Владимир Харьковский - Мастерская отца

• Название: Мастерская отца
• Автор: Владимир Харьковский
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7688-0029-8

Повести и рассказы молодых писателей Южного Урала, объединенные темой преемственности поколений и исторической ответственности за судьбу Родины.

---

Это было высокое длинное здание из кирпича и шлакобетона с белыми оштукатуренными стенами и серыми закопченными окнами. Через открытые двери, куда Сереже запрещен вход, видны подъемные устройства на цепях, огромные станки, верстаки, обитые сизой вороненой жестью, черные промасленные столы с выдвижными железными ящичками и страшная продымленная кузница.

Особенно ему нравился пол в мастерской. Он был выложен из круглых деревянных чурбаков. Отец сказал, что это все они сделали.

Происходившему в мастерской сопутствовал особый набор звуков. Здесь резали железо, сверлили его, рубили и ковали. Здесь его  в а р и л и. Запускали двигатели машин. У каждой из них был свой голос.

Мглистыми осенними вечерами, когда темнело рано, за большими застекленными окнами мелькали фосфористые вспышки света. Этот свет на несколько мгновений слепил его глаза, еще более сгущая окружающую мир мглу.

Существовал запрет: не смотреть на этот свет, и был, конечно, сладкий самообман — от одного короткого взгляда ничего не будет, никто не узнает… Мерцающие беззвучные вспышки вырисовывали на стеклянном экране окна исполинскую тень человека, чудище без рук и ног, наполняя его сердце сладким ужасом.

Отец рассказывал: раньше здесь этого не было. Только угнетали человеческий взор развалины бывшей казачьей крепости — останки казармы, каменных оград.

— Теперь у нас строгий порядок, система, — воодушевленно говорил он матери и Сереже. Они втроем стояли перед своим новым жилищем. Как и обещал отец, грязно-желтый, облупившийся домик из деревянных щитов стоял достаточно далеко от мастерской — шагах в полутораста. Одно узкое низкое окно и дверь с крылечком из двух скрипящих половиц выходили во двор. — Раньше тут росла крапива, а теперь утрамбованная гаревая площадка. У самой уцелевшей стены мы сделали навес для машин и тракторов. С течением времени сделаем ворота…

— Зачем же ворота? — с тихим изумлением спросила мать.

— Ну, как это — зачем? — бодро удивился отец. — Всюду есть двери, ворота, калитки… Как же без этого?

— Но ведь стен-то еще никаких нет! — простонала мать и, махнув рукой, пошла в дом.

Отец смущенно кашлянул, проследил за ней, а потом обнял Сережу за плечи:

— Ничего… Переживет. Большое дело требует жертв. Пойдем за дом, я тебе расскажу о поселке.

Новый поселок, о котором мечтал отец, должен был начаться сразу же за их домом — шагнуть дальше в степь, разбежаться десятками улиц, подняться к небу из желтой степной земли, отгородиться от степного зноя и зимних стуж лесозащитными полосами, притянуть к себе реку… Жить нужно решительно.

— Да, тут будет и река, — удовлетворенно повторил отец, заметив удивленный взгляд Сережи, — Я нашел старое русло. Оно, правда, заросло травами, но это не беда. При нашей технике расчистить недолго…

В мастерской мать сказала, что теперь ей ждать от жизни нечего. Лично для нее целина кончилась. Духовая музыка на городском вокзале, дорога, леса, перелески, холмы, горы, степь и, наконец-то, все — тишина. Высокие и правильные слова о долге, чести, жертве — остались где-то в другой жизни, а здесь только тишина.

Слабости здесь не замечали. Народ устраивался, работал, обживался, словно всю жизнь готовился к этому делу.

Она чувствовала, что в ней гибнет вера во все это, но не могла понять: почему? Иногда огонек угасающей веры в это совершенно чуждое ей дело начинал теплиться. Люди собирались вместе в большой брезентовой палатке, заменяющей новоселам клуб, и кто-нибудь особенно одухотворенный, имеющий, право говорить для всех и обо всем, повторял все те же слова, привлекшие ее вслед за мужем из города. Чужой энтузиазм увлекал лишь на время. Едва она выходила из-под прокуренного брезентового полога на воздух, как блеклое, подернутое желтизной небо, сероватая земля, мусор вокруг палаточных домиков, чумазые, золотушные дети, очередь уставших, раздраженных женщин с ведрами и бачками к железной цистерне с водой наполняли ее сердце тоской и унынием.

В палатке, заменяющей им троим дом, было то слишком холодно, то невыносимо жарко. Вечно пахло керосиновой гарью от примуса, угольным чадом от железной печки. Изредка облетали поселок тревожные новости — началась на третьей улице дизентерия, у Петровых убили гадюку в палатке, Монахова укусил тарантул…

С утра до вечера у клубной палатки хрипело радио, которое она давно не слушала, и когда его вдруг выключали из экономии, то не замечала и этого. Душа ее черствела.

Как и со всеми другими, незаметно происходило с ней опрощение. Она терпеливо выжидала очередь в маленький дощатый домик — баню, где мылись семьями и на человека отпускали строго по два таза горячей воды. Спокойно, без всякого стеснения приходила она к соседкам «искаться». Покорно клала чужую голову себе на колени, выискивая у корней волос насекомых, и раздавливала их на лезвии тупого столового ножа…

Чуда не было. К Сереже сразу же привязались в палатках болезни — корь, дизентерия, коклюш, и никто не верил, что он сможет выжить в степи. Отец, скорбя и беснуясь, — ему приходилось выходить из дела, «борьбы», он дезертир, приспособленец в глазах товарищей, — перевез их из степи в деревню, но работал все в том же совхозе, исчезая на несколько недель по своим делам. Она оставалась одна в холодном доме, топила ненасытную печь кизяками и соломой. И если бы не чужие люди, которые помогали ей от чистого сердца, вряд ли им выжить в тот год… Потом отец стал работать ближе к деревне («Они меня прямо вытолкали к вам!» — часто вспоминал он), — и мать успокоилась…

Предел

Гремящий, пышущий жаром С-100 привез на прицепе из красновато-желтой степной дали маленький колесный трактор — «колесянку». Железный гигант, выкрашенный бледно-зеленой защитной краской, казался обиженным. Люди заставили его проделать долгий бесполезный путь, и поэтому двигатель трактора негромко ворчал, пока они отматывали трос, освобождая колесный трактор, и тут же, напружившись, выпустив из короткой, закопченной трубы в небо нескольких тонких синих колец дыма, укатил на стоянку — отдыхать.

— Гонять такую машину, — негромко вздохнул отец, глядя вслед трактору. — Да-а, красиво живем!

Сережа не раз видел, как здесь, на машинном дворе, С-100 делал самую трудную работу — таскал сани из толстых сосновых бревен. На них зимой загружали двигатели, плуги, бороны. Летом С-100 увозил далеко в степь железные вагончики на колесах. В них между сменами отдыхали целинники. После зимних буранов трактор очищал от снега дороги и машинный двор… Что для него эта поездка в степь за «колесянкой?» Так, праздная прогулка. Отец говорил, что для каждой машины в мастерской есть свое точное дело. А занятие неподходящее не только вредно, а даже унизительно для машины.

…Вокруг колесного трактора ходили люди, рассматривали его и цокали языками: «Отработал!» Отец взялся за короткую металлическую рукоятку, на которой маленькой ослепительной точкой отражалось солнце, и его темная от загара кисть занемела на ней, обозначились светлыми узкими лучами расходящиеся от запястья сухожилия, вздулись вены.

— Пробовали уже, — печально сказал хозяин «колесянки» — невысокий остроглазый человечек в комбинезоне — и вздохнул. — Мертво застрял!

Остроглазый приехал в кабине С-100, и теперь с надеждой следил за людьми, которые ходили вокруг его трактора.

— Да, — отозвался отец. — Вероятно, вал.

Его заключение было сигналом. На площадку прикатили высокую самодельную стремянку из железных труб с подъемником. Принесли ящик с гаечными ключами. Заложили под колеса деревянные колодки. Постояли в раздумье перед трактором, словно успокаивая машинного духа, который неизменно обитает в каждом живом механизме.

— Ну что ж? Посмотрим, посмотрим…

Взялись откручивать гайки, ослаблять ремни, снимать провода электропитания, раскладывая все по порядку на деревянных плашечках, которые Сережа, помогая взрослым, аккуратно расположил в сторонке. Время от времени кто-нибудь тихо восклицал: «Притерлось-то все как, прикипело за столько лет!»

Потом поругали какого-то растяпу, ступившего невзначай на одну дощечку, отчего промасленные болты и гайки тут же окунулись в желтую пыль. Послали виновника за керосином. Появился керосин в жестяной банке, промыли болты и гайки — не дай бог, где песчинка в резьбе останется! — и снова то же самое: ключ на десять, ключ на семнадцать, разводной с длинной ручкой, с той стороны прихватить пассатижами…

— Так-так-так! Прокладки-то как съело! Кто же так работает, Семенюк? Кто же так за машиной ухаживает? Машина больше уходу требует, чем баба…

Попутно пристыдили Семенюка за масло, но тут человечек в комбинезоне возроптал:

— Да где ж я то масло возьму!? Бочку всего привозили, на гусеничные ушло, а нашим и не хватило. Бригадир говорит: и так перетопчетесь!