Александр Бурмистров - Начало

• Название: Начало
• Автор: Александр Бурмистров
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-7688-0091-3

Новая книга издательского цикла сборников, включающих произведения начинающих.

---

Георгий Николаевич отошел в сторону, командует нами, прислонившись спиной к канатам ринга.

— Сегодня бой в спаррингах, — говорит он, когда мы выстраиваемся возле ринга. — Первыми работают Комлев и Чернятьев.

Мы рассыпаемся по залу. Я надеваю перчатки.

— Володя, Сергей… в ринг! — командует Георгий Николаевич.

Я подныриваю под канат, и мы сходимся на белом прямоугольнике с Володей Чернятьевым.

— Работаем три раунда, — объясняет Георгий Николаевич. — Главная задача — отработка защитных действий, — он включает секундомер. — Время!

Володя Чернятьев — один из лучших боксеров города. Он легковес, невысокого роста, стремительный в движениях, техничный, но и жесткий в бою, умеет перестраиваться на ходу, ставя соперника в тупик неожиданностью своих действий. Георгий Николаевич часто заставляет нас работать друг с другом, несмотря на разницу в весе — Володя должен найти противодействие моим сильным ударам, а я — его быстроте и хитрости.

Сначала Володя пробует работать со мной плотно, надеясь на свои сверхбыстрые серии и уклоны. Я вынужден тоже ответить ему сериями, уплотнив бой до предела. В таких условиях преимущество получает тот, у кого мощнее удары. Володя понимает это и разрывает дистанцию. Теперь он действует на контратаках, взрываясь и переходя в короткие резкие наскоки, когда я промахиваюсь, пытаясь достать его.

— Молодцы, ребята… оба молодцы! — говорит Георгий Николаевич. — Володя, не забывай, что твой соперник — полутяж. Авантюра здесь может кончиться плачевно… А ты, Сергей, соизмеряй удары, не увлекайся.

Во втором раунде я пытаюсь атаковать только с длинной дистанции, одиночными ударами. Володе это явно невыгодно, руки у него короче и во взаимном фехтовании он не может получить преимущества. Он перестраивается. Теперь он атакует. Сближается со мной неожиданными рывками и снова уходит на безопасное расстояние. Я перехожу на опережение. Главное для меня — уловить начало его движения, вернее, даже не начало, а вероятность начала, и вовремя встретить, не дать подойти вплотную. Володя же старается запутать меня финтами. Бой проходит с переменным успехом, но в третьем раунде, в самом конце, мне надоедает игра в кошки-мышки с соперником, которого все равно не перехитрить и не переиграть, и я снова уплотняю бой.

— Стоп… время! — подает команду Георгий Николаевич, глядя на секундомер. — Отдохните и — на снаряды.

Я наступаю на канат, пропуская Володю из ринга.

— Замучил ты меня вдребезги, — говорю я ему. — С тобой работать три раунда все равно, что три километра в темпе стометровки пробежать.

— А ты… лихо в конце прижал, — не остается в долгу Володя. — Ударчики у тебя, дай бог!

Вот за это я люблю бокс. За предельную честность борьбы, за то, что он ставит точки над всеми «и» — победа или поражение. Никаких уверток, никаких компромиссов. Суровая мужественная борьба и — ответ: кто ты такой, чего сто́ишь… букашка или воистину мужчина, рыцарь.

Георгий Николаевич просит меня задержаться после тренировки. Я моюсь под душем и сажусь на скамейку возле стены. Вспоминаю, как на такой же скамейке сидел недавно в помещении балетной студии Дома культуры, готовясь к бою с Хлыбовым. Как невообразимо давно это было!

В раздевалку входит Георгии Николаевич, присаживается рядом.

— Что собираешься делать после экзаменов? — спрашивает он.

— Уеду. Правда, еще не знаю куда.

Георгий Николаевич сидит, сцепив на коленях руки.

— Я был бы нечестен с тобой, если бы сказал, что рад этому, — говорит он. — Мне жалко тебя терять. Но ничего не поделаешь… Я понимаю тебя и прошу только об одном — не бросай бокс… где бы ты ни был, что бы ни делал. Из тебя может получиться настоящий мастер. И дело вовсе не в силе и умении. Дело в том, что ты любишь борьбу, ты боец… а боец закаляется в сражениях, в столкновениях с равными себе.

— Я и не собираюсь бросать, Георгий Николаевич, — говорю я. — Я люблю бокс.

— Вот и хорошо, — хлопает меня по колену Георгий Николаевич. — Когда поедешь, я напишу рекомендацию, она тебе пригодится.

6

День близится к вечеру. Я вхожу в калитку своего дома и будто впервые вижу двор, зеленые деревья сада, горящие в лучах закатного солнца стеклянные стены теплицы. На веранде, возле дивана, лежит чей-то чемодан, а рядом переброшен через спинку стула незнакомый светло-серый плащ.

В доме тихо. У нас никогда не бывает так тихо. Может быть, я и в самом деле вошел в чужой дом, по какой-то странной причине похожий на наш?

Но вот слышатся шаги, и я вижу перед собой тетю Груню.

— Что это? — спрашиваю я, показывая на чемодан и плащ.

— Как! Разве не знаешь? — удивленно глядит на меня тетя Груня. — Приехал Верочкин жених.

Сообщение тети Груни вызывает во мне растерянность. Конечно же, я знал, что Верочка и Игонин решили пожениться, и Верочка ждет своего жениха. Я понимаю и всегда понимал, что когда-нибудь она покинет наш дом. Так положено. Но все это виделось мне отдаленным, слишком отдаленным, затрагивающим всего лишь малую часть сознания, тоже отдаленную, а потому, как бы и не существующую вовсе. Однако действительность распорядилась по-иному, и я не был готов к ее крутому повороту.

— А где он сам сейчас… Игонин? — спрашиваю. — Наши где все?

— Отец еще на работе. Мать в магазин пошла. А Верочка с Валентином погулять отправились. Ты уж будь с ним поласковее, Сергей. Не чужой он тебе теперь… Есть-то хочешь?

— Как стая голодных волков.

Мы идем на кухню. Тетя Груня ставит на газовую плиту чайник, достает из холодильника колбасу, сыр, масло.

— Вот так на нас все сразу свалилось, — говорит она. — Приехал он и тотчас на завод — Верочку искать. Верочка заявление об уходе подала. С завтрашнего дня увольняется, у нее договоренность есть. А через пару дней на поезд и — нет нашей Верочки…

— Как через пару дней? — перебиваю я тетю Груню. — А свадьба? Они что… без свадьбы?

— Свадьбу решили в Москве сыграть. А здесь вечеринку завтра соберем. Пригласим своих, чтобы с женихом познакомились.

Я делаю бутерброд с маслом и сыром. По-прежнему меня не покидает ощущение, что я чужой человек в своем доме.

— Отец и мать тоже с Верочкой в Москву поедут. Отец отпуск возьмет, — рассказывает тетя Груня. — Да и как не поедешь, надо же узнать, к каким людям Верочка пристроится. И побыть с ней первое время.

Тетя Груня заваривает чай, подает мне белый, в синих горошинах чайник. Я гляжу на ее худое скорбное лицо и думаю о том, как тяжело и несправедливо сложилась ее жизнь. А ведь она, как и всякий из нас, достойна была лучшей участи. Но ничего не получилось, не удалось. Чужой дом стал для нее родным, чужие люди стали близкими. Какой покорностью, всепрощением и добротой надо обладать, чтобы навсегда примириться с этим! И не только примириться, но и довольствоваться, быть счастливым, принять все как должное и не разувериться в жизни, не взбунтоваться, не потребовать себе лучшей доли. Я на ее месте не сумел бы так, не вынес бы даже частички того, что пришлось вынести ей. И я не могу с уверенностью сказать, достоинство это или несчастье мое.

Я заканчиваю чаепитие. Впервые я не знаю, что мне делать. Впервые у меня нет никаких дел. Написаны сочинения, решены задачи, прочитаны и изучены учебники. Меня словно оставили посреди пустой незнакомой равнины. И я не знаю, не могу определить, куда мне идти. Нет ни одного ориентира, за который мог бы зацепиться взгляд — хотя бы взгорок или дерево какое. И мне вспоминается сказочный витязь на перепутье, остановившийся перед камнем с надписью: «Пойдешь налево — коня потеряешь, пойдешь направо…» Передо мной даже такого, в общем-то, весьма удобного камня нет. Налево ли, направо ли или прямо пойду — никто и ничто подсказать не сможет, что я потеряю или приобрету на своем пути.

— Чем собираешься заняться? — спрашивает тетя Груня.

— Если бы я знал, — говорю.

— Сходи к Куличкову, пока наших нет. Заболел старик. Он тебе рад будет. Один ведь, как перст, поговорить даже не с кем.

Я вспоминаю Куличкова, не умеющего войти в свой собственный дом, вспоминаю картины на бревенчатых стенах, наш разговор. И мне становится стыдно, что я забыл о нем в последние дни.

7

Лопухи, лебеда и крапива свободно растут в заброшенном дворе нашего соседа. Крыша сарая осела, готовая рухнуть. Возле сеней валяется заржавевшая лопата с налипшей на ней засохшей землей. Разрушение, тлен, свобода проявления жизни и смерти.

Дверь в сени и вторая в избу отворены настежь. Я вхожу в комнату с неловким ощущением здорового человека, вид которого так явно и зримо противоречит царившей вокруг болезни и страданию.

Куличков лежит в постели, укрытый до плеч байковым одеялом. Бледное худое лицо его слабо проступает на белом фоне подушки.