Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

• Название: Восемь дней Мюллера
• Автор: Вадим Проскурин
• Жанр: Научная Фантастика

---

Получив предложение читать лекции, Мюллер испугался. Он с детства не любил выступать перед большой аудиторией, и, кроме того, скептически относился к новомодной идее учить студентов чему-то полезному, как будто пять лет студенчества не просто приносят в жертву на алтарь науки и просвещения, а пребывание студента в университете будто называют обучением не только по традиции, но якобы есть здесь скрытый смысл. Мюллер хотел бы в это поверить, но он хорошо помнил, каков был сам в студенческой юности, и каковы были его товарищи. И воспоминания говорили Мюллеру, что требовать от студентов чему-то реально учиться не то чтобы бессмысленно, но если подходить к этому серьезно, придется отчислять не менее трети, иначе остальных не запугать, но если отчислить каждого третьего, это возмутит власти и обрушит цены на обучение. Так что лучше не суетиться, и пусть все идет как идет.

Так Мюллер и стал относиться к своим занятиям. Обычно молодые профессоры пишут для каждой лекции подробный конспект, чтобы не сбиваться с мысли и не путаться, но все равно сбиваются и путаются, а потом, когда понимают, что сбиваются и путаются — начинают смущаться, от смущения сбиваются и путаются еще сильнее, и так далее. Но Мюллер конспектов не готовил и, бывало, поднимался на кафедру, сам не зная, о чем будет говорить в следующую минуту. Обычно профессоры стараются излагать свои лекции высокопарными книжными словами, у них принято считать, что кто говорит понятно, тот лох. Но Мюллер в этом негласном соревновании не участвовал, он произносил лекции простыми словами, будто рассказывал друзьям что-то занимательное, а когда видел, что студенты скучают — рассказывал анекдот. Поначалу студенты воспринимали Мюллера как забавного психопата, но потом привыкли и в каком-то смысле даже полюбили. Особенно когда он стал проводить мастер-классы.

Типичный мастер-класс профессора Мюллера проходил так. Посреди лекционного зала ставили стол, на него клали смердящий труп какого-нибудь бродяги, и Мюллер, читая очередную лекцию, показывал то, о чем говорил, прямо на трупе. А если было нужно, брал в руку нож и резал мышцы, либо брал топор и отрубал конечность, а однажды одному трупу вскрыл брюхо, вытащил печень, разрезал, а там внутри оказались червяки-паразиты, Мюллер обрадовался, запрыгал как сумасшедший, выхватил из печени кусок и подбежал поближе к первым рядам, чтобы студенты могли лучше разглядеть, а тогда как раз ненадолго вернулась мода на девиц-ботаничек, которые переодевались в юношей и незаконно слушали лекции, короче, червяки стали падать на столы, расползаться, визгу поднялось немеряно. Хорошо одно — после того случая мода на ботанизм прошла навсегда, и за это многие чиновники сказали Мюллеру большое искреннее спасибо.

В империи за последние годы многое переменилось. Пять лет назад случились народные выступления, после них император отменил сословные привилегии, тогда все это восприняли как сиюминутную причуду, никто не верил, что равенство и братство пришли всерьез и надолго, думали, императора переубедят либо свергнут, но скептики оказались посрамлены. Общество равных возможностей, провозглашенное высочайшим указом, действительно сформировалось, и претендентов на государственные должности отныне больше не спрашивали о роде и классовом происхождении. В университете появилось так называемое бюджетное отделение, официально туда принимали низкорожденных детей, показавших успехи в науках, но на самом деле там учились дети пиратских капитанов и бригадиров портовой мафии. Но вслух об этом не говорили, а с теми, кто нарушал этот негласный запрет, происходили несчастные случаи.

Мюллер перестал скрывать свое дворянское происхождение. То, что раньше считалось постыдным и даже немного презренным, теперь стало вполне достойным. Многие молодые люди открыто восхищались профессором Мюллером. Высокородный сын бил баклуши в университете, пока высокородный отец-пьяница растрачивал семейное состояние, и вот, наконец, отец растратил все до последнего гроша, и что сделал сын? Впал в уныние и запил? Нет, не на такого напали! Сын послал к чертям замшелые предрассудки и пошел работать в больницу знахарем, а там встретил оклеветанную богатую наследницу, избавил от несправедливого навета, она его полюбила, они поженились и стали жить, как у Птаага за пазухой. Чем не сюжет для нравоучительной сказки? А потом, когда подлые сонаследники супруги разорили Мюллера повторно, впал ли он в уныние? Как бы не так! Как раз начиналась революция, а у Мюллера уже отрос солидный научный авторитет, и когда революционеры предложили ему особую пенсию за ученость, другой бы согласился и стал бы жить припеваючи, но Мюллер не таков! Он потребовал, чтобы пенсию платили не только ему, но и всем другим ученым людям, и так оно и вышло, и авторитет Мюллера вырос немеряно. В народе стали ходить байки, что Мюллер не только ученый медик, но еще и пророк, отмеченный божьей печатью. Якобы детство у него прошло в нищете, а когда была революция, он ее не только одобрил, но и лично поучаствовал, кричал речь на какой-то ритуальной встрече, и еще говорили, что он время от времени беседует с богом Птаагом, но это уже ни в какие ворота не лезет, полнейший бред.

К тридцати пяти годам Мюллер стал почтенным и уважаемым человеком, предметом восхищения едва ли не всех столичных студентов. Подобно древним пророкам, за которыми ходили толпы восторженных учеников, Мюллер тоже обзавелся свитой, но в ней большинство составляли мистически настроенные психопаты, а толковый человек был только один — пятикурсник по имени Константин. Мюллер любил его и ценил, а после выпуска собирался взять к себе как бы подмастерьем, наподобие того, как цеховые мастера берут в помощники толковых учеников, потом женят на них своих дочерей, Анжи, правда, еще рано думать о замужестве, но чем боги не шутят…

Насколько хорошо складывалась научная и общественная карьера Мюллера, настолько дурна и беспросветна была его личная жизнь. Потому что его любимая жена, его ненаглядная Лайма стала горькой пьяницей.

Это произошло незаметно, как бы невзначай. Все началось, как ни странно, с изменений фигуры. Первые роды никак не отразились на Лайме, но после вторых и особенно третьих она располнела, перестала быть стройной прелестницей, а стала нормальной такой солидной женой, не жирной, но в теле, есть за что подержаться. Мюллеру такая жена нравилась даже больше, чем худосочная девочка-персик, но Лайма из-за своей фигуры переживала и расстраивалась. Стала нервной и дерганой, а стоило Мюллеру сказать что-нибудь ласковое наподобие «ути-пути толстопузик мой милый» — либо зверела и била посуду, либо принималась рыдать. Поначалу Мюллера это забавляло, некоторое время он жену даже травил этим, а когда понял, что творит жестокость — раскаялся, извинился, но осадочек остался, Лайма убедилась, что муж ее больше не любит, потому что она жирная и страшная. Мюллер пытался переубедить ее, но все было бесполезно, она твердо решила похудеть, стала бегать кругами по саду, прыгать через скакалку, как маленькая девочка, одно время даже пыталась ограничивать себя в еде, но не вышло — чем больше занималась упражнениями, тем больше жрала. В итоге Лайма не похудела, наоборот, потяжелела на пять фунтов, потому что жир у нее стал превращаться в мышцы, а они тяжелее, чем жир. Лайма стала походить на здоровую краснощекую крестьянку, Мюллер ей говорил, что она прекрасна, и такая нравится ему даже больше, чем раньше, но она не верила, злилась, плакала без причины, ругалась и обижала мужа, детей и рабов, и со временем они тоже стали злиться в ответ. И тогда Лайма окончательно убедилась, что никто ее не любит, и кругом одни сволочи. В качестве последнего средства она восстановила фигуру колдовством, это действительно помогло, но отношение окружающих не изменилось, и она решила, что колдовство работает не как заявлено в рекламе, а только лишь наводит иллюзию для нее самой, а для окружающих она по-прежнему жирная и страшная. Она не понимала, что окружающие отворачиваются от нее не из-за внешности, а из-за поведения. Муж, правда, пока еще любил ее по старой памяти, но с каждым месяцем это становилось чуть-чуть менее заметно. Жизнь Лаймы становилась труднее, печальнее и беспросветнее, и в какой-то момент она поняла, что во всем мире осталась только одна вещь, которая радует ее хоть чуть-чуть — вино. И она стала напиваться не от случая к случаю, а целенаправленно. Вначале стакан за ужином, потом стала добавлять стакан на ночь, чтобы лучше спалось, потом два-три стакана в промежутках, и, наконец, стакан утром, чтобы голова не болела.

Первый год Лайминого алкоголизма был довольно приятным. Лайма перестала заниматься самоедством, стала спокойнее, доброжелательнее. Муж, дети и рабы вздохнули с облегчением — злобная мегера превратилась в нормальную добрую женщину, даже чуть добрее, чем раньше. На ногах, правда, стоит не очень твердо, но это даже забавно.