Василий Радич - Казацкие были дедушки Григория Мироныча

• Название: Казацкие были дедушки Григория Мироныча
• Автор: Василий Радич
• Издательство: Ровенская типография
• Жанр: Детская проза
• Год: 2003

Радич В.А. издавался в основном до революции 1917 года. Помещённые в книге произведения дают представление о ярком и своеобразном быте сечевиков, в них колоритно отображена жизнь казачьей вольницы, Запорожской сечи. В «Казацких былях» воспевается славная история и самобытность украинского казачества.

---

— Бог за нас! Сирко с нами! — шептали обрадованные невольники, передавая друг другу эту радостную весть.

Хотя передним рядам и плохо пришлось, — казаки смяли их в одну минуту, но татары скоро увидели, что численный перевес на их стороне, и оправились от первого испуга. Завязалась битва, упорная, кровопролитная с переменным счастьем. Но если казакам и трудно было порой выдерживать напор многочисленной конницы, то стоило в этом месте появиться Сирку, — и татары бежали. Они чувствовали какой-то суеверный страх, перед этим человеком. Взойдя над степью, солнце осветило поле битвы, и сражающиеся увидели на дальнем кургане запорожский разъезд.

— Наши идут! Наши поспели! — весело перекликались казаки, Не укрылось это и от зорких татарских глаз. Татары бросились врассыпную, оставив на поле битвы всю свою добычу, не успев даже захватить раненых, а уж это с ними редко случалось.

Казаки долго преследовали беглецов; но нестерпимый зной заставил их остановиться. Начали делить добычу. Освобожденные невольники боялись верить своему счастью. Матери со слезами прижимали к груди детей своих. Взрослые мужчины плакали от радости, как малые ребята, и благословляли своих избавителей. Радостное волнение, охватившее освобожденных, не могло не сообщиться и суровым запорожцам. Они старательно отворачивались, чтобы кто-нибудь не подумал, будто и на их глазах могут набегать порой непрошеные светлые слезы.

— Ишь, проклятый ветер, прямо в очи! — проворчал старый есаул и отвернулся в сторону, чтоб не видеть, как мать прижимает к груди сынишку, которого она считала погибшим.

Теперь нужно было накормить голодных. Разломали две старых арбы и зажгли костер. В больших железных казанах варилась каша, и синий дымок потянулся над лощиной.

На долю атамана пришлось немало добычи. Сирко посмотрел на ограбленных, обездоленных земляков и сказал:

— У этих бедняг ничего нет, их судьба всего лишила, — так не станем же и мы снимать с них последнюю рубашку! Раздайте, товарищи, им мою часть.

Большинство запорожцев последовало его примеру, но нашлись и такие, которые не хотели уступать своей доли.

В то время, когда Сирко разговаривал со старшиной, к нему подбежала татарка и упала перед ним на колени.

— Что тебе? — спросил удивлённый атаман.

— О, добрый воин! Смилуйся над бедной женщиной… У меня маленькие детки. Была у нас корова, она их кормила, но твои воины сейчас взяли у меня корову… Я одна, я слабая… Мужа моего убили… Чем я их буду кормить?.. Они умрут от голода… Вы там воюете, а какое дело нам, матерям, до вашей войны?! Малютки ведь попросят есть… Обязательно, попросят… Может, и у тебя есть дети… Я слышала, что ты не обижаешь бедных и беззащитных… Смилуйся!.. Аллах тебя благословит… — Она говорила взволнованно, отрывисто, задыхаясь от слез.

— Дать этой женщине две коровы, арбу, пару волов и проводника до её родины, — приказал атаман и, обратившись к татарке, продолжал: —ты хорошо сделала, что пришла прямо ко мне…

— О, я так боялась!.. Но детки…

— Меня не надо бояться… Я не страшен для слабых… Ты великую правду сказала, что матерям нет дела до войны… Я воюю с воинами, а сильный всегда должен быть другом слабому… Когда твои дети вырастут, скажи им, чтобы они не нападали на беззащитных и не поднимали руки против запорожцев… На свете всем довольно места…

Татарка, вытирая слезы, целовала край его одежды и клялась, что её дети вместе с ней будут молиться за великого доброго воина.

— Скажите вы мне на милость: лягут дети сегодня спать или вы им до света будете сказки рассказывать раздался вдруг разгневанный голос нашей Мотри, выглянувшей в эту минуту из сеней.

— А ведь баба наша, пожалуй, того, верно говорит! — заметил дед.

— Скоро петухи запоют, а им и горюшка мало, ворчала Мотря, звеня ключами и постукивая посудой.

— Нет, дедушка, еще немножко расскажите, — начали, было, мы приставать; но Григорий Миронович на этот раз был неумолим. Нечего делать, пришлось отправляться на боковую.

— Длинных вечеров впереди много, а рассказов у меня припасено для вас и того больше, — сказал нам в утешение у дед.

Эх, хорошо лечь в теплой комнатке на мягком пуховике, закутавшись по самую шею! Сон сковывает веки, в трубе расходившийся ветер поет свою песенку, в углу за печкой сверчок начал концерт; а мысль борется еще со сном: этой упрямице хочется, видно, пободрствовать и снова заглянуть в привольные степи, пробраться к шумливым днепровским порогам и послушать, не расскажут ли вспененные волны, как по ним скользили запорожские чайки, вылетая в синее море.

Глава II. Ссылка

есело запылала, опять, солома в печи, и отблеск желтого пламени осветил седую голову деда, его морщинистое лицо и длинные белые усы.

Глаза его устремлены вдаль, и сам он теперь всецело находится во власти своих крылатых дум и воспоминаний. Думы эти, будто, легкокрылые чайки, уносят его далеко от занесенной снегами деревушки, и в такие минуты видит он синий Днепр, с шумом и рёвом несущий свои вспененные воды сквозь гряды грозных порогов, любуется зелеными островами, служившими приютом славной запорожской вольнице, различает стройные верхушки крымских минаретов, обвитые легкой фиолетовой дымкой, и скользит взором по безбрежному морю изумрудных степей, где в высокой тырсе скрывается и удалой казак, и юркий татарин, и серый степной волк, рыщущий за добычей. Мерно раздается спокойный, ровный голос старика и перед глазами слушателей развертываются пестрые картины былого времени.

Мы ни за что не хотим так скоро расстаться с лихим кошевым атаманом и просим рассказать нам еще про Сирка.

— Полюбился вам добрый казарлюга? — с добродушной усмешкой спрашивает дед и сейчас же добавляет — ну, будь по-вашему, только молчок, не перебивать и вперед не заскакивать.

Он откашлялся и начал свой рассказ.

Много бед и горя выпало на долю многострадальной Украины. Рвали ее на части чужие, а чего не могли или не успевали сделать чужие враги, то доделывали свои. Свои порой бывали хуже чужих… Люди, захватившие власть в свои руки, вечно колебались из стороны в сторону и искали поддержки и опоры то у одних соседей, то у других. Гетман Украины, лежащей на правом берегу Днепра, Дорошенко, опасаясь Москвы, льнул к туркам и татарам, зная, что ни султану, ни хану крымскому нет дела до внутренних распорядков украинского народа, — им лишь бы, как проголодавшемуся волку, сорвать, где можно, и что можно, а там хоть трава не расти. Гетман левобережной Украины, Самойлович, крепко держался Москвы и поэтому являлся врагом Дорошенка и всех, кто думал иначе, чем он. Но трудней всех приходилось кошевому атаману Сирку. Он вечно был не меж двух огней, а меж трех-четырех и более… Ему часто приходилось менять союзников и искать поддержки у того, против кого еще вчера он обнажал свою острую казацкую саблю. Но это происходило не по легкомыслию и не из корысти, — атаман наш никогда не был корыстолюбцем, — а горькая нужда, неотвратимая необходимость заставляли его поступать так, а не иначе. Ему дорога была воля казацкая, и, чтоб отстоять эту волю от недругов, он готов был заключить союз с самым заклятым врагом. Любил наш атаман волю, но не меньше воли любил он и правду, чем меньше видел он правды на земле, тем сильнее и крепче любил ее.

— Правда — сирота, ее все обижают, — говаривал Сирко, — а сироту и Бог велел жалеть…

Однажды гетман Самойлович прислал Сирку письмо и строго-настрого выговаривал за то, что татары кочуют в запорожских степях, а кошевой делает вид, что ничего не замечает.

— У татар сено в этом году не уродилось, — ответил кошевой гетману, — а разве не бывало, что и запорожцы, когда не хватает корму для стад и табунов, тоже перекочевывали в крымские степи? — пояснил он далее. Это дело соседское, издавна вошедшее в обычай; долг платежом красен. Когда бы, пан-гетман, сам черт помогал людям в нужде, то и его чураться не следовало бы, не даром говорится: «Нужда и закон изменяет». Если же мы, живя по соседству с татарами, помогаем при случае друг другу, то человеку разумному это не должно казаться удивительным…

Вот как рассуждал и отписывался старый запорожец. Да и вообще низовые рыцари, или, по-ихнему «лыцари», за словом в карман не лазили и умели подчас угостить неугодного им человечка таким ответом, что ему оставалось только за ухом почесать да проглотить казацкую присылку на доброе здоровье…

У больших, видных людей и врагов больше. По их следам бежит зависть, от зависти не отстает клевета; а уж когда эти две сестрицы сойдутся вместе, то не жди добра, — добра не будет, а зла не оберешься… Военная слава Сирка, всеобщее уважение, которым было окружено его имя не только в Сечи, но и во всей Украине — все это только разжигало злобу его противников. Боевые успехи кошевого не давали спать обоим гетманам — и Дорошенку и Самойловичу. А все вертевшиеся возле гетманской булавы, в чаянии великих и богатых милостей, со своей стороны рады пыли швырнуть бревно под ноги отважного запорожца. Приспешников же этих и блюдолизов развелось тогда много в Украине, и в гетманских дворах, тесно было от них. Сирко и не чувствовал, что над головой его собираются грозные тучи, что клевета и злоба роют ему глубокую яму, и не миновать ему этой западни.