Сергей Сибирцев - Рассказы (-)

• Название: Рассказы (-)
• Автор: Сергей Сибирцев
• Жанр: Детектив

---

Меня подобные самодеятельные духовые оркестры на фоне отбитой до синюшной глянцевитости физиономии одноклассника почему-то не очень радовали. Хотя иной раз мои детские губы и раздвигались в некой улыбчивости. Но такой кислой и совершенно не аппетитной. Одним словом, не убедительной, и совсем не верноподданнической.

По правде сказать, мне всегда остро хотелось набить морду феодалу-фискалу Юрке Стенькину, но нужен был законный повод. Личная, так сказать, обида. Иначе бы меня пацаны не поняли. То есть совершенно не оценили, не восприняли моей странной добродетели, моей добровольной роли защитника угнетенных и забижаемых. Не дошло бы до большинства пацанов, я уж не говорю об оргвыводах воспитательного педагогического корпуса, непременно бы учинившего допрос: откуда синяки и шишки?!

Но все равно, моя угрюмоватая, малоаппетитная мина мешала Юрке Стенькину до конца наслаждаться жизнью, упиваться своим ничтожным могуществом.

Как я понимал, Юрке тоже не доставало законного повода для беспокойства своего бело-линялого родственника-экзекутора, Потому, как это ни странно, дядька Владимир со всей ответственной серьезностью исполнял свои палаческие обязанности. С непременной прелюдией экзекуции.

Как настоящий сыщик уголовного розыска, который еще и судья: учинял допрос при свидетелях, то есть при нас, при запертой же двери спальни.

Если свидетельские показания были явно противоречивы, путаны, чересчур злопыхательски или косноязычны, Владимир предлагал истцу (господину Юрию Стенькину) отказаться от притязаний к ответчику:

- Господин Стенькин, прошу обратить ваше внимание на следующие факты... Факты говорят не в вашу пользу. А посему ответчик заслуживает снисхождение. В виду непроявленности вины. И собственной волей, даденной мне свыше, я освобождаю ответчика из-под стражи прямо в зале суда. Расходы и издержки по ведению дознания и судебные издержки возлагаются в равных долях на истца и ответчика. Ну вот, а ты, малыш, забоялся дяденьку, тюрю вон пустил под носом. Пацаны! Нужно пару яблок, а лучше четыре. Не откажусь и от хлеба. Только, чтоб с маслом. Можно с вареньем. Пряники тоже суду будут приятны.

Довелось мне лицезреть и первый судебный спектакль родственника Юрки. И впечатление той далекой детской премьеры в виде зеркального огрызка порою вновь слепит своим недобрым лунным "зайчиком", нагловато приплясывающим на хулиганском ножичке-заточке, - слепит мои взрослые понятливые глаза.

В нем, в том далеком вечерне опасном лунном клине: солидный тощий старшеклассник, почти жених по моему тогдашнему уразумению, совсем с нестрашными рыжеватыми колючками под остроугольным и комично раздвоенным кончиком носа с папиросой в щепотке.

Притихшим пацанятам дальний блондинистый родственник отрекомендовался так:

"Дорогие мои сиротинушки, зовите дяденьку просто, по-товарищески: Владимир. Есть у дяденьки, разумеется, и папа. Папу зовут тоже просто: Арнольд Викентич. Следовательно, в особо торжественных случаях, меня следует называть, как? Вот скажи ты... Да, да, который мило улыбается. Правильно, разумный, мальчик, - Владимир Арнольдович. Итак, мальчики, переходим к протокольной части. Юрочка, подскажи Владимиру Арнольдовичу, который здесь мальчик надерзил тебе, толкнул на перемене, и ты получил ушиб коленной чашечки? Кстати, эта гематома зафиксирована в санчасти. Так, понятно, спасибо. Юрочка, будь любезен, обнажи пораненную ножку. Мальчик, ты видишь, что ты сделал с ножкой своего товарища? Какие, оказывается, в нашем советском интернате буйные мальчики!

Как тебя звать, мальчик? Не стесняйся, подойди ближе. Вова, говоришь... Тезка! Значит, Вовочка, внимательно посмотри на пораненную ножку своего товарища, который вследствие твоего буйного нрава пропустил урок физической культуры. А это - не по-октябрятски! Молчи, молчи, Вовочка! Слова я тебе не давал.

Твой поступок, Вовочка, отвратителен. Он - исподтишка.

Я, верно, излагаю суть конфликта, Юрий? Можешь опустить штанину все, надеюсь, видели, до чего доводит шалость на переменках. Дети, запомните, Юрочка Стенькин - сирота, у него рапа потомственный алкоголик. Юрочку, дети, обижать грешно. Юрий, будь любезен, подскажи, кто тут любит на ночь пожевать? Кушать, дети, на ночь архивредно. Этот гастрономический факт доказан медицинской наукой. Идите к своим тумбочкам и подушкам и покажите дяденьке Владимиру, какой пищей вы собираетесь травиться на ночь?

Тезка! А, тезка? Чего притих, заскучал? Некрасиво, неприлично скучать, когда с трибуны говорят правильные и красивые предложения. Вовка! Это просто бестактно с твоей стороны! У дяденьки горло не луженое, мне за эту речь гонорара не заплатят. А ты своими скучными губками отнимаешь у Владимира Арнольдовича моральное удовлетворение.

Понимаешь, Вовка, мне лично неприятно смотреть на твое дерзкое надутое лицо. Нет в твоем лице восточного почитания.

Спрашивается, с какой стати ты облокотился, живот выпятил? Я что, просил живот выпятить? Мальчики, не жмотьтесь. Под матрасами пошарьте. Знаю я вас, разбойников! Сам такой был, зажимистый. Любил на ночь утробушку набить. Еще моя муттер жива была, подкармливала, души в чадушке не чаяла.

Вам, дети, моих душевных мук не постичь. И Юрке - не понять, хотя он уважает своего старшего товарища. Товарища по сиротской доле. Скучно, дети, жить совсем без грез, без мечтаний. Начинаешь злобу копить внутри. Ищешь, на кого бы выплеснуть хотя бы ведерочко собственной душевной мути. И звереешь прямо у себя на глазах, и нехорошее, недетское удивление берет за горлышко. И двойку по физике исправлять нет сил и желания. Для кого она нужна, моя пятерка?

И физичка, дети, еще та старушка. Пикантные шарики-коленочки, грудочка в вырезе. Изучаешь ее обтянутые бедрышки, смотришь в ротик ее красненький, - мечтаешь, а какова козочка в деле? И вследствие своей законной подростковой мечтательности получаешь законную пару. Вследствие этого звереешь. И хочется мстить, дети.

А ведь по натуре Владимир Арнольдович человек великодушный, терпеливый. Сиротинушки мои, устали от моего урока? Уста-али. И я устал. И вы будете скоро уставать и потихонечку звереть. А сейчас на вас смотреть одно удовольствие. Такие вы все новенькие, как пуговички на кальсонах, одинаковые, с чубчиками, с глазенками.

Убедились, дети, Владимир Арнольдович совсем не страшный. А почему я сижу второй год в восьмом? А потому, что не люблю суеты и торопливости. Я основательный мужчина, дети. Посмотрите в мои глаза, дети. Разве с такими глазами можно кому-то причинить боль, исподтишка двинуть в спину.

А, Вовочка? Как ты считаешь? Я дурной, злой? Скажи свое мнение. Подними головку. Посмотри дяде в глаза и скажи. Дяденька не обидится".

Не знаю за других пацанов, но я еле сдержался, чтоб не выпалить со своего места: "Вы хитрый и еще притворяетесь! Потому что у вас глаза, как у уличного кота Митрофана, он совсем старенький и плохо воняет. Потому что, когда его погладишь, он застывает, а потом ка-ак куснет и сам оцарапает. Я его зна-аю!"

Но вместо меня ответил сам Вовка, который перед этим все выпячивал свой домашний мягкий живот и показывал всему притихшему и оцепенело внимающему малолетнему сиротскому люду свою гладкую боксерскую макушку с малиновыми ручками-ушами. Володька ответил старинным испытанным способом: в его курносой липке вдруг зародился низкий гундливый звук, отдаленно напоминающий самолетный, затем звучание захватило нижние этажи: мощные горловые связки, - тембр звука стал прозаичнее, шумливее. И, если не видеть субъекта, производящего этот шум, можно предположить, что кто-то включил пылесос и, балуясь, зажимает ему входное всасывающее отверстие.

Вовка самым беззастенчивым беззащитным образом распустил жалкие сиротские сопли цвета сгущенного молока...

Буйный Вовка расквасился совсем по-домашнему, будто перед ним сидела строгая, суровая, но все равно такая родная бабушка Нинка, которая забирала внучка домой на революционные и победные праздники, на Новый год, на каникулы, и совсем изредка просто так: на выходные, когда очень соскучивалась и имела лишние денежки, - это, когда не болела, не употребляла горькую, а целыми днями вязала на продажу нарядные зимние варежки, носки, шапочки и, продавши которые, частенько умудрялась пропивать выручку с товарками-подруженьками или (что уж чрезвычайно редко) с единственным, малоуважаемым, слегка придурковатым зятьком, носившим интеллигентское лицо в рыжей бородке и усах, который нежданным гостеньком заявлялся то середь красного жаркого июля-месяца, то вдруг вваливался в плохоньком демисезонном пальтишке на истлелой подкладке, весь истончалый, неприголубленный женской доброй рукой, с обсосанными сосульками подъеденных, искоробленных усов, с всегдашней саркастической похмельной усмешечкой на пепелистых устах, с сукровной трещинкой на нижней и оттого странной детской губе...