И. Кон - Секс и эротика в русской традиционной культуре

• Название: Секс и эротика в русской традиционной культуре
• Автор: И. Кон
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Фольклор
• Год: 1996
• ISBN: 5-86218-218-7

В сборнике исследуются исторические корни фольклорной эротики и ее место в традиционной культуре русского и других славянских народов. В большинстве статей широко использованы неизвестные ранее материалы (древнерусские рукописные и археологические источники, архивные и полевые записи). Особое внимание уделено миру женщины и его отражению в фольклоре, мифологии, обрядах, традиционной символике.

---

Мифологический любовник может овладеть человеком, приснившись ему, поэтому, чтобы преградить доступ к себе, необходимо рассказывать другим свои сны, особенно повторяющиеся: «Богині (лісниці, мамуни) прибирають постать тої дівчини або молодиці, з якою парубок кохається. Лісна приходить тоді, коли парубкові присниться дев'ять раз його коханка, а він про се нікому не скаже. Як раз учепиться, то дуже тяжко позбутися» (Гнатюк, 1991, 394). «Какиje бы диўкы нэ снылыс', [даже знакомые], то сн'аца повитрули. Трэба казаты той сон, мож дэрэву повисты. До тр'ох раз сн'аца. [Если парню приснится девушка 3 раза, а он не скажет об этом], тоды она прычэпыца, ночjу приходыт до чоловику, цэлует, лjубит, вс'ако робит» (Пилипец, межгор. зак.; КА, 1991, зап. Е. Чекановой). Подобное верование зафиксировано иве. Головы (верхов, ив. — фр.; КА, 1990).

И уж конечно нечистый не преминет воспользоваться приглашением, прямым или косвенным. На Карпатах с этим связаны два сюжета: девушка, не имеющая кавалера, с досады говорит: «Хоть бы черт меня любил», в результате черт является к ней под видом хлопца (Онищук, 1909, 84); девушки на «вечерницах» в ожидании хлопцев произносят: «Хоч би один який чорт прийшоў» — и для верности еще зовут их в трубу, пришедшие хлопцы оказываются чертями (Гнатюк, 1912, 2, 44–45).

Представления о нарушении нормированного поведения как причине домогательств мифологического любовника широко распространены и за пределами карпатского ареала: «И-и, серце, ны плачте николы, мои диты, як умре хто из вас, ни чиловикови за жинкою, ни жинци за чоловиком ны годыцця плакать, бо прыплачешь змия» (елисаветград.; Из народных уст, 153). По русским поверьям, любостай летает в виде огненного змея к женщине, тоскующей по своему умершему или уехавшему мужу (тамб.; Бондаренко, 1890, 1). А маньяк (ипостась змея) имеет доступ к девушке, потерявшей невинность, а также к одиноким бабам, когда их мужья надолго уезжают из дома (Сахаров, 2, 14). В восточноукраинских поверьях причина любовных домогательств змея — неосторожно, без благословения поднятая на дороге вещь: бусы, платок, перстень, крест с загнутыми концами (ср. с поведением западнославянского водяного, приманивающего жертву яркими предметами).

Схожие представления характерны и для южных славян. По мнению болгар, змей имеет доступ к тем девушкам, которые умываются водой, оставленной открытой во время грозы, а также к тем, которых мать, когда они были маленькими, клала на место, на котором резали хлеб, там, где моют посуду, выливают помои и выбрасывают софру. Девушку может полюбить змей, если в младенчестве мать над ее люлькой мотала нитки (Георгиева, 1983, 86).

Интересно, что в болгарских верованиях змей получает доступ к девушке, которая была зачата или родилась в один день с ним (Георгиева, 1983, 85) — здесь явно играет свою роль культ так называемых «одномесячников», людей, родившихся в один день или месяц и, следовательно, связанных общей судьбой.

На Карпатах и у южных славян существует еще одно условие возможности любовных контактов с мифологическим существом — половая чистота юноши: «Поветрули влюбляются в парней смелых и чистых в половом отношении. Такого они уносят к себе» (Потушняк, 1940). «Красни (видьмы) они брали, алэ jак хлопец чәстный, такого, шо ще не знаў за діўчәта… Они берут з собоў. A jак уж за діўчәну…, то нэ бэрэ такого» (Луги, рахов. зак.; КА, 1989, зап. автора). «Лисови — таке жинке, йек и ме, они вид нашех людэй ся скревают. Красеви, красеви ти диўчата лисови. Они хозяйке, они мают олэни, они до того йе. Тильки такого хлопця могут приворожете, котрей за жинку свидиў» (ср. укр. у свиду, на свиди "быть недозрелым, недоспелым, молодым", свидовий "недозрелый"; Луги, рахов. зак.; КА, 1989; зап. автора). «Виле примаме лепе, младе, честите и невине момке, па с њима живе и добиjаjу пород» (серб., у Пол>ицима; Ђорђевиħ, 1953, 73). Иногда это условие распространяется и на девушек: «Мушки змаjеви изберу лепу невину девоjку» (Хомолье, СМР, 144).

Этот мотив труднообъясним с точки зрения славянской традиции, где невинность, целокупность, напротив, обычно является апотропеическим свойством, отгоняющим нечистых, но никак не привлекающим их к человеку. Ср. очистительные и охранительные обряды, в которых половая чистота участников — непременное условие совершения обряда: русский обряд опахивания, а также карпатский обряд, предохраняющий овец от ведьм, во время которого овцы прогоняются между ног юношей, «таких, шо за диўкаме нэ ходылы» (Луги, рах. зак.; зап. автора). Этот мотив плохо согласуется и с фактами из других славянских традиций (у русских змей летает к девушке, потерявшей невинность), и с собственно карпатскими материалами (витреники и витреницы принимают вид уже имеющейся любимой особы или зовут ее голосом и тем заманивают человека к себе). Можно предположить, что этот мотив не является собственно славянским и его возникновение логически оправдано в той традиции, где мифологический любовник воспринимался не как опасный демон, а как божество, любовь которого для человека не зло, а престижная награда. С этой позиции девственность является преимуществом, способным привлечь любовь божества. Если учесть, что южнославянские представления о вилах и карпатские о лесных паннах и под. испытали очевидное влияние греческой традиции, то, вероятно, корни данного мотива следует искать в греческой мифологии.

Вероятно, более точным является другое толкование, предложенное Т. В. Цивьян: в славянских традициях маркированной обычно является только невинность девушки, тогда как у юношей это качество, как правило, не отмечено. Исследуемый мотив мог возникнуть в такой культуре, где гомосексуальные отношения рассматривались как вариант нормы, а, следовательно, невинность юноши ценилась так же высоко, как и невинность девушки. Однако и это толкование также недвусмысленно указывает в качестве источника мотива греческую традицию.[532]

«АНАТОМИЯ ЛЮБВИ»

Западноевропейские богословы изощрялись в теоретических рассуждениях о физиологии половой связи демонов с людьми. Результаты этих теоретических выкладок нашли свое отражение в различных главах «Молота ведьм» (см., например, Шпренгер, Инститорис, 1990, 195–211). Признанным авторитетом в этой области считался Фома Аквинский, чьи сочинения «Сумма теологии» и «Сумма против язычников» стали основой для классической теории о суккубах и инкубах. Средневековые представления о инкубах (дословно: «сверху лежащих») и суккубах («снизу лежащих») получили в Западной Европе такое распространение, что согласно им не только рождение отдельных людей, но и происхождение целых народов было результатом связи дьявола с женщиной. Славянская богословская мысль счастливо избежала европейской истерической озабоченности по этому поводу, хотя некоторые попытки осмыслить проблему сексуальных контактов между человеком и демоном предпринимались и здесь в довольно позднее время, и, что характерно, возникали они в связи с традиционными славянскими сюжетами. В цитированном выше белгородском деле о летающем змее фигурировала выписка из «книжицы, имянуемой «О призшествии Антихристовом», изданной в Москве в 1730 г., которая, видимо, являлась теоретической базой для рассмотрения Синодом данного случая. Рассуждения, приводимые в выписке, довольно точно повторяют идеи Фомы Аквинского и его последователей: «Како бо может діявол, бесплотен сый, с женою имети истинное естественное смешение, како может влияти семя человеческое к рождению, сам не имея Семене, безплоден сый, обаче может діавол первее преобразиться в жену и смешение имети с человеком и от него семя взем, может потом преобразиться в человека и сообщиться жене и влияти семя, взятое прежде от человека, и сицевым образом демон может родити человека, а не сам от себе своею силою…» (Никольский, 1895, 494–495). Что касается славянских народных представлений об «анатомии любви», то они не обременены подобными тонкостями и их доминанта относится не к процессу любви, о котором сообщается очень скупо и односложно, а к ее результатам, последствиям. Связь человека с демоном внешне носит любовный характер: [об умершем муже: ] «Прийде і йде до нейі спати і так сьі тьиши нейу і плачи дужи. А вона тоди не можи аньі рушити, аньі слова примолвити» (Гнатюк, 1912, 1, 126–127). «Вин з нэй живэ, йак чоловик з жинкой. Вин переводица, йак чоловик знайомәй» (Головы, верхов, зак.; КА, 1990). «Тай вин [нечистый] знаєте, граў си с тоў жинкоў шось тиждень» (Вижница, Гнатюк, 1912, 2, 10). «До одного уазды ходыла литавыца и всэ зганяла жону из постэли, а сама лягала коло нэго» (Стрый, Яворский, 1915, 257).