Сергей Сибирцев - О женщине моей

• Название: О женщине моей
• Автор: Сергей Сибирцев
• Жанр: Детектив

---

Мечтаю, - а сам между тем на собственное чадо десяти лет от роду временами натуральным непедагогическим волком воззряюсь (и даже вызверяюсь и скрежещу - про себя, стараюсь блюсти интеллигентность - обидчивыми зубами), на его наследственное увиливание от вскоропомощной службы по мытью хотя бы собственной тарелки.

Черт бы тебя побрал, с этой нежной барчуковой породой! непросвещенно чертыхаюсь иногда я, оставляя в покое обленившегося (как будто бы) мальчишку.

Ничего, сынок! Ничего... Придет время, когда сам будешь без нужных приказаний драить сковородки пригоревшие, перемасленные тарелки, отскребать кастрюли, а горячую воду предупредительно (на техпрофилактику) отключат на месяц-полтора... А жирная ледяная осклизлая тряпка не желает намыливаться, и нужно греть воду, а по телевизору твоя любимая команда играет финальный матч, а тут еще нужно дописать срочный отчет...

Ничего, мальчик, всему свое время!

Зато и попурхаешься без тренировки, - парочку сервизов изведешь, подарочных свадебных.

Зато тогда и вспомнишь меня, безропотного, несменяемого часового у нехитрого простецкого поста...

Я, наивный, старорежимный, нецивилизованный родитель, которую неделю (месяц, год) злорадно жалуюсь про себя. Мол, ничего, сынуль, вырастешь, влюбишься - и встанешь, как положено часовым у посудомоечного поста. Поста, который обязан навсегда (за редким, разумеется, исключением) охранить, огородить ручки и пальчики твоей избранницы, твоей суженой. Этим своим добровольным постом ты надолго (и нужно бы навсегда) сохранишь свою и ее нежность души. А то, что ее пальчики будут нежны и душисты, можешь не сомневаться. Руки и изящные персты нашей мамы этому подтверждение.

Да, я, как и полагается по существу своего русского недотепи-стого интеллигентского мироощущения и миропонимания, до смешного наивный и простодушный родитель. Если судить по нынешним смутным годам-временам, то заводить детей нынче как бы не выгодно, а впрочем, и опасно, и прочее в том же пессимистическом духе.

Но смутные дни, политические неразберихи все равно временны, все равно они преходящи, - и грешно забывать о вечности. О божественном замысле, следствием которого являемся мы - трусливые, благоразумные, эгоистические взрослые существа, - существа вдруг утратившие инстинкт жизни. Инстинкт продолжения рода своего. Человеческого рода...

Но, слава Богу, этим древним инстинктом я не обделен. Однако вся его нужная или зряшная сентиментальность все-таки имеет именно лично мою окраску. Не такую явно броскую, без тех жутчайших контрастов, которыми до нелепости (разумеется, милыми, родными) переполнена натура моей, бог знает сколько уже лет обожаемой жены, которая одновременно же является и мамой, воспитывающей нашего общего отпрыска, имеющего честь носить имя одного из великих киевских древнерусских князей.

Да, господа, употребив на деле инстинкт продолжения рода, мы произвели на свет божий чадо мужского пола, и, нарекши сие чадо Ярославом, вот уже как десять с лишним лет-зим воспитываем его с сердобольной помощью бабушек и прабабушек.

Воспитываем, как умеем, но опять же с божеской помощью, о которой наш малый вряд ли догадывается, хотя и носит на груди освященный православный крестик, бо как воспитанием души его занята и наша насквозь атеистически прагматическая система школьного, дворового, телевизионного и прочего безалаберного образования.

Но лично я опять-таки не теряю надежды и лелею в душе своей, огрубленной действительностью и нынешней социальной неразберихой, а впрочем, и неразборчивостью нравственных понятий, - лелею мечту на изначально природное в существе человеческом.

Как же быть?

Или остаться человеку в человеке, или же все же отдать душу свою нечто более органичному, непритворному, естественному. То есть именно звериному началу, которое никогда не позволяет себе брать больше того от окружающего божественно неповторимого и неизъяснимо же волшебного мира, чего понадобится для его, зверя, сосуществования в этом трехмерном сказочном пространстве.

Я лелею не погасший-таки, не затушенный всеми вихрями революционными враждебными свечной же огонь, на миру вроде такой же неприметный, скорее служащий для декора, для модного застольного освещения, чем для сохранения, для поддержания огня лампады перед ликом Господа Бога, ставшего в наши дни опять же таки сувенирным символом, а не тем святым местом, пред которым, молясь, крепли духом русские мои предки, моя родня, о которой ниже второго колена ничего-то не ведаю...

Так дай же мне, Господи, пронести этот подспудный маловедомый даже и для меня, этот славный и всегда для человеческого глаза странно притягательный своей древностью, своей неизъяснимой силой этот неяркий язычок свечного огня. Пронести этот, скрыто волнующий душу зыбкий неяркий тотемный свет через всю отпущенную мне Тобою, Господи, жизнь. Пронести, сохранив его малый жар; и все равно не поскупиться в трудный и тяжкий для кого-то из близких мне по крови, по духу час и поделиться ласковым жаром моей душевной свечи...

Именно с этой маловразумительной для чуждого слуха самозванной, сочиненной молитвой обращаюсь я к Господу Богу. Обращаюсь не в специально отведенные для молитвы минуты, - почти что, походя, буквально чуть ли ни во время буденной суеты начавшегося или завершающегося рабочего и отдохновенного дня.

И мне чудится, а впрочем, и верится, что наивная просьба рядового русского атеиста-мистика будет где-то там, на небесах, где правит всеединый Создатель всего нашего сущего, - будет услышана, будет принята к сведению.

Моей наивной интеллигентской душе хочется верить не в летающие тарелки и прочую уфомифологическую занимательную чепуху, - хочется верить во что-то настоящее, мудрое, всечеловеческое. И верить спокойно, без религиозных теологических дебатов, без пышных церковных отправлений Богослужения.

Возможно, я еще приобрету тягу ко всем вышеозначенным обрядам, постам, псалтырным молитвам, истинным, не дилетантским.

Возможно, и цитировать примусь, несветскую эрудированность, проявляя, слегка бахвалясь пред любознательным светским обществом.

Возможно, и поучать, как бы ненавязчиво возьмусь, просветляя головы заблудших и погрязших в человеческих мерзоприлипчивых грехах, - все может статься в моей судьбе.

Но все это уже будет лично для моей души вторично, пусть и более чинно и благородно, благопристойно, в конце концов, - все равно лично для моей все еще мятущейся мистически неприкаянной души это церковное обрамление будет не более (как же грешно, по мнению церковнослужителей, я объясняюсь) как благородный подобающий гениальной картине багет.

Все-таки Бог для человека Един и Вездесущ, и общается человек с Создателем посредством лишь своей личной, обраненной земной непутевой жизнью, души.

И это мое личное понимание Бога и Сына Его Христа Мученика проистекает в независимости от моего цивилизованного разума.

И еще я полагаю, что где-то в чащобе моего сознания гнездится та старая раннеславянская доправославная вера в единого Бога Вседержителя, Творца и Отца Творения, который именно своею премудрою, всетворною ладою (любовью) создал первоначальное бытие, то есть то сущее, что видят мои глаза, слышат мои уши, чувствует и участвует все мое плотское и духовное, которое вольно взять от природного солнцеворота лишь самую органичную малость, чтобы выжил и дал потомство, и чтобы мое потомство так же длило свой род человеческий...

А кому и для какой надобности нужен этот мой род, что воспроизводит себя уже которое тысячелетие, - этот вопрос вопросов видимо когда-нибудь наконец-то и спасет бедное человечество, погрязшее в рутинных тысячелетних грехах, и все более стремительно погружающееся в дерьмо, в собственные цивилизаторские отправления.

И дай-то Бог, чтобы этот вечный нечеловеческий вопрос будоражил, продолжал не позволять веселому и печальному человеческому роду спокойно или, напротив, беспокойно наслаждаться, отдаваться глобальным или семейным заботам.

Должен же человек сознавать или чуять душою свое божественное неразгаданное предназначение. Чуять той нетронутой потаенной частью своего хрупкого смертного существа, в которой горит его свеча, - свеча зажженная когда-то и зачем-то Богом...

И эту-то божественную свечу неугасимую и пытаюсь приметить в человеке с древнеславянским прозвищем Ярослав. Ведь собственный ребятишка всегда перед мысленным или живонаблю-дающим моим родительским бдящим оком.

И примечаю порою с ужасным недоумением и нескоро преходящей дурною обидой странно неребяческие поступки его, цепенения, и глаза... Глаза по-стариковски отстраненные, как бы успевшие заглянуть в неведомую еще даже мне обидчивому родителю бездну...

И через страшно длящиеся мгновения, с душевной тревожащей благодарностью примечаю там, в самой глубине, на миг умерших глаз его, мой молитвенный, жертвенный и вечный в своем божественном очаровании свечной язычок жизни.