Владимир Курносенко - Милый дедушка

• Название: Милый дедушка
• Автор: Владимир Курносенко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-265-00305-3

Молодой писатель из Челябинска в доверительной лирической форме стремится утвердить высокую моральную ответственность каждого человека не только за свою судьбу, но и за судьбы других людей.

---

У подъезда стояла «скорая», наверное, кто-нибудь из соседей заболел, но знакомый шофер уже махал рукой, и она поняла — за ней. И впервые в жизни почувствовала: не хочу.

На столе лежал мужчина лет тридцати, бледный, в шоке, сразу ясно — работы много и неизвестно, чем кончится. Часа через полтора давление поднялось, хирурги уже плескались в тазиках, мужчина пришел в сознание и улыбнулся Капитолине Ивановне, Глаза у него были голубые, как у Олежека и какие были у отца. Вот так же лежал он где-нибудь в медсанбате на грязном столе и улыбался, чтобы не заплакать. Он был веселый. Приходил с работы, поднимал маленькую Капитолину Ивановну на руки и кричал: «Капка! Пришел твой папка!» И они смеялись, а потом она показывала новые платьица и одеяльца, которые вырезала ножницами. Он лежал на столе и…

На подставке белела большая мускулистая рука с въевшейся в ладонь металлической пылью, с толстой иглой, вколотой в голубую вену, папа, папочка, родной мой, не умирай, папка… — она вскрикнула и громко, в голос разрыдалась.

Позвонили Аркадию Аркадьевичу. Капитолине Ивановне прислали замену.

А она бежала домой и все плакала, хотела разбудить своего Олежека и успеть сказать ему. Успеть, пока жива.

ГОСТЬ

1

— А идэ ж вони три мисяци булы?

— А нидэ! В кабинэти сыдилы да кнопки нажумали. — Дядя Ваня выпрямляется и оттопыривает большой палец на уровне пупка («Биии…»). — Приземлылыся на Луни! Вин, значит, с кабыны выйшов, жмэню зэмли взяв и сюды. Побачитэ. А мы слухаем. Да як бы вин выйшов, з його мокренького б не осталось!

Мы на кухне. Дядя Ваня, тетя Шура, моя жена Таня и я. Это дяди Ванин дом. Мы его гости. Пьем чай из травы материнки.

— А ось по радио пэрэдавалы, — говорит тетя Шура. — Одна девочка, Раечка, спрашуе, як воны пэрэходять с корабля на корабль, так вони…

— А по виревцй! — перебивает дядя Ваня и прищуривает глаз: эк, мол, взовьется! Но тетя Шура только машет рукой: «А-а…»

Тетя Шура сестра моей тещи Марии Сергеевны. Их четыре сестры: тетя Шура, тетя Женя, тетя Миля и Мария Сергеевна. И еще есть дядя Митя — родной и единственный их брат. На тете Шуре женат дядя Ваня, на тете Жене дядя Паня, а на тете Миле — дядя Гриша. Запомнили? Ничего, я тоже не сразу разобрался. Скоро все сюда придут: познакомитесь. А пока дядя Ваня рассказывает про свою деревню. Лет сто назад здесь, на Алтае, ее начали сибиряки. Потом пришли хохлы и в нескольких километрах от «Сибири» заложили свою. А перед войной сюда же прибыли немцы с Поволжья. Кое-кто женился вперекрест, но потоки до сих пор сохраняются: русские, немцы, хохлы. Интернационал. Наши — хохлы.

Правда, за годы украинский язык пообтерся. Иные слова вообще, мне кажется, выдуманы заново: бирульник, к примеру, или оглоготина. Но — было бы понятно, другого тут не требуется.

— Тетя Шура, а на праздник все у вас собираются? — спрашивает Таня.

— У нас, у нас… — вздыхает тетя Шура. — Ось колы мы с дидом сляжем, тоди скажуть — нехай воны лежать, не будемо их бэспокоить.

Да, дом у дяди Вани здоровенный. Строился в расчете жить всем вместе. Ленька, Васька, Людка, Зойка и Танька. Дети. Всех их можно не запоминать — в деревне живут только Ленька и Людка. Вместе жить не получается. «Вот якшо б Ваську да Ленькину Марусю — тоди б можно», — комбинирует дядя Ваня. А пока в доме гул. «Огурцы уже убрали, думаю завтра полоть картошку. Как вы там! Когда приедете?» — пишет Зойка из Промышленного. Иногда они, правда, едут. Через Новосибирск, с тремя пересадками. Там дядя Ваня пьет «Жигулевское» пиво, читает газеты. А дня через три тетя Шура сама говорит: «Ну шо, дид?» И они возвращаются. К корове, телку, двум свиньям с поросятами, к овцам, гусям, к курям… Дядя Ваня считает, главное — корова. «Будэ корова, и я знаю, шо буду сыт».

Была, правда, еще одна девочка — Зоя. Имя ее перешло потом к младшей сестре. Она была младше Леньки, но шустрая, держала его в строгости. В сорок втором, когда дядя Ваня был на фронте, Зоя с Ленькой заболели брюшным тифом, и их отвезли на телеге в район. Они выздоровели, но в больнице Зоя заразилась коклюшем и умерла.

2

Хожу по дяди Ваниному дому. Горница, или «гостина», — две кровати, стол, комод в белых оборках, проигрыватель с кучей пластинок. На одной химическим карандашом: «Поговори хоть ты со мной…» — перевод с цыганского. «На память тяте и маме. 197…» — тем же круглым почерком на фотографии за стеклом в буфете. Красивое девичье лицо. Улыбка. Ямочки. Любимая дяди Ванина дочь. Татьяна.

Спускаюсь по широкой лестнице на кухню. Ходики, радио, которое никогда не выключают («В Муслюмовском колхозе закончили раньше срока…»), календарь с Юрием Гагариным, «косинацем» (дядя Ваня называет космонавтов «косинацами»). Белый роскошный китель с подполковничьими звездами.

Где же, думаю я, где она живет, дяди Ванина душа?

Работа. С детства и по сей… Умно, быстро, честно, страшно. Нет, не это.

Перед войной погиб отец тети Шуры — он взял к себе Марию Сергеевну. Она была девочка и убегала назад к матери; он приходил и молча ждал ее у порога.

Не то…

Пуля задела плечевой нерв. Пулю отдавали — на, отвезешь домой, покажешь. «Оставьте сэби цю пакость!» — сказал дядя Ваня.

Нет.

Вот.

После войны поставили кладовщиком, потому что пальцы на правой руке согнулись и шоферить он не мог. Нюрка (была такая родственница) упросила дать для мужа справку. Справку, что, мол, выдал то-то и то-то. А не то мужа посодют, а дети… Не давай, говорили дяде Ване, — подведет. А как не дать? Подвела. И на суде божилась, что никакой справки не брала, сам он, и все. Дали дяде Ване пять лет. Вывели с суда, руки назад. Нюрке он (вот, вот оно!) ни слова не сказал. Ни тогда, ни потом, когда вернулся через десять месяцев по кассации. Дети-то у ней остались.

Тети Шурина кровать. Над ней деревянная витринка. Там, за стеклом, все: и дед Фокей, и бабушка, и лёля Паня в кепке. Тут и моя Таня в пионерском галстуке. А вот и дядя Ваня. Ему лет двадцать. Лицо из-под шапки, как нос корабля — бесстрашное и чистое. Таких почти и не бывает. А я вот, думаю я, видел.

3

Гости. Лёля Паня с лёлей Женей, дядя Гриша с тетей Милей, дядя Митя и Хоробровы, Вовка и Людка.

Леля Паня как бы сельский интеллигент. Работал комбайнером, заведовал молочнотоварной фермой, а перед пенсией — колхозной пасекой. Он носит кепку с пуговкой, пиджак и аккуратно выглаженную лелей Женей рубашку. Дядя Ваня наливает ему рюмку, и он отодвигает горлышко на половине. Пусть водка, пусть ликер иль пиво — половина. Принцип. «Ну дак а як?» — смеется дядя Ваня. Нет, половина.

Зато дядя Гриша пьет полную. Он — конюх. В детстве болел полиомиелитом, ноги испорчены. Он ходит, нагнув худосочное тело над самой землей, и радостно вскидывает его, когда видит любимых своих племяшей, целует их и крутит пальцем пшеничный свой чуб. Дядя Гриша. Григорий Потапович. Любимая тема за любым столом в этой деревне — дяди Гришины легенды. Их рассказывают, помнят и хранят.

— Раз иду в Бийск, подъезжаю до моста, бачу — затор. На конях бабы. Рев. Шо такэ, думаю. Подъезжае до мэнэ пидполковник: «Григорий Потапович, разрешите обеспокоить, помогите…» Я кажу: «Мэк! А що?» А вин тыче мэни в небо. Дывлюсь, а там! Немецки самолеты так и кружать, так и кружать… Я тоди пийшов и розигнав затор.

— Так немцев сроду над Бийском и не было.

— Цыць! Ты ще малый таки свэдения имэть.

Тетя Миля крупная, здоровая, веселая. В молодости, говорят, дядя Гриша по пьянке ее поколачивал. И она позволяла — из уважения. Сам дядя Гриша про свою силу рассказывал чудеса. «Хлопци разбалуются, так я брав с кого-нэбудь шапку, пиднимал рукою амбар и пид угол — шоб не баловались». Конечно, такая силища была в молодости. Но и сейчас дядя Гриша не вянет. Держится размашисто, голос низкий, командный, с хрипотцой. «Иду раз, вже писля войны. Останавлюется черна машина и мэнэ два здоровых хлопца беруть под руки и у двэри… Тю! Я поднакоживсь та шубу и растебнув. А пид ней ординов!.. Страшное дело».

Больше всего дядя Гриша любит коней. Последнего жеребца он выкормил из соски, и колхоз разрешил ему держать его у себя. Если коней в подворье нет, дядя Гриша за стол не сядет.

— А зачим я буду без коней исты?

— Дядя Гриша, вы казак?

Он крутит свой тонкий волнистый чуб и отвечает медленно и твердо:

— Козак.

— А какой: донской или кубанский?

Задумывается.

— Я — кубаньский.

Вовка Хоробров, дяди Ванин зять, курит на лесенке и посмеивается. Черноволос, смугл, красив, как голливудский ковбой. Леля Паня зовет его «Хоробра».

— Ничого в ей там не вырастэ! — слышится от печки голос тети Шуры. — Ж… там у ей вырастэ!

Если дяди Гришины истории лучше все-таки слушать в пересказе, то дядю Митю надо слышать самого. «На улице рыли канаву для канализации, — начинает дядя Митя, и глаза его загораются предвкушением. — Мы идем с Петькой Долговым после рейса. А в канаву попали два учителя. И кобыла. Один учитель пения. Дождь, темь, ну черно. Потрогает руками — там земля, там кобылья морда». И он, учитель-то: «Родина-мать, я твой сын, слышишь, как я плачу?!» Дядя Митя хватает руками по канаве, и мы все смеемся. «Мы с Петькой учителей вытащили, а кобылу не стали. Ее утром трактором вытащили. А второй был учителем всеей истории…»