Сергей Фролов - Повесть о Поле Фимкиной

• Название: Повесть о Поле Фимкиной
• Автор: Сергей Фролов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7688-0029-8

Повести и рассказы молодых писателей Южного Урала, объединенные темой преемственности поколений и исторической ответственности за судьбу Родины.

---

Но сначала она заглянула в спальню к внучке. Та уже игралась на койке, вскидывала ножки, ловила их руками.

— Проснулась, моя гуля, — негромко заговорила Поля, присаживаясь рядом, — проснулась, крохотуля. Ох она, умница да красавица! Картиночка с прабабушки Фимы, патретик ее писаный…

Как умеет, опять задумалась Поля, все по-своему сделать жизнь. Был у нее только сын Вовка, рос с оскорбительным прозвищем «суразенок», тычки да подзатыльники получал от обидчиков. Жила Поля как на иголках в беспокойстве за его судьбу и за свою тоже. Кругом — одинокость да Вовка горемычный. И вот как из воздуха образовалось или с неба упало живое, с веселым личиком чудо — радостное и тревожное одновременно. Порой сомнение возьмет: явь ли это? Хоть руками ощупывай девчушку…

Внучка разрумянилась со сна, смеясь, хлопала ладошками Поле по лицу. Веселая, вся как цветок. Но стоит только заглянуть ей в глаза, как душу пронзали сосредоточенная в детских зрачках серьезность и как бы овеществленная в хрусталике неизбывная мамкина печаль. И тогда начинает казаться ей: стоит во внучкиных глазах Полина вина, и свои не знаешь куда отвести…

Когда заявился из армии Вовка, держа за руку Серафимину мать (какая уж там мать, девчушка, совсем зеленая!), в суете встречи Поля выбрала минуту, позвала сына во двор, вроде показать хозяйство, и тут не вытерпела, упрекнула:

— Вовка, что ж это ты наделал-то? Схватил где-то птичку, уже разгнездившуюся, прямо с яичком. Ребенок-то хоть твой будет?

Вовка промолчал, может, обиделся. А немного погодя, получил вот эту квартиру. Колхоз механизаторов-то ценит. Но, как только привезли новорожденную, Поля, не теряя ни минуты, перехватила ее к себе на руки и не без задней мысли стала пристально разглядывать. Сначала ее насторожило, что девочка (ни в мать, ни в отца) беленькая. Но когда сквозь лиловый туман в ее глазах разглядела она зеленоватые лучики, радостно закричала на всю квартиру:

— Ох, детки, идите-ка сюда! Гляньте, да ведь она похожа на мамаку Фимку! И волосики светлые, и височки сплюснуты с боков. Нет, это мамакина копия!

Девочку весь день шутя называли Фимой. А потом так и записали в свидетельство Серафимой. Подрастая, Серафима все отчетливей выказывала прабабкины черты…

Поля одевала внучку, а та все тянулась к ней руками, все хлопала по ее лицу ладошками.

— Побей бабу, побей ее, нехорошую… — приговаривала Поля.

Выпущенная на пол, Серафима затопала по комнате, держась за стены, а Поля подошла к снохе, тронула ее за плечо. Та, взметнув ресницами, широко открыла глаза, и из темной, освеженной сном глубины их на какое-то мгновение плеснулась поразившая Полю радость молодой жизни.

— Вставайте, дочка. Время семь доходит, — сробела она перед этим взглядом, почувствовав вдруг смущение и перед снохой. Не кто-нибудь, а эта девчонка родила ей внучку, вернувшую из небытия облик матери. И опять со смущением вспомнила свои недобрые мысли в приезд сына.

Сноха вскинулась, тряхнула перед собой будильник:

— Проспала! Опять не зазвонил!

— Все я сделала. Буди мужа, на работу пора ему, — растерявшая весь свой пыл Поля вышла в сени, незло упрекнула себя: «Вот и налупила я ей бока. Господи, много ли с нее возмешь, с несмышленой!»

В сенях она усадила за стол внучку и, свернув трубочкой блин, стала кормить ее. Умылась и подошла к ним одетая в голубое платье сноха, маленькая — с пигалицу, на вид совсем ненадежная в жизни, и Поле опять страшно стало, как представила эту девчонку Серафимкиной матерью. Но куда же теперь денешься… Ее саму-то, сноху, — подумала Поля, — еще бы годика два за ручку поводить…»

— Вот тут, дочка, блины, позавтракаете. Молоко я твое пропустила через сепаратор, сливки заберешь у меня в погребе. Немножко картошку прополола вам. Айда, покажу. Проводишь Вовку на работу да потихоньку тяпай, к вечеру, глядишь, закончишь. А я опять на сено побегу. Ладно хоть пьяницы дают заработать.

Они зашли в огород, и Поля стала ловко обходить мотыгой кусты, пластая сорняк.

— Вот так, вот так его, а землю подгребай к картошке…

Сноха прилежно наблюдала за ее наукой. Но вот появился во дворе Вовка. Распугивая кур, он крутанулся несколько раз на турнике у сарая и скрылся в душевой, тоже, как и турник, собственной работы. (Приладил наверху бак, сделал загородку из досок да пол щелястый настелил). Пока Вовка вертелся на перекладине, сноха, заметила с обидой Поля, во все глаза смотрела на него. Вовка наплескался, вышел, а сноха уже метнулась в дом и несла ему полотенце. У Поли от мгновенной обиды, что так легко сноха забыла про нее, оставив одну с тяпкой посреди огорода, вдруг горячо зажгло в груди. Но досаду свою она сорвала на сыне.

— Вовк! — закричала. — Ты когда же за ум возьмешься?

— А что мне за него браться? — тот присел на ступеньку крыльца, продолжая растирать полотенцем волосы.

— Когда ты бросишь свою солдатскую привычку кутыркаться через турник, хозяином станешь!

— А причем тут турник?

— Это ведь ребячество, как и музыка твоя с книжками. Корова почему у тебя дома не ночевала?

— Привязывать ее, что ли? Поддела рогом накидку и вышла. Она к тебе с мальства привыкла…

— Ей бы уж давно пора отвыкнуть. Ты послухал бы, как меня нынче Козанчиха честила, тобой попрекала — бесхозяйственный. Смеется она над нами!

Сноха вынесла ему рубашку и, пока тот надевал ее, опустилась сзади на корточки, стала причесывать его гребенкой и вдобавок ладошкой прихорашивала волосы.

«Боже, мой, что делают. Люди увидят — как не посмеяться таким нежностям телячьим, — взмолилась про себя Поля, — нисколь серьезности нету у обоих. Всю материну науку враз забыла в своих забавах. Нет чтобы бегом хлопотать по хозяйству, она раскорячилась, коленки-то, спросонья стыда не чует, оголила, исподница видна. Что мне только с ними делать? Ничего не хотят в голову брать!»

И крикнула снохе:

— Брось, дочка, ухаживать за ним, за кобелем! Его палкой гладить надо!

— Ай, мама, пусть Вова красивый будет, — еще больше просияла сноха, не замечая Полиной сердитости.

И сын тоже усмехнулся, довольный вниманием к себе. Но тут он вспомнил материны слова про Козанчиху, изломил темные, четкие, волосок к волоску, брови, сказал, ни на кого не глядя, с молодой еще, но уже поучительной строгостью:

— А ты, мать, другой раз Козанчихе скажи: пусть она над собой посмеется! Вот так вот! Над со-бой! — он поднял вверх палец.

Сноха рассмеялась, аж голову запрокинула. В щелках так и заиграли веселостью жгучие глаза, да зубы ровненькие, белые открылись. Поддержала она своего мужа.

«Чистые дитяти оба — неразумные. От Фимы своей далеко не ушли. А жизнь-то какая катится, будто колесо чугунное, тяжкое. Высокое до небушки. Раздавит их, козявок несмышленых, только мокрота и останется», — размышляла в оторопи Поля, не зная, что делать со своими детьми. Не было больше никакой силы совладать с ними. От всего серьезного отделываются шутками да хаханьками. Но она все-таки взяла себя в руки и набросилась на сына с бранью:

— Сам скажи этой тигре, если такой бойкий! Ишь, лоб-то зачесал и умничаешь! Хватит форсить да выкобениваться. Мужик ты иль не мужик, ведь у тебя семья уже! А ты, белоручка чертов, хозяйской работы боишься. Двор загваздал — зайти срамно. Скотина у тебя со двора бежит. Как же ты дальше жить собираешься? Эх, ты…

Поля взяла вилы и, направляясь к калитке, вдруг остановилась возле Вовки, пригрозила еще раз:

— Мне чтоб нынче штакетник прибил на забор! А то я те… — она потянулась к нему рукой. — Живо ухи оборву!

Вовка вертел головой, уклонялся, сноха, смеясь, ловила ее руку. И только внучка была на Полиной стороне. Подошла к отцу и принялась хлопать его по колену.

— Больней лупи его, Фимочка, золотая моя! Заступница бабушкина!

«Совсем сгубился Вовка, — уносила от детей свои невеселые мысли Поля. — Сколько его честила, сколько кляла, счет потерян. Как придет с работы, музыку с телевизором включит и сидят с женой на диване в грохоте. Начнет ему Поля втолковывать: это — надо сделать, другое, пятое-десятое — надо… Язык устанет все перечислять, а он глаза вылупит, янтари свои ясные, и слушает без всякого внимания, вроде с насмешкой. Потом молчком отвернется к магнитофону, будто мать по-китайски говорила, и ничего он не понял. С женой-то вы друг друга шибко понимаете. Сговорились, довели дом до тоскливой цыганской пустоты. Ветер во дворе не задержится. Сам ничего не делает и жену возле себя избаловал. А ведь с малых лет до восьмого класса золотой парень рос. Ласковый к матери, во всем помогал. Бывало, и не под силу, кряхтит, а делает. Кизяков для печи принесет, скотину напоит и корм даст. Потом возьмется мерзлый, непослушный вилам навоз выкидывать со двора. И совсем ни с того ни с сего переменился, Поля и не заметила когда. «Не хочу учиться!» — «Почему?» Молчит. «Ты матери-то скажешь иль нет?» — «В школе одно говорят, а в колхозе все по-другому делается». Что ж, Козанчихи да Козанки воздух насмерть поотравили. Не только дети, взрослые-то, жизнью мятые-перемятые, в отраве такой, как рыбы на сухом берегу, рты открывают и задыхаются. А у тебя, сын мой, кишка тонка передюжить в этой морилке. Только кобызишься, матери грубишь: «Чё мне за ум браться?.. Пусть Нюська… над собой посмеется!» Вздумал Нюське грозить. Она тебя сглотнет, как удав кролика, мокрота ты сопливая. Нет, сын, за ум-то берись, хозяйствуй, делай, как мать велит. Покажи себя мужиком, чтоб люди уважали вас. И жена тогда не будет возле тебя куклой глазастой. А то лишь знает на диване с мужем сидеть, головой ему об плечо тереться. У дивана-то скоро пружины из обшивки выскочат. Давно ли мать купила вам его…»