Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря

• Название: Сказки уличного фонаря
• Автор: Павел Лаптев
• Жанр: Современная проза

В этой книге представлены произведения Павла Лаптева. С творчеством этого прозаика знакомы немногие, но благодаря нашему клубу, его стиль начнут узнавать.

---

— Но и у них пробки бывают, — улыбнулся врач.

— Бывают, — улыбался бомж. — А, может, это и есть наше предназначение — тихо так сидеть в туннеле и лелеять свой особенный путь России, типа богоизбранного народа…

— Что нет у России светлого будущего и так мрачно? — поинтересовался ехидно врач.

— Знаешь, как ты видишь светлое будущее, — медленно проговаривал слова бомж. — Повышение зарплаты вам, врачам. Каждый мерит по себе, но все мерят одинаковой мерой — деньгами.

— А чем мерить, извините? — выпалил врач. — Чем еще мерить достойную жизнь, как не деньгами? Я семь лет учился в медицинском институте, чтобы работать за сто долларов, когда в Америке санитарка в больнице получает в десять раз больше? Вот Вы не тем же мерите?

— Я и сказал — все мерят одинаково, — тихо сказал бомж.

— И в этом, значит, беда.

— Беда закончилась, когда Иуда за тридцать серебряников…

— Беда в России обратно пропорционально цене на нефть, — сказал врач.

— Беда прямо пропорциональна количеству желаний.

— Ну, это вечно и заложено в генах, — ответил врач.

В кармане у врача зазвонил мобильный телефон.

— Да, — ответил он на звонок. — Что? Умер больной? Как умер? Где я застрял… в пробке… в переходе… Я сейчас буду, — сказал последнее врач и убрал телефон, пожаловался бомжу. — Вот, я опоздал к своему больному. И он умер. А мог бы спасти.

— Не расстраивайся! — успокоил весело бомж. — Всех не спасёшь!.. Всё, что ни делается, всё к лучшему… Пути Господни не отмечены на мировой карте. Эх!

Врач постоял немного молча, думая о чём-то, потом вынул из чемоданчика флакончик спирта. Бомж на это вытащил из-за пазухи бутылку. Врач протянул чокнуться.

— Не чокаются, — сказал бомж.

— А… — вспомнил врач и выпил из флакончика, поморщившись.

Выпил своё и бомж.

— Спой, что ли, — попросил врач, дыша глубоко и быстро.

Бомж кивнул, поставил на землю бутылку, поправил баянные ремни и захрипел:

Я не видел, как забирается власть,
Но узнал я об этом из старых и жёлтых газет,
И я помню, как старый строитель мне тихо сказал:
Кто там был, того уже нет, того уже нет.

Моя карта мира висит на стене,
Я могу на ней ставить кресты,
Но не буду я знать, кто же был в той войне,
И куда улетали мосты.
И куда улетала от зарева ночь,
И зачем все летал орёл,
И как чьи-то руки воздвигнулись к небу,
И над кем-то сиял ореол!

Врач не слушал уже песню, отвернувшись от бомжа и разглядывая редких прохожих.

Пение закончилось и врач, повернувшись к собеседнику, не обнаружил его.

— Эй! — искал взглядом бомжа. — Товарищ, господин… как тебя… Уважаемый! Ты где? — смотрел по сторонам. — Чудеса!

Зазвонил снова мобильник.

— Да, — ответил врач. — Что? Правильно, что не успел? Почему? Дом взорвался? А чего — газ… теракт? Не знаешь? Ладно, иду.

И пошёл медленно и чинно, хмельно размахивая чемоданчиком, представляя себя Россией, которая в тишине и безопасности выбирается потихоньку — к свету.

ПИТЕР

Проснуться больным…

Выйти с похмельного утра на Мойку пивка попить, взять «Балтику» девяточку, заглотить одну, вторую в догонку — хорошо! Пойти бродить по сказочному городу и в прямом и в переносном смысле уже всем таким весёлым, мутным, на старых дрожжах настоянным. До Зимнего дворца дойти. Увидеть бедных студентов художников, рисующих физиономии — чёрно-белую двести рублей, цветную пятьсот. Дать себя, такого нарисовать за двести рублей худому гению, увидеть нарисованным себя в смехе, типа шаржа. Осердчав, двинуть художнику по морде, радоваться ему падающему со стульчика своего. Не радоваться подбегающим и набрасывающимся дружкам его с холстами и кистями, тяжело отбиваться от них. Митьки, блин, нашлись! Еле убежать. Правда, картину эту прихватить на халяву.

Вот она в кармане в четверо сложена — глаза на выкате, волосы взъерошены — рожа тупая, тупая — пьяная!

Эх, развлекалово бы — и найти ведь — прогулка на катере — солнце в зенки, ветер в харю — плыть уже на верхней палубе, затерявшимся среди китайских туристов. Нева в граните, мосты, Зимний дворец…

Поднять руки, пытаясь дотронуться до моста — дотронуться, но быстро убрать, потому что может оторвать. А что, если попробовать повиснуть? Но мост — вот он уже наводит темноту — задрать хлебало на железные конструкции — вах! А впереди — Дворцовый!

Дворцовый… Хорошо быть царем, как сказать холопу — пшёл, вон, дурак и самому себе торжествовать. А сейчас, демократия — пошлёшь кого куда и пипей ещё получишь. Правда, и цари получили… Жаль людей только — представить печально девочек княжон и цесаревича — штыками живых… Звери масонские!

В память обо всех мучениках российских и решиться на экстрим.

Готовиться — и никто не знает намерения, а может, лучше, никто не увидит, потому что все сидят впереди. По возможности сзади примоститься. Примоститься…

Готовиться, готовиться, наверно, так цари из золоченых окон Зимнего дворца лицезрели своими царскими оками на проплывающие суда, в величественной печали своей представляя там нетрезвого покорного слугу…

Приготовиться, поднять руки и ап! — повиснуть, его мать! Блин, перилом по спине катером получить и… обнаружить его уплывшим вперёд. Висеть на Дворцовом мосту! Алексашка, блин, Меньшиков, где твой кнут?

Почувствовать неприятно — жжение по заднице. И — сорваться в воду!

Ладно лето и вода боле-мене. Не вспомнить, как до берега доплыть — весь мокрым и чумным.

Как не потонуть? Может, алкоголь менее плотен, чем вода?

К мужикам, где мост разводят, забежать. И осушиться там и обогреться. Напиться палёной водки — династия у них такая добрая. Сохнуть, пить и слушать чудесный «Аквариум»…

Поблагодарить и выйти от них в белую ночь, одетую в разведённые мосты. Вот так и мотаться с надвигающимся, как туча очередным похмельем.

Ощутить сзади чью-то руку тяжёлую, словно медную на плече своём — иди ты!

Обернуться — мужика с усиками ряженого в камзол узреть. И внимать ещё словам его — что, мол, Галактион, тяжело тебе идти против рожна, что хулиганишь в граде моём — Петр Первый нашёлся! Высику, — услышать грозное. — И в Петропавловку посажу, козлина.

Надо ведь! Ряженый нашёлся, здоровый. Таких по Питеру бабки срывать на светлом имени минхерца полно — нарядятся и давай с честными китайцами фоткаться, да ещё блядей своих в Екатерин нарядят. Те намалюют полупьяные зенки и так, и эдак жопами крутят… Ух, гробы в Петропавловском соборе переворачиваются наверно…

Ох! Не спорить в положении своём, извините, сказать, больше так не буду. Разглядеть уста его, гада, смеющиеся, молвящие, — говорила свинья, что в грязь не ляжет, а подскользнулась и упала. Ещё слушать гадкое, — висеть тебе на рее. И наблюдать за ним, уходящим к блестящему коню. И проводить взглядом тяжёлые медные удары по мостовой.

Фу! Нерьвы, измученные солодом…

Но и это не всё! Вздрогнуть от подкатившего сзади такси, типа, — подвести что ли? Смотреть — мама дорогая, скелет! И стук костей, и голос его челюсти, сволочи такой — за мной очередь! Обернуться — разглядеть сзади приближение покойников — страх! Частью сгнивших, частью скелетов в кандалах. И крик жуткий их — на наших костях Петербург стоит!

Почувствовать приближение кондрашки! Трах! И нет Галактиона!

Сорваться с места и побежать на ватных ногах, не оборачиваясь, песню слюнявым ртом орать как БГ резаный на весь Невский проспект:

Прощайте, друзья мазохисты,
Я вышел вперёд, чтоб отдать эту честь,
Но те, кто стояли в строю пропустили сквозь строй.
А тот, кто стоял впереди,
Оказался мираж и растаял, как снег,
И сидя по шею в крови я хочу на покой.

Я помню, как было начало,
Как шили кольчуги, точили мечи,
Как Пётр открыл окно и сказал: вот он путь.
Окно оказалась стеной,
Стена из бетона, а крыша из льна,
И поднялся ветер, и крышу уже не вернуть.

А слева, с памятника своего — Гоголя свист и хохот расслышать! Не посмотреть, не почтить вниманием своим, а продолжать стремительное движение с песней:

Прощайте, друзья мазохисты,
Наш старый фрегат напоролся на мель,
И все, кто ныряли в волну уходили на дно.
А остров, что был впереди,
Оказался мираж и растаял, как дым,
И сидя на палубе нам лишь осталось вино.

Так бросьте же якорь на слово,
Здесь будет наш дом и наверное сад,
Мы скажем, что все что мы сделали стало судьбой.
И кто-то войдёт в нашу дверь,
И скажет: ну хватит — пришло время сна,
Теперь будут звёзды, теперь нам пора на покой.

Задохнувшись, еле-еле дыша с блевотиной изо рта добежать до Казанского собора, упасть, блин, и не вставать. К колонне прижаться, трясясь, и заснуть на всю светлую ночь…