Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА

• Название: Большая Охота. Разгром УПА
• Автор: Георгий Санников
• Издательство: ОЛМА
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2002
• ISBN: 9785224033119

Автор книги четверть века проработал в органах государственной безопасности, участвовал в работе по ликвидации остатков вооруженного бандитизма на территории Западной Украины. Книга рассказывает о националистическом движении ОУН, о многолетнем кровавом противостоянии на Украине, где шла необъявленная гражданская война, унесшая более сотни тысяч жизней с обеих сторон. Автор дает откровенные оценки политическим событиям прошлого, участником или свидетелем которых был сам автор, и интерпретирует их с позиции сегодняшнего дня.

---

Утром хозяйка меняет ведро. Все воспринимается серьезно, как на войне…

Разговоры внизу у мужиков переходят на колхозно-сельскохозяйственные темы. Говорят о низком в этом году урожае, о маленьких трудоднях, на которые без подсобного хозяйства не прожить. Кто-то задает хозяину хаты, недавно выезжавшему к родственникам в Польшу, вопрос, а как там селяне живут. На это Зоотехник отвечает, что в принципе так же, как и здесь, но немного лучше. Там у них в Польше бимбера[165] больше гонят, и он по качеству лучше. Его из сахара делают поляки. Скотины у поляков больше.

Постепенно все приходят к выводу, что везде лучше, чем у нас. Но никаких разъяснений по этому вопросу — что, как и почему именно так — никто не делает. Народ осторожный, лишнего слова не скажет. Меня всегда поражала философская и мудрая направленность мысли этих простых, необразованных сельских вуек. «За что же им, всем этим хлеборобам с изуродованными от тяжкого крестьянского труда руками, муки-то такие, — думаю я. — Когда же мы дадим им настоящую человеческую нормальную жизнь?» Я постепенно засыпаю, угревшись под теплым полушубком, на толстом слое соломы, которую заботливые хозяева специально затащили на чердак. Проснулся от затекшей ноги в неснятом сапоге. С улицы тихо доносятся напеваемые молодыми голосами песни. Одна песня сменяет другую. В чистом и уже начинающем набирать осеннюю прохладу воздухе отчетливо слышны и слова, и мелодии. Вот чей-то чистый, с бархатистым звучанием девичий голос выводит красивую мелодию и такие всем понятные и ласковые слова:

…Мiсяц на небi, зiроньки сяють,
Тихо по морю човен пливе.
В човнi дiвчина пiсню спиваэ…
…Все про кохания, все про любов.

Этот же голос начинает вторую песню, такую же красивую и тоже про любовь:

…Нiч яка мiсячна, зоряна ясная,
…Я пригорну тебе до свого серденька,
А воно палке, мов жар.

Мы на чердаке внимательно вслушиваемся в доносящиеся до нас звуки чудесных украинских песен, и неродной язык становится для нас не только понятным, но и близким, родным, потому что песни эти про любовь. После короткой паузы чей-то хорошо поставленный голос начинает веселую песню, ее подхватывает несколько голосов, и она несется над селом, наполняя окрестности чувством радости и спокойной жизни:

…Я прийшов — тебе нема,
Пiдманула, пiдвела.
Ти ж мене пiдманула,
Ти ж мене пiдвела.
Ти ж мене, молодого
З ума-розума звела!

И еще были всякие песни: и про Василько, который «…сiно косить, сiно косить, коню носить». И про Галю, которую казаки «пiдманули и забрали з собою». И такие слова в той песне были: «…Поiдь, Галю, з нами, з нами, козаками, буде тобi лучче, як в рiднойi мами…» Слушали русские парни на чердаке, как «…привязали Галю до сосны косами…» А потом эти казаки, что Галю в темный лес увезли, насобирали там хворосту да и подпалили ту сосну, с привязанной к ней Галей. Горит Галя, кричит, зовет на помощь. И кончается эта красивая песня призывом ко всем матерям: «… А хто дочок маэ, нехай научаэ, темненькоi ночi гулять не пускаэ…»

«Надо же, — думаю я под теплым полушубком, — такая красивая и ласковая песня, а дивчину казаки живьем спалили. Вот тебе и украинская мягкость и лирика, вот тебе и любовь к женщине! А при чем здесь украинцы? — снова мелькает мысль. — Ведь и у русских есть такая же, в общем-то, злая песня, где Стенька Разин, разбойный атаман, насладился пленной дивчиной, красавицей персиянкой, а утром под пьяные и одобрительные крики ватажка своего бросил персидскую княжну в Волгу-речку, «в набежавшую волну», да еще и отметил это безобразие — «грянем песню удалую за помин ее души». Не променял Стенька Разин любовь к княжне на интересы ватаги разбойников. Стойкий, наверное, был казак Разин, как и те украинские казаки, что привязали Галю косами к сосне и сожгли.

На память приходит удивившая меня история, случившаяся недавним летом, когда я ночевал в глухом селе на Тернопольщине как раз в районе Синей Горки, в тех местах, где в 1916 году проходил знаменитый Брусиловский прорыв и где до сих пор сохранились проложенные Брусиловым для прохода артиллерии дороги — гати из бревен через болота. Проснулись мы рано утром с товарищем на печи от звуков песни. Пела женщина, да так чисто по-русски, без акцента пропела всю песню длинную до конца, что показалось это сном. А пела, стирая белье в ночве[166] хозяйка хаты, пожилая женщина: «… Ой да по речке, речке да Таганке, черный да селезень плывет…» Мы и спрашиваем хозяйку:

— Откуда же вы эту песню русскую знаете?

— А у нас здесь в шестнадцатом московские казаки стояли, я и научилась этой песне. Хорошие были хлопцы московские, — улыбаясь чему-то, наверное, очень приятному, ответила эта уже немолодая женщина.

— Сколько ж вам тогда годков-то было?

Да лет семнадцать, может, восемнадцать, — ответила хозяйка и снова улыбнулась той загадочной женской улыбкой, трактовать которую независимо от женского возраста можно по-разному.

«Самое время для девичьей любви», — подумал я и представил себе эту пожилую тетку молодой, статной и красивой, с черной косой до пояса, со сверкающими таинственным блеском глазами, в которых тогда, наверное, бесенята прыгали, в окружении чуть постарше ее, но в общем-то таких же молодых русских парней, которые, я был в этом уверен, не видели разницы между их русскими подружками и украинскими девчатами…

«Какой же все-таки философско-умный народ эти селяне. Как они красиво просто и мудро дают оценки происходящему, как интересно рассуждают. В их словах и мыслях нет фальши, все просто, ясно, ничего наносного. Они искренни, как дети. Конечно, хитринка чувствуется. Говорят, русские мужики-селяне более прямолинейны, грубоватее, что ли. Быть немного с хитрецой, очень даже украшает украинца. Наверное, это национальная черта. Вообще люди, связанные с землей, чище и благороднее рабочего мужика», — думалось мне…

На пятый день засады неожиданно резко похолодало и повалил густой снег, покрывший за ночь всю округу. Снегопад продолжался и днем. Стало ясно, что Игорь по этому адресу не придет…

Работа по поиску группы Игоря продолжалась. Были взяты в активную разработку все его старые связи. На Волыни и Львовщине, во всех тех регионах, где мог укрыться на зиму Игорь со своими людьми, лежал снег. Конечно, он мог быть и в схроне у кого-либо из своих людей в селах непосредственно в хате или любой дворовой постройке. Такое тоже бывало. Но у кого, где? За последние недели не поступило ни одного сообщения от многочисленной агентуры. Ни одной зацепки, ни одного хоть маленького, дающего какую-то надежду, сигнала. Разведовательно-поисковые группы продолжали методично обрабатывать села и хутора, надеясь обнаружить укрытие Игоря. Никаких следов. Ничего. Пусто. Как сквозь землю провалилась банда…

* * *

…В бункере, рассчитанном, в общем-то, на одного человека, от силы — двоих, сидели на низких нарах, тесно прижавшись друг к другу, трое здоровенных молодых хлопцев, упираясь коленями в стол, сколоченный из таких же жердей, что и нары. Все трое сосредоточенно смотрели на дергающееся от недостатка кислорода пламя керосиновой лампы. Молчали. Наконец, один из них, значительно старше по возрасту, сказал:

— Кончаем наши разговоры, подведем итоги, и я объявлю вам свое решение.

Если бы час назад здесь незримо присутствовал сторонний наблюдатель, он стал бы свидетелем горячих споров. Один из молодых людей убежденно доказывал.

— Не можем мы, хлопцы, бросить товарища в беде. Ну и что из того, что он болен. С каждым такое может статься. Может, он выздоровеет, если мы рискнем оставить его на зиму у надежных людей. Может, успеем договориться со старухой Мотрей Федиш, что в Пидднистрянах. Схрон у нее имеется. Хорошая крыивка, сухая. Я там раза два укрывался. Корова у старой есть, даже две козы. Говорят же люди, да и сам от лекаря слыхал, что козье молоко очень даже при туберкулезе помогает. Вдруг выздоровеет наш друг Грицько. Дозвольте, друже провиднык. Я сегодня же, если разрешите, выйду в путь. Успею обернуться за день-два. Договорюсь со старой и Грицька переведу до нее. Дозвольте, — умоляющим голосом закончил свою жаркую речь сидевший еще через одного хлопца от провидныка крепыш с рыжеватым и давно не мытым чубом. Его почерневшие от въевшейся грязи руки с обкусанными ногтями нервно сжимались в кулаки.

«Чего это он так разнервничался, наш друже Стефко?», — подумал тот, к кому обращался рыжеватый крепыш, а тот вновь, повернувшись к старшему, неожиданно произнес:

— Я прошу тебя, Степан, очень прошу все сделать, чтобы спасти Грицька. У него же мать, сестры в Сибири, тетки, вся родына[167] вывезена в другие области Украины. Они же ждут его живого. Ты ведь сам нам всегда говоришь, что скоро, очень скоро американцы пойдут войной на большевиков. Скоро им конец. Может, и мы все живые останемся. Ты же сам учишь нас стойкости и мужеству, драться до конца. Ты сам говорил, что борьба с болезнью, за свое здоровье, это тоже бой с большевиками.