Василий Аксенов - «Юность». Избранное. X. 1955-1965

• Название: «Юность». Избранное. X. 1955-1965
• Автор: Василий Аксенов
• Издательство: Правда
• Жанр: Поэзия
• Год: 1965

Книжка, которую вы сейчас держите в руках, товарищ читатель, не просто сборник повестей или стихов, каких у нас издается во множестве. Это своеобразный отчет авторов, объединенных вокруг журнала «Юность» за десять лет дружной деятельности под крышей журнала.

---

Сергей Смирнов

Это было на войне

Гаданью в наш серьезный век,
Конечно, мы не верим.

А я вот раз нашел ночлег —
Избушка, словно терем.
Хозяйка,
    женщина-душа.
Собой немолодая.
Достала карты не спеша:
— Давайте погадаю!

Даю согласие свое, —
Гадайте, мол, не жалко.
Гляжу с улыбкой на нее:
Война,
   а тут гадалка.

И карты говорят о том.
Что
 ждет меня дорога.
Большой марьяж,
Заветный дом
И дама-недотрога.

Что я добьюсь,
       чего хочу.
Стараньем и трудами,
Что буду жив
     и прикачу
К своей бубновой даме.

Уснул военный человек.
А утром:
— До свиданья,
Благодарю вас за ночлег,
За доброе гаданье!..

И я о нем не забывал
Под ливнем,
     под обстрелом.
Среди убитых наповал,
В снегу, как саван, белом.

За мной ходило по пятам
Прямое попаданье.
Но я хитрил:
Я падал там
И вспоминал гаданье.
Оно, как тайная броня.
Становится с годами.
Оно ведет,
     ведет меня
К моей
Бубновой даме.

И впереди,
     в дыму седом,
Та дама-недотрога,
Большой марьяж.
Заветный дом.
Далекая дорога!..

Калининский фронт, 1943 год.

Ярослав Смеляков

На поверке

Бывают дни без фейерверка,
когда огромная страна
осенним утром на поверке
все называет имена.

Ей надо собственные силы
ума и духа посчитать.
Открылись двери и могилы,
разъялась тьма, отверзлась гладь.

Притихла рожь, умолкла злоба,
прилежно вытянулась спесь.
И Лермонтов встает из гроба
и отвечает громко: «Здесь».

Он, этот Лермонтов опальный,
сын нашей собственной земли,
чьи строки, как удар кинжальный,
под сердце самое вошли.

Он, этот Лермонтов могучий,
сосредоточась, добр и зол,
как бы светящаяся туча,
по небу русскому прошел.

Комсомольский вагон

Пробив привокзальную давку,
Прощальным огнем озарен,
Уже перед самой отправкой
Я сел в комсомольский вагон.

И сразу же, в эту же пору.
Качнувшись и дернув сперва,
В зеленых кружках семафоров
Пошла отдаляться Москва.

Шел поезд надежно и споро.
Его от знакомой земли
В иные края и просторы
Далекие рельсы вели.

Туда уходила дорога.
Где вечно — с утра до утра —
В районе Падунских порогов
Сурово шумит Ангара.

Где на берегах диковатых.
На склонах нетронутых гор
Вас всех ожидают, ребята,
Взрывчатка, кайло и лопата,
Бульдозер, пила и топор.

Там все вы построите сами,
Возьмете весь край в оборот…
Прощаясь с родными местами,
Притих комсомольский народ.

Тот самый народ, современный,
Что вовсе недавно из школ,
Как это ведется, на смену
Отцам или братьям пришел.

И я, начиная дорогу,
Забыв о заботах иных,
Пытливо, взыскательно, строго,
С надеждой и скрытой тревогой
Гляжу на людей молодых.

Как будто в большую разведку,
В мерцанье грядущего дня
К ребятам шестой пятилетки
Ячейка послала меня;

Как будто отважным народом.
Что трудно и весело жил,
Из песен тридцатого года
Я к ним делегирован был.

Мне с ними привычно и просто,
Мне радостно — что тут скрывать! —
В теперешних этих подростках
Тогдашних друзей узнавать.

Не хуже они и не краше.
Такие же, вот они, тут!
И песни любимые наши
С таким же азартом поют.

Не то что различия нету,
Оно не решает как раз;
Ну разве почище одеты
Да разве ученее нас.

Не то чтобы разницы нету.
Но в самом большом мы сродни.
И главные наши приметы
У двух поколений одни.

Ну нет, мы не просто знакомы,
Я вашим товарищем стал,
Посланцы того же райкома,
Который и нас принимал.

Иное за окнами время,
Ко так же отважно живет
Одно комсомольское племя,
Один комсомольский народ.

Борис Слуцкий

К дискуссии об Андрее Рублеве

Нет, все не сунешь в схему,
И как бы ни совали,
Рублев,
   принявший схиму,
Невером
    был едва ли.

Он на колени падал пред
В начале бывшим
        Словом,
И мужиков искать не след
В архангелах Рублева.

А спас его — не волопас —
Начал труда носитель,
А просто: Спас,
     Спас,
     Спас
(По-нашему спаситель).

Пожертвуем еще одним
Безбожником возможным —
Ведь голубь — дух
         летал над ним,
Смиренным,
Бестревожным.

Нет, не носил Рублев пиджак
Под иноческим платьем.
(А с господом мы кое-как
И без Рублева
       сладим).
Как убивали мою бабку?

Как убивали мою бабку!

Мою бабку убивали так:
Утром к зданию горбанка
Подошел танк.
Сто пятьдесят евреев города.
Легкие
от годовалого голода,
Бледные
    от предсмертной тоски
Пришли туда, неся узелки.
Юные немцы и полицаи
Бодро теснили старух, стариков
И повели, котелками бряцая,
За город повели,
        далеко.

А бабка, маленькая, словно атом,
Семидесятилетняя бабка моя
Крыла немцев,
Ругала матом,
Кричала немцам о том, где я.
Она кричала: «Мой внук на фронте.
Вы только посмейте,
Только троньте!
Слышите,
     наша пальба слышна!»

Бабка плакала и кричала.
Шла. Опять начинала сначала
Кричать.
Из каждого окна
Шумели Ивановны, Андреевны,
Плакали Сидоровны, Петровны:
«Держись, Полина Матвеевна!
Кричи на них! Иди ровно!»
Они шумели: «Ой, що робыть
З отым нимцем, нашим ворогом!»
И немцам
     бабку
        пришлось убить
Досрочно,
     пока еще шли городом.
Пуля взметнула волоса,
Выпала седенькая коса,
И бабка наземь упала.
Так она и пропала.

«Ленина звали „Ильич“ и „Старик“…»

Ленина звали «Ильич» и «Старик» —
Так крестьянина зовет крестьянин.
Так рабочий с рабочим привык,
Ленина не звали «Хозяин».
«Старик» — называли его, пока
Он был еще молод — в знак уваженья.
А «Хозяин» — это словцо батрака,
Тихое от униженья.

Весь наш большой материк
И все другие страны земли
Хороших людей называют «старик»
И лучшего слова найти б не смогли.

«О чем он думает, спортсмен, дыханье затая…»

О чем он думает, спортсмен, дыханье затая.
Идя на запрещенный риск, приняв неравный бой!
«Потом — ругай меня жюри, суди меня судья,
А нынче не судьба со мной, а я шучу с судьбой».

О ком он думает, солдат, в окопе у врага,
И не «ура», а просто «а» рыдая, как пурга,
Россия-а — «а», отчизна — «а» и «а» — родная мать.
О чем кричит, и как его, солдата, понимать!
Как понимать его судьбу, его душевный рост?

Простой советский человек
             совсем не так уж прост.

Владимир Соколов