Владимир Харьковский - Мастерская отца

• Название: Мастерская отца
• Автор: Владимир Харьковский
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7688-0029-8

Повести и рассказы молодых писателей Южного Урала, объединенные темой преемственности поколений и исторической ответственности за судьбу Родины.

---

С гитаристом поздоровались за руку. Некоторое время сосредоточенно затягивались сырыми сигаретами «Памир», по-каменски — «Нищий в горах», которыми угостил гитарист, слушали музыку, похваливая из деликатности:

— Отлично!

— Просто замечательно!

— Чешуя! — отвечал польщенный Витя. — Вот у нас в училище Иван Христофорыч, мастер наш, шпарит! Он тебе каку хошь подберет!

Вместе с Фроловым они дошли до Дома культуры. По их расчету в это время должен кончиться последний сеанс. Витя болтал без умолку, рассказывая о красивой городской жизни, о городских клубах и танцплощадках.

Слушая словоохотливого Витю, Володька только хмыкал. Побывав у него в гостях, он хотел верить, что это еще не все, что он видел…

— Городская жизнь, мужики, веселая! — надрывался Витя. — А отчего, думаете? А от того, что городской человек свободен от оков — огорода, коровы, заготовки сена и дров, и перспектива жизни у него широкая. Пришел с работы или из училища, скажем. Что делать? А что хочешь! Ложись на кровать вверх воронкой и лежи. Газетку читай, в кино дуй!..

Народу с последнего сеанса вышло немного. Витя сразу засек толстого сынка совхозного зоотехника Чупина. Они учились в Челябинске, но только Чупин — в техникуме, на энергетика. С ним у Вити были свои счеты. Когда-то Чупин не оказал ему должного почтения, обозвав каменским Орфеем. Что это могло значить — Витя не знал, но, на всякий случай, оскорбился.

Гитарист посчитал, что их, не считая собаки, выходит трое на трое. С Чупиным вышли из кино двое приятелей.

— Эй ты, фитиль! — окликнул он энергетика. — Вали сюда, пощебечем!

— У меня с таким экскреметом разговоров нету! — вежливо откликнулся Чупин.

Володька прыснул.

Витя Фролов обрадовался:

— Его нежная душа оказалась очень хлипкой!

Чупин остановился. Приличие требовало выяснить отношения до конца. Фролов вел себя несолидно: шумно суетился, замахивался, но энергетик стоял спокойно, уверенно и презрительно отвечал своему собеседнику. Дело закончилось тем, что от Дома культуры пошел домой Крючков.

— Эй! Славяне! — рыкнул он из темноты. — Что, по-китайски деньги считаете? — Пригрозил: — Помирю!

Услышав глухой, словно из бочки, басок директора, Витя отошел и взял у Володьки гитару:

— Я этому козлу другой раз гитару на уши надену! Узнает у меня — орфей…

Они потолкались еще на улице, но было уже поздно, событий и встреч не намечалось, и они распрощались. Гитарист, пощипывая струны, в одну сторону, а Володька с Димчиком — в другую.

На их пути оказался дом Володькиной учительницы Зои Михайловны. Все комнаты его были освещены электричеством, изнутри слышались голоса — учительшин дискант и отрывистый мужской бас.

И хотя это неприлично, они остановились, прислушались.

— Выступает! — хмыкнул Димчик. — Батька говорил, он как-то в вытрезвиловке ночку ночевал…

Приятели приступили к штакетнику, ощетинившемуся вокруг палисадника. За распускавшимся кустом сирени их не было видно. Голос математички, доносившийся из глубины дома, казался неестественно высоким, словно гитарист Витя настраивал струну, все время извлекая из нее звук, и с каждой секундой сила натяжения этой струны увеличивалась…

С сухим фанерным треском распахнулась легкая дощатая дверь, и в слабом электрическом свете, падающем из бокового кухонного окна, они увидели Зою Михайловну.

— Лю-ууу-дии! — чужим, незнакомо-хриплым голосом выкрикнула она в темноту, не видя Володьку и Димчика, стоявших в трех шагах от нее.

— Гм, гм! — многозначительно кашлянул Володька, старательно отводя глаза от учительши. Она была в неглиже.

Зоя Михайловна прислонилась плечом к дверному косяку. Ладонь ее судорожно отпихивала тонкую филенчатую дверь.

— Товарищи! — голос Зои Михайловны стал тих, слаб, умоляющ, когда она вдруг различила в слабом сумеречном свете фигуры приятелей. — Помогите, товарищи…

— Чем помочь-то? — растерянно спросил Володька.

— Врача, — все так же слабо и нервно отталкивая дверь, сказала Зоя Михайловна. — Сейчас я, кажется, насмерть ушибла человека… Он там, посмотрите, прошу…

Осторожно, пугаясь чего-то, Володька и Димчик прошли через крошечные пустые сени на кухню, где на полу играл каким-то клубочком котенок.

Зоя Михайловна осталась там, на крыльце.

В большой комнате были в беспорядке разбросаны вещи, лежал опрокинутый стул и рядом с ним, по-богатырски раскинув руки и ноги, распластался крупный мужчина в брюках. Крадучись, Володька и Димчик приблизились к нему, наклонились, прикидывая, что же дальше?

Поперек лба у лежащего шла огромная багровая полоса. Рядом валялась толстая доска для разделки овощей, которой, вероятно, Зоя Михайловна и нанесла мужчине роковой удар.

Володька вдруг уловил крепкий спиртово-скипидарный дух, исходивший от пострадавшего, и тронул его за плечо, встряхнул. Тот замычал, не открывая глаз.

— Все ясно! — веско сказал Димчик. Поискал что-то глазами в комнате, потом быстро вышел на кухню и принес оттуда фаянсовый бокал с водой: — Человеку следует освежиться…

Он тут же выплеснул воду на голову пьяному, и Зоин Михайловнин муж зашевелился, заподнимался.

— Отваливаем! — сказал Димчик. — Сейчас по-новой начнет выступать.

Они вышли на крыльцо. Зоя Михайловна сидела на ступеньке, обхватив колени руками.

— Жив ваш человек, оклемался, — сказал Димчик. — Вы его просто вырубили на время.

В ответ учительша лишь слабо простонала.

— Да что с вами? — воскликнул Володька.

— Сердце схватило… жмет в груди… — прошептала учительша. — Врача, товарищи… Прошу вас, у меня приступ…

— Мы сейчас! — ответил Володька. — Мы быстро позовем…

Они взяли с места в карьер, в темноту, натыкаясь на камни и оступаясь в колдобинах. Через минуту, задохнувшись, пошли тише, дыша широко раскрытыми ртами, но все вперед, вперед, бегом к больнице, маячившей ярко-освещенным окном в конце улицы.

В приемном покое сидел молодой усатый фельдшер в халате, джинсах и галстуке, и на бумажке разбирал шариковую ручку.

— Я весь во внимании, господа.

Со скучающим участием он выслушал торопливый доклад товарищей, записал что-то в разлинованную амбарную книгу:

— Ну, хорошо, хлопцы. Я схожу сейчас за сумкой, и мы все организуем… Будьте здоровы, не переживайте…

С легкостью, которую ощущаешь после исполненного долга, Володька и Димчик пошли вдоль больничного забора. Навстречу им, покачиваясь, двигался человек в белой рубашке. Они посторонились и, когда человек протопал рядом, едва не задев Димчика плечом, узнали мужа Зои Михайловны — высокого, лысоватого, чуть ссутулившегося.

— Э! — сказал ему в спину Димчик. — Товарищ Орехов! Вы не за врачом? Так мы уже вызвали…

Учительшин муж остановился, повернулся, качнулся, а потом шагнул к ним.

— Так это вы, молодые люди? — произнес он с чувственным надрывом и наклонился к Володьке, словно хотел лучше рассмотреть его. — Спасибо вам, братцы… Человек, как говорится, человеку… Н-н-да, какое благородство в наше время…

Он жал руки Володьке и Димчику, дышал на них спиртным и съестным.

— Как ваши фамилии? — спросил он вдруг. — Я напишу…

И от того, что он сказал это так внезапно, на Володьку и Димчика в тот миг дохнуло свежим ветром жизни, где всему есть место, и даже почудилось им, что сейчас они в самом деле сделали что-то такое, и если бы не этот пьяный, выставляющий все в нелепом, пошлом виде…

Так, в молчании, и прошагали они через Каменку, и в ушах у них звучало: «Я напишу, непременно напишу!..»

Перед тем, как зайти на свой двор, Димчик прополоскал рот водой из водоразборной колонки. Мать до сих пор его по вечерам проверяет: не курил ли? А вот Володьку обнюхивать некому.

Дома у Картошкиных свет на кухне. Отец — Валентин Иваныч — в бушлате и брезентовых полуботинках спит на дерматиновом диванчике.

— Опять до поросячего визгу наелся! — определил Володька, глянув на небритое, усталое лицо родителя. Подумал малость, снял с него полуботинки, и они полетели к порогу. Стянул с Валентина Иваныча штаны и бушлат. Пусть так отдыхает до утра!

* * *

Проснулся Валентин Иваныч не в духе.

Было дело вчера в столярной мастерской! У мастера Людвига Максимыча накануне случился приработок — калым, как говорят в Каменке, спецзаказ делал — гроб. Кроме того, пилорамщик Шапкин наконец-то развелся со своей бабой через народный суд после разных испытательных сроков и по такому случаю выставил литру «Осеннего садика». Так что получился в мастерской как бы праздник.

Но когда все кончилось и взять было негде, да и поздно было брать, явился истопник Брюханов и выставил от себя литровую банку политуры. Специалист по политуре конечно же Людвиг Максимыч. Он очистил ее от примесей, процедил, все как положено: «Как в лучших домах, мужики, как в лучших домах!..» Одним словом, усугубил Брюханов своим подарком весь праздник…