Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

• Название: Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона
• Автор: Юрий Когинов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00635-1

Головокружительна и невероятна судьба русского офицера Александра Чернышева, снискавшего покровительство и доверие Наполеона, симпатии одной его сестры, любовь другой, проникшею в тайны французской империи перед войной 1812 года.

Блистательный Чернышев — тайный агент императора Александра I в Париже — стал впоследствии военным министром России и председателем Государственного Совета.

В основу романа положены подлинные факты и документы. Но роман увлекает как настоящее авантюрное повествование.

---

— Я знаю: Лессепс оказался плохим французом. Белоручка! — перебил Наполеон Коленкура. — Он, видите ли, наотрез, как мне передавали, отказался склонять к доставлению полезных для нас сведений русских людей, допущенных к государственным секретам. О вас, герцог, я уже тем более не говорю… так вот, я отзываю Лессепса из России, лишая его всех привилегий за выслугу и беспорочную службу.

— Побойтесь Бога, сир! У Лессепса восемь детей, — только и сумел возразить Коленкур.

В первый день в Париже навестить следовало многих. А хотелось одну-единственную Адриенну. Но она все еще пребывала в ссылке.

Напоминать императору о его обещании посреди бурного разговора, который произошел, было, конечно, некстати.

Бросился к герцогу Ровиго. Савари успокоил: настроение императора изменится, и все обернется к лучшему. Он же со своей стороны вызвался непременно посодействовать возвращению той, по которой и теперь, по прошествии длительного времени, Коленкур продолжал тосковать.

Через несколько дней от того же Савари пришло сообщение: император приглашает вновь, на этот раз для решения судьбы Адриенны.

— Видите ли, герцог, — начал Наполеон, — дама вашего сердца сама создала обстоятельства, в которых неожиданно оказалась. Строптивость характера, капризность, нежелание выполнять те обязанности, которые на нее возлагались как на фрейлину двора. Теперь же, я полагаю, она смогла бы вернуться не только в Париж, но и к своему служебному долгу.

— В обмен на любезность вашего величества чем-то вас отблагодарить? — неожиданно вырвалось у Коленкура.

— Никаких благодарностей. Дело в том, что я устал объясняться с князем Куракиным по поводу его запросов в мое иностранное ведомство — думаю ли я восстанавливать Польшу. Какое мне дело до поляков, которые представляют легкомысленную нацию и не способны ни к какой самостоятельной роли? Уверьте его, май друг, в искренности моих заверений. Надеюсь, что ваш ответ успокоит и вашего друга императора Александра, от которого, как вы догадываетесь, исходит запрос.

Коленкур закусил губу: ловко подстроенная ловушка, равносильная бесчестию.

— Сир, я предпочел бы просить у вас о моей отставке, чем выступать в роли, которую вы только что мне предложили.

— Ага, выходит, так вы дорожите любовью к женщине, о которой мы только что вели речь? В таком случае для меня ее судьба и вовсе не представляет интереса. И вместе с тем, я все же полагаю, что вы образумитесь и перестанете ставить на одну доску интересы империи и ваши любовные увлечения!

Оставшись один. Наполеон подошел к окну и с шумом растворил его настежь. Не хватало воздуха.

«Но у меня ведь, слава Господу, вроде бы не больное сердце. Впрочем, они меня когда-нибудь доведут до могилы — и мои враги, и те, кто мне обязан преданно служить.

Что на них, моих ближайших сподвижников, нашло в последнее время? Почему перестали меня понимать? В отличие от них у меня нет личных интересов. Все, что я делаю, я свершаю для блага нации. У них же на первом месте собственное счастье в четырех домашних стенах и ложно понимаемое чувство достоинства и чести. Вот и этот Коленкур… Да только ли он, а Мюрат вместе с моей единоутробной сестрой Каролиной?»

Совсем недавно он вызвал в Париж Неаполитанского короля и, вне себя от гнева, устроил ему разнос.

— Вы кто, сударь, француз или объявивший мне войну принц сопредельного государства? — стал он топотать ногами. — Да так, как ведете себя вы, поступают лишь в том случае, когда хотят идти на «вы». Однако, сударь, вы забыли, с кем имеете дело и кто посадил вас на королевский трон!

Мюрат вскипел:

— Прошу объяснить мне, ваше величество, по какой причине вы вызвали меня из Италии. Я не имею ни малейшего желания, чтобы меня унижали, как вы унизили Голландского короля и третируете до сих пор короля Испанского — ваших собственных братьев.

— И ты, бывший гарсон грязного деревенского трактира, позволяешь себе так говорить со своим императором?

Кровь ударила в голову Иоахима. Он не заметил, как перешел на итальянский.

— Ты забываешь, кто тебя привел к власти. Если бы не гренадеры, с которыми я, твой зять, ворвался в Директорию и разогнал не желавших лишаться своих привилегий депутатов, ты не смог бы стать даже первым консулом! И о какой короне могла бы вообще идти речь? Поэтому выбирай: или я вновь становлюсь твоим покорным генералом и ты забираешь у меня все, что я получил, или ты предоставляешь мне полную свободу действий в моем королевстве, народ которого, смею заметить, не голландцы, а скорее — те же испанцы!

Они, родственники, были вдвоем. И перепалка между ними, разумеется, была не первой. На сей раз императора возмутил декрет, который издал у себя Неаполитанский король. Согласно этому распоряжению, всякий иностранец, находящийся на службе в Неаполе, должен отныне принести присягу на верность королевству и принять неаполитанское подданство.

— Что, и это распространяется на французов? — вскипел Наполеон, узнав о происшедшем.

— В первую очередь на них, сир, — пояснил Савари. — Начиная, разумеется, с самих короля и королевы.

— Да-да, я так и подумал сразу, — вскричал Наполеон. — Каролине Бонапарт и этому дылде из дорожной таверны вспомнилось детство, когда они только и лопотали на языке макаронников. А теперь вообразили, что никогда не были французами. Но это не зов крови. Как в жадной скупердяйской крестьянской семье, они, неблагодарные, хотят отделиться от меня, их кормильца! Но еще чище — оставить меня одного перед лицом все растущих затруднений. Нет уж, хлебать — так из общего котла, а не каждому под надежной крышей, где не каплет и не свистит ветер!

Сейчас император вызвал Мюрата для того, чтобы вручить ему свой вердикт, в котором четко и ясно было сказано: «Неаполитанское королевство находится в зависимости от нашей великой империи… Декрет Неаполитанского короля не имеет силы».

Упрямство и неуступчивость Мюрата оказались напрасными — он вновь становился одним из Наполеоновых военачальников, с тем лишь различием от многих других, что содержанием его на службе оставался неаполитанский трон.

— Получается, что ты… что ваше величество намерены начать новую войну? — почти остыл Мюрат. — И — против русских?

— Вам, Неаполитанский король, как лучшему и храбрейшему маршалу Франции, — Наполеон так же, как и Мюрат, перешел с итальянского на французский, — я поручаю начальствование надо всею моею кавалерией. В походе вы будете моею правой рукой.

Лицо кораля и маршала вновь налилось краской.

— Ради всех святых! Готов перед тобою стать на колени — не допускай этого безумства! Ты можешь погубить всех, в том числе и себя!

— Я знаю, это моя сестра, скопидомка и эгоистка, наделила тебя такой алчностью! — быстро заговорил Наполеон по-итальянски. — Вы боитесь потерять то, что нежданно свалилось на ваши пустые головы. И ты под ее каблуком сам превратился в бабу. Ты — не знавший страха и упрека в боях! Нет уж, мой дорогой родственничек, мы с тобою вместе пойдем в поход против русских и вместе победим или же вместе умрем…

Да, они все, получившие от меня троны, дворцы, уже не хотят умирать и проливать свою кровь за великую Францию. Но у меня, который сделал их богачами и властелинами, нет иной судьбы. Мое богатство — моя власть над миром, где на первом месте Франция и тот образ жизни, который она показывает всем народам. Разве все, что я дал Франции, — гражданский кодекс, который уравнял в правах богатых и неимущих, доступные всем школы и полное, до конца жизни, обеспечение в старости ветеранов войны, наконец, отмена феодального рабства и наделение крестьян собственной землею, — разве всего этого не достойны те же поляки и немцы, австрийцы или русские? Из меня же делают кровожадного зверя, которым пугают детей. А я всего лишь враг тронов, которые оберегают свои собственные привилегии и выгоды! Не будет меня — Европа снова обратится в один огромный сундук, из которого станут черпать сокровища для собственных утех все новые и новые нувориши, ничуть не думающие о благе народов, о благе государств.

Вот почему те, кого рядом со мною не брала пуля и миновали сабельные удары, вдруг забыли о своей доблести. Павлиньи перья и золотая расшивка на военном мундире стали им дороже чести солдата. Но я верну ему, Мюрату, ощущение отваги и воинской доблести. Он снова почувствует, что есть на свете одна священная ценность — великая Франция, за которую не страшно умереть!

Но чего боится Коленкур? Он потерял даже единственное из того, что считал своим счастьем, — любимую женщину. Так почему же он перестал понимать меня?

На очень похожий вопрос, наверное, хотел найти ответ и сам герцог Виченцский. Всегда случается так: требуется умный, хорошо знающий тебя собеседник, чтобы снять с души незаслуженную обиду.