Скиталец - Кандалы

• Название: Кандалы
• Автор: Скиталец
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1956

---

— Ишь ты! — простодушно дивились слушатели.

Долго шумел оживленный, содержательный и очень интересный для Вукола общий разговор: все высказывались откровенно и безбоязненно: в деревне не было ни урядника, ни помещика, ни какого-либо другого «доносчика». Все были свои, и чтец тоже свой — внучонок деда Матвея, сын уважаемого всей округой Елизара, половина деревни приходилась родней чтецу, а все остальные знали его с пеленок.

Только когда уже расходились по домам, в сумерках, Иван Листратов, все время молча слушавший, облокотись на бочку, иронически усмехнулся в свою черную курчавую бороду и пробормотал как бы про себя, ни к кому не обращаясь и тоже уходя от избы Лаврентия:

— Тоже! На базаре, слышь, купил? Гм! Нет, это не то… это — оттуда! — И он кивнул куда-то вбок своей большой головой, выразительно подмигнув лукавым цыганским глазом. — Это от тех! В случае чего — за такое чтение не похвалют!

Через две недели, — Вукол читал за это время еще раза два, — приехал Кирилл и в тот же день пришел к нему «познакомиться поближе и позвать к себе».

— Слышал я о ваших литературных чтениях! — улыбаясь, сказал он, крепко сжимая руку Вукола. — Давно вас знаю и вашего отца знал: думаю, что нам с вами есть о чем поговорить, — я ведь тоже пробовал устраивать чтения, подобные вашим, давайте вместе будем продолжать… Не нужны вам книги? я кое-что привез с собой, кроме того, у моего брата имеется небольшая библиотечка, получаем газеты, журналы — могу поделиться!

С этого времени перед вечером каждого предпраздничного дня в течение лета к высокому крыльцу зажиточного дома Павла Листратова собиралось почти все население маленькой деревушки. Читали Вукол и Кирилл, сменяя друг друга. Вукол был хорошим чтецом, а Кирилл старался его перешибить: голос у него зычный обнаружился. Павел попрежнему «сочувствовал», но на собраниях не показывался.

Чтения и разговоры молодых своих просветителей, понюхавших высшего образования, деревня слушала охотно и внимательно, но оба они чувствовали, что все, о чем они читали и говорили, казалось ей чем-то отвлеченным, посторонним, несерьезным и как бы не обязательным для нее. Народ как будто с легким удивлением созерцал эту новую молодежь, из которой уже никто не будет землю пахать, молодежь, уходящую от деревенской земли к каменной жизни города.

Все, что они говорили в пользу и защиту деревни и что так горячо проповедовали, ей казалось только свойствами их молодости, — и еще неизвестно было, что из них выйдет впоследствии.

Деревне казалось еще, что уж если они так горячатся и если, кроме них, в городах есть еще такие же, постарше этих, набольшие, то, может быть, действительно все они, вроде добровольных ходоков, когда-нибудь и добьются для «черного народа» какого-нибудь облегчения, которое кто-то даст народу. Сам же народ что-либо делать для себя не собирался.

Представители будущей интеллигенции от крестьянского класса — Кирилл и Вукол — ясно почувствовали, что, несмотря на кровную связь с ними и личные симпатии к ним, как к людям близким, деревня и не думает о каком-либо «бунте» или вооруженном восстании.

Инстинктивно она глубже и серьезнее их относилась к будущей революции, зная, что в случае неуспеха будет расплачиваться народная многомиллионная масса и что поэтому не так-то уж легко ей сдвинуться с места. Тем не менее новые, непривычные мысли невольно застревали в мозгу, западали в душу. Кирилл и Вукол были увлечены даже тем поверхностным, но несомненным успехом, который улыбнулся их выступлениям перед родной деревней, под открытым небом, без вмешательства полицейских властей и цензуры.

Расставаясь в конце лета, давно уже сошедшись на «ты», Кирилл и Вукол условились установить между собой деловые сношения: Кирилл обещал присылать этой же зимой Вуколу из Петербурга с надежными попутчиками подпольную литературу для снабжения ею деревень знакомого им приволжского района, пользуясь теми связями, которые они предполагали установить.

VI

Прошел еще год.

В городе стало неспокойно: почти каждый день во все поволжские города прибывали целые партии рабочей и учащейся молодежи, высланной из столиц, где происходили волнения в университетах и даже уличные демонстрации по поводу репрессий правительства. Кирилл был выслан сюда же. Не до пропаганды среди крестьян стало ему и Вуколу. Посланная с «попутчиком» литература не попала в руки Буслаева, провалилась. В местных учебных заведениях, в том числе и в институте, свирепствовали репрессии.

«Граф», Вукол, Клим и Фита были в числе многих навсегда исключены из института, а самый институт прекратил свое существование.

Солдатов, хотя и успел кончить курс, был лишен права вести педагогическую деятельность и уехал из города вместе с Антониной. Товарища Александра арестовали, Филадельфов принужден был принять место начальника маленькой железнодорожной станции, забытой ботом и людьми, среди киргизских степей, где он мог видеть только полудиких кочевников, не знавших русского языка: для чахоточного агитатора это было не только ссылкой, но и пыткой.

Клим, Вукол и Фита временно приютились в бесплатном «палаццо» «графа», который продолжал занимать его. Жили впроголодь, на положении людей «без определенных занятий».

«Граф» отыскал в «Сборнике программ» адрес оригинального учебного заведения, куда при очень легком экзамене всех принимали на стипендию: последнее условие привело его к мысли не искать никаких занятий, а весь текущий год готовиться туда.

Остальные каждое утро писали прошения во всевозможные канцелярии о приеме на службу, но всюду получали отказ.

Выходя из дому, они шли некоторое время вместе.

Идем на промысел ужасный! —

мрачно декламировал Клим, а когда расходились в разные стороны около массива строящегося собора, Фита отвечал ему не менее напыщенно:

Но ясны спящие громады!

Однажды в пасмурный осенний день все трое шли по тротуару захолустной улицы. На углу Клим мрачно повернул к подъезду Казенной палаты.

— Толчение воды в ступе! — со вздохом сказал Фита. — Без протекции нигде не примут.

Вдруг Вукол просиял:

— Зайдем сейчас к другу нашему, Тарасу! У тебя хороший бас, у меня скрипка!..

Маэстро оказался дома и тотчас же принял бывших своих учеников. Он сидел в чистеньком зальце небольшой квартирки, перебирая клавиши фисгармонии.

Тарас повернул к ним свое типично украинское лицо с коротко остриженной головой и отпущенным чубом на макушке: он похож был на удельного князя Святослава из учебника русской истории Иловайского.

— Що? — спросил он иронически, — говорил я вам — може, не учительство, а голос и скрипка хлебом вашим будут? Так оно и случилось! Молоко на губах не обсохло, а туда же, в политику полезли! Вот вам и политика! Сколько вас теперь без хлеба сидит?

Он подумал, покрутил длинный ус и продолжал, смягчаясь:

— Мабуть, взять одного в хор, а другого помощником? Так ведь духовное пение плохо знаете… А не взять — будущего лишитесь! У обоих есть будущее! Ну, так и быть — приходите на спевку!.. Оклады у нас небольшие, прежде погляжу на вас, а там видно буде! Жалованье на первый месяц по пятнадцати рублей.

— Тарас Яковлевич! — взмолились бывшие ученики, — как прокормиться на такое жалованье?

— Не от меня зависит! Средства мне выдаются маленькие. Ну, там доходов еще будет столько же! Зато у вас будущее! Иначе будущее насмарку! Политика теперь на убыль пошла, ежели завязнете в ней, для музыкальной учебы время упустите. Вот был у нас в хоре певец — Ильин, из семинаристов — десятерых один стоил — вот голос! Ему бы учиться да на сцену поступить, а он политикой увлекся, годы-то и ушли: голос запустил, вот теперь приехал: из семинарии, оказывается, выгнали, из университета — тоже!.. Смотрите, как бы и с вами того же не было — учиться надо смолоду, да не чему попало, а к чему способность есть!

Так поступили Вукол и Фита неожиданно для себя в архиерейский хор.

Возвращаясь домой, в прихожей увидели «графа», провожавшего посетителя необыкновенной наружности: это был статный мужчина лет тридцати, высокого роста, худощавый и стройный, с красивым иконописным лицом, с черной бородой, с закинутыми назад черными кудрями до плеч, одетый барином, в коротком осеннем пальто и мягкой шляпе. Матово-бледное лицо его было сурово, а голос, когда он, уходя, говорил, стараясь сдерживать его звучность, все же звучал, как басовые струны рояля.

«Граф», кивая на дверь, сказал:

— Вот голос, каких немного в Европе! Это — Ильин, бывший студент Московского университета, откуда, конечно, был исключен в свое время. Я с ним встречался на Урале, в земледельческой коммуне, которая теперь закрыта. Ильин только что приехал оттуда. В деревне, бывало, зимой ходил в ватном пиджаке и валенках — по праздникам с мужиками водку пил, а теперь смотрите, как важно выглядит. Он и в Москве был популярен: со всеми знаменитыми писателями знаком из-за этой коммуны. Вот бы стихи нашего Клима ему показать.