Роберт Силверберг - Валентин Понтифекс

• Название: Валентин Понтифекс
• Автор: Роберт Силверберг
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1983

---

И они входят, и гигантская пасть поглощает их, и Валентин находится среди них, и он спускается глубоко в бездну драконьего чрева. Он попадает в бесконечное замкнутое пространство и видит, что оно уже заполнено неисчислимым множеством – миллионами, миллиардами – проглоченных, в числе которых люди и скандары, врооны и хьорты, лиимены и су-сухерисы, хайроги и все великое множество народов Маджипура, запертое без разбору в утробе драконьего короля.

Маазмоорн продолжает двигаться вперед, все дальше удаляясь от моря. Он заглатывает весь мир, все с большей жадностью поглощая города и горы, континенты и моря, вбирая в себя всю обширность Маджипура, пока, наконец, не проглатывает его полностью и не ложится, свернувшись кольцами вокруг планеты, как некая исполинская змея, проглотившая какое-то существо вселенского размера.

Колокола вызванивают триумфальную песнь.

– Вот, наконец, наступило мое царство!

Когда сон закончился, Валентин не стал возвращаться в состояние полного бодрствования, но позволил себе плыть в полудреме обостренного восприятия и продолжал лежать тихо и спокойно, восстанавливая в памяти сон, вновь входя во всепожирающую пасть, пытаясь растолковать видение.

С первыми лучами утреннего света к нему возвратилось сознание.

Карабелла не спала и лежала рядом, наблюдая за ним. Он обнял ее за плечи и игриво положил ладонь ей на грудь.

– Это было послание? – спросила она.

– Нет, я не ощущал присутствия ни Леди, ни Короля. – Он улыбнулся. – Ты всегда знаешь, когда мне снятся сны, верно?

– Я видела, что тебе что-то снится. Твои глаза двигались под веками, губы шевелились, а ноздри раздувались, как у загнанного зверя.

– У меня был тревожный вид?

– Нет, вовсе нет. Возможно, сначала ты и нахмурился, но потом улыбнулся во сне, и на тебя снизошло великое спокойствие, будто ты идешь навстречу предопределенной судьбе и полностью ее принимаешь.

Он рассмеялся.

– Ага, как раз в тот момент, когда меня опять глотал морской дракон!

– Твой сон был об этом?

– Приблизительно. Впрочем, все происходило не совсем так. На берег вышел дракон Кинникена, и я зашел прямо в его утробу. Как и все остальные в мире, как мне кажется. А потом он проглотил и весь мир.

– И ты можешь растолковать свой сон?

– Лишь отдельные места, – ответил он. – А смысл в целом ускользает от меня.

Он понимал, что было бы слишком просто счесть сон лишь отзвуком событий прошлых лет, будто включаешь волшебный куб и видишь воспроизведение того необычного происшествия времен изгнания, когда его действительно проглотил морской дракон после кораблекрушения у берегов Родамаунтского архипелага, а проглоченная одновременно с ним Лизамон Хултин пробила путь к свободе сквозь пропитанные ворванью потроха чудовища. Даже ребенку известно, что не следует воспринимать сон как буквальное воспроизведение биографических подробностей.

Но ничто не подсказывало ему и выхода на более глубокий уровень постижения, кроме простого до банальности толкования: наблюдаемые им в течение последнего времени передвижения морских драконов служат еще одним предупреждением о том, что мир в опасности, что какие-то могучие силы угрожают стабильности общества. Это было ему уже известно, и лишних подтверждений не требовалось. Но почему именно морские драконы? Какая носившаяся в его рассудке метафора превратила морских млекопитающих в чудовищ, угрожающих поглотить весь мир?

Карабелла заметила:

– Наверное, ты перенапрягаешься. Отвлекись, и, когда твой разум будет занят другими вещами, значение сна само придет к тебе. Что ты на это скажешь? Пойдем на палубу?

В последующие дни он больше не видел драконьих стад – лишь несколько отставших одиночек, а потом и они перестали попадаться. Да и сон Валентина больше не тревожили угрожающие образы. На море было спокойно, небо было ярким и чистым, с востока дул хороший попутный ветер. Валентин подолгу в одиночестве простаивал на мостике и всматривался в море; и вот пришел день, когда среди морской пустыни вдруг показались щитами над горизонтом ослепительно белые меловые утесы Острова Снов, самого священного и мирного места на всем Маджипуре, прибежища милосердной Леди Острова.

7

Теперь поместье полностью опустело. Ушли все полевые работники Этована Элакки и большая часть домашней прислуги. Никто из них не позаботился даже о том, чтобы официально уведомить его об уходе, даже для получения причитающегося жалования: они просто улизнули тайком, будто страшились хоть на час задержаться в зараженной зоне или боялись, что он сможет изыскать какой-то способ принудить их остаться, если вдруг узнает, что они уходят.

Симоост, десятник из хайрогов, все еще сохранял верность хозяину.

Оставалась и его жена Ксхама, старшая кухарка Этована Элакки, да еще две-три горничных и несколько садовников. Этован Элакка не слишком расстраивался из-за бегства остальных – ведь, как ни крути, а работы для большинства из них больше не осталось, да и платить полное жалование он был не в состоянии, поскольку на рынок нечего вывозить. Кроме того, рано или поздно возникли бы сложности даже с их прокормом, если правда то, что он слышал о растущих перебоях с продуктами по всей провинции. И все же, их уход он воспринял как упрек. Он был их хозяином; он отвечал за их благополучие; он поддерживал бы их, насколько хватило бы припасов. Почему они так стремились уйти? Неужели эти работники и садовники надеялись найти работу в сельскохозяйственном центре Фалкинкипа, куда они предположительно направились? Как странно было видеть таким тихим поместье, где когда-то целыми днями кипела жизнь! Этован Элакка нередко ощущал себя королем, подданные которого отказались от гражданства и перешли в какую-то другую страну, оставив его бродить по опустевшему дворцу и бросать на ветер слова никому не нужных распоряжений.

Как бы то ни было, он старался жить в соответствии со своими привычками. Некоторые из них остаются неизменными даже в самые мрачные времена.

До выпадения пурпурного дождя Этован Элакка вставал каждое утро задолго до восхода солнца и в предрассветный час выходил в сад для небольшого моциона. Он всегда следовал одним и тем же маршрутом: от алабандиновой рощи к танигалам, поворот налево в тенистый уголок, где пучками растут караманги, прямо к пышному изобилию дерева тагимоль, из короткого приземистого ствола которого на высоту от шестидесяти футов и выше поднимаются изящные отростки, усыпанные ароматными, голубовато-зелеными цветами. Затем он приветствовал растения-рты, кивал сверкающим кинжальным деревьям, останавливался послушать поющий папоротник и выходил, наконец, к границе из ослепительно желтых мангахоновых кустов, отделявших сад от плантаций. Отсюда он смотрел вдоль пологого подъема на посадки стаджи, глейна, хингамота и ниука.

На плантациях не осталось ничего, а в саду почти ничего, но Этован Элакка по-прежнему совершал утренние обходы, задерживаясь возле каждого мертвого дерева и почерневшего растения точно так же, как если бы они были живы и вот-вот собирались расцвести. Он понимал, что ведет себя нелепо и напыщенно и что любой, кто увидит его за этим занятием, наверняка скажет:

«Ах, несчастный сумасшедший старик. Горе лишило его рассудка». Ну и пусть говорят, подумал Этован Элакка. Он никогда не придавал особого значения тому, что о нем говорят, а сейчас это значило еще меньше. Возможно, он и впрямь сошел с ума, хотя сам так не считал. Он все равно будет продолжать свои утренние прогулки: а иначе что здесь еще делать?

В течение первой недели после смертоносного дождя его садовники хотели удалять каждое погибшее дерево, но он приказал ничего не трогать, поскольку надеялся, что многие из растений лишь повреждены, а не умерли, и вновь оживут, как только избавятся от воздействия отравы, принесенной пурпурным дождем. Через некоторое время даже Этован Элакка понял, что большая часть растений погибла и что из этих корней уже не появится новая жизнь. К тому времени садовники стали потихоньку пропадать, и вскоре их осталось совсем немного: их едва хватало, чтобы ухаживать за выжившей частью сада, не говоря уж о том, чтобы срезать и относить подальше мертвые растения. Сначала ему казалось, что он сможет в одиночку справиться с этой скорбной задачей, но объем работ был невообразим, и он, недолго думая, решил оставить все как есть: пускай погибший сад будет подобием надгробного памятника былой красоте.

Прогуливаясь по саду как-то утром, через несколько месяцев после пурпурного дождя, Этован Элакка обнаружил любопытный предмет, торчавший из земли у основания пиннины: отполированный зуб какого-то крупного животного. При длине в пять-шесть дюймов тот был острым, как кинжал. Он вытащил его, озадаченно повертел в руках и сунул в карман. Чуть подальше, среди муорн, он нашел еще два зуба таких же размеров, воткнутых в землю примерно в десяти футах друг от друга; взглянув вверх вдоль склона в сторону полей мертвой стаджи, он увидел еще три зуба, все на одинаковом расстоянии один от другого. За теми виднелась новая троица, все зубы были выложены по большому участку его земли в виде ромба.