Илья Лавров - Путешествие в страну детства

• Название: Путешествие в страну детства
• Автор: Илья Лавров
• Издательство: Западно-сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Новая автобиографическая повесть И. Лаврова «Путешествие в страну детства».

---

— Братва, он штаны повесит на этот гвоздь! — Алешка сует в рот два пальца, оглушает свистом. Юзик кричит:

— Или сам с горя повесится!

— Дайте ему веревку!

Барак вздрагивает от хохота…

— Вот так мы и живем, — говорит Алешка, когда все угомонились. — Сегодня с утра — дождь, снег. Рядом с нашим котлованом домна строится. Глянули мы и чуть шапки не сняли. Носят кирпичи женщины. И все почти босые. Сапог им не хватило. А? Ты думаешь, они восемь часов работали? Десять! А у них ребятишки. В бараках холод. Насчет пожевать туго. А работали! Металл нужен. — Алексей закуривает. — Вот послушай, что я тебе расскажу. В прошлом году решила наша комсомолия своими силами литейный цех отгрохать. Где — субботники, где — сверхурочно. И вот организовали первый субботник. Вываливаемся из барака. А мороз! Туманище! В тридцатом зима была зверская. Комсомольские бригады фасонят, колоннами вышагивают, дескать, знай наших. На плечи положили лопаты, кайлы, ломы. Поем, хохочем, будто весь день и не работали. Смотрим, присоединяются к нам пожилые строители, ребятишки. Домохозяйки побросали сковородки. Даже старики плетутся, кряхтят. У наших землекопов вид был ничего: валенки там, полушубки. А глянешь на ребят и девчат из конторы — смехота! Ботинки, сапоги обмотаны чем попало: мешками, тряпками, соломой и даже бумагой. Представляешь эту картину? Лица, головы тоже закутаны мешками, рогожей, кое-кто из братвы раздобыл у девчат шали. А я полотенце прихватил, закручу, думаю, лицо, если прижмет. Ну, шутишь ли, за 40 градусов да еще ветер. Хоть и не сильный, но ядовитый, жжет. А мы идем не на блины к теще, а всю ночь котлован рыть в каменной земле. Помню, из барака выскочил крестьянин в мешочных штанах, в зипунишке, в лаптях, — и таких еще не мало у нас, — лезет в наши ряды, кричит: «Наддай, робята! Расею-матушку перестраиваем!» Приходим. Мать честная! На пустыре горы развороченной земли и торчат только одни ворота без ограды, а на них надпись: «Комсомольский литейный цех». Вот тебе и все. Тьма, снег, туман. Пылают костры, жаровни с углями, даже видим раскаленные железные печки. Греться, значит. Народу уйма. И все это поливают светом прожекторы. Туман клубится, как дым. На стене тумана тени людей огромны, будто работают великаны. Тачки стучат, кони ржут, полозья взвизгивают, грузовики сигналят, лязгают составы платформ. Землю на них грузили. Стылую землю рвали динамитом или оттаивали кострами, а то и кипятком. Трещат огромные кострища, валят клубы дыма. А потом разбросаешь костер, и благодать: лопата режет землю, теплые комья летят в тачки и аж дымятся, как пироги из печки. А ты вот стылую попробуй! Долбишь, долбишь, а лом ровно от камня отскакивает. И чуешь: ноги коченеют. Морозище! Ну, елки-палки, вздохнуть нельзя. Но стиснешь зубы, разозлишься и даешь, и даешь! Наконец невмоготу, несешься на всех парах к костру, толкаешь руки в огонь. Груди жарко, а спина замерзает. Ребята покрякивают, ногами топают, рука об руку бьют. Князев ходит, подбадривает. А в тумане, слышу, мужичонко в лаптях не унывает: «Мы здесь, милай, ковыряем не землю, а человеческую жизнь! Был бы дождь, а гром будет!» И вдруг двенадцать красных ракет взвились в небо. И туман стал розовым. Вспомнил я, что это новогодняя ночь, что это наступил Новый год.

И вот Кузнецкстрой поздравил нас.

А тут еще к утру буран разыгрался, черт бы его подрал! Тучи снега несутся. Не то что смотреть, а и дышать трудно. Ветрище чуть с ног не сбивает. Шапки рвет, снегом в лицо лепит, заборы валит, фанерный лист как бумажку пронесло. В двух шагах ничего не разберешь. Костры выдувало до последнего уголька. Огненные головешки катились. А ребята будто обозлились. Как черти работали! Подбежишь к костру, сунешь лапы в огонь, заорешь, попляшешь и опять за лом. В шесть утра пошабашили. И буря свои дела закончила, — утихла. Потеплело. Темно. Снежище все дороги завалил. Тут у нас площадь победы есть. А над ней высоко горит звезда Побед. Ее зажигает только победитель в соревновании. Наши ребята хорошо знают к ней дорогу. Стоит ли глубокая ночь, бушует ли пурга, звезда все горит. Вот и на этот раз пришли мы на площадь. Вася Князев — к рубильнику. Включил звезду. Радуется — загорелась. Наша! Вырыли в ту ночь котлован! Многих ребят увезли тогда в больницу: обморозились здорово.

— А цех-то построили? — спрашиваю я.

— Кончаем нынче!

…Спим мы на одном топчане. Хрустит и колет бока солома, кусают клопы, тесно.

Храпит барак, бредит, вздыхает, шевелится. Пахнет высыхающими портянками, на потолке копошатся красные блики от затухающих печек. За окном шумит сильный ветер, отблески каких-то вспышек на стройке озаряют стекла, будто вспыхивают далекие молнии. Иногда доносятся скрежет, звон металла, рокот машин и моторов…

Утром я пошел с бригадой на стройку. Уже высилась первая огромная домна, ее должны были пустить к ноябрьским праздникам. Вторую домну еще одевали в кожух, она была в руках клепальщиков. Вздымались каупера, виднелись фермы мартеновского цеха…

Все это мне с гордостью показывает и объясняет Алешка.

Рядом с комсомольским котлованом роют котлован спецпереселенцы и кулаки. Стоят конвойные с винтовками. Здесь работают нехотя, хмуро.

Когда мы проходим мимо, я слышу говор:

— Кто это?

— Комсомольцы, не видишь, что ли!

— Вот-вот, сюда их и надо!

— Пусть хлебнут соленого поту!

— Это им не на собраниях драть глотку!

Алешка не вытерпел:

— Заткнитесь! Прокаженные!

Ему в ответ завопили:

— Привыкли на чужой шее ездить!

— Работнички! Жрать только горазды!

— Разговоры прекратить! — приказывает конвойный.

Князев удивляется:

— Вот падлы! Под винтовкой и то им неймется!

Подмораживает. Изо рта вырывается пар. После вчерашнего дождя глина липкая, она тяжело шлепается с лопат в одноколесные тачки, на которых рабочие выкатывают землю по дощатой дорожке наверх. Непрерывно движется, похожая на желоб, широкая лента конвейера. Она выносит глину из котлована и сыплет ее прямо на железнодорожные платформы, в вагонетки.

Алексей дает мне брезентовые рукавицы, чтобы я не натер мозоли.

Сверкающие лопаты вонзаются в глину, летят желтые комья, взвизгивают и гремят по доскам колеса тачек, рокочет лента-желоб, гремит мотор.

Сначала ребята перекликаются, задирают друг друга, хохочут. Потом все чаще и чаще начинают вытирать со лба пот, а там и теплые пиджаки, телогрейки поснимали, примолкли.

Сначала я работаю бодро, но уже через час сдаю, поддеваю лопатой все меньше и меньше. Пот прошиб. Ладони горят. Заболела спина. Я все чаще останавливаюсь, передыхаю, косясь на ребят. Но они не обращают на меня внимания. Всюду взлетают лопаты и комья глины.

Хорошо работает Алексей. Наверное, мускулы его под рубахой так и играют.

Да будет ли конец этому дню? Я снова делаю передышку.

В воздухе кружатся редкие, невесомые снежинки, словно летит пух с тополей. И труднее всего этим снежинкам опуститься на землю. Едва они приближаются к ней, как невидимый ток снова уносит их вверх, и они плавают и плавают в воздухе, точно страшась развороченной, грохочущей земли, страшась клубов пара и дыма над паровозами, лязга железа и потных, согнутых спин…

В перерыв ребята сидят на дне глубокой, огромной ямищи, плывет махорочный дымок.

— Ты чего на меня так смотришь, будто я тебе должен? — спрашивает Алешка Максима Чепцова.

— Думаю вот… Сегодня всех ты нас перешибешь, — откликается Максим. — С помощником тебе лафа! — он кивает на меня. — Сразу на гнедуху заробишь! С Фенькой окрутишься!

— А чего! Велика ли хитрость. Я в профиль-то не корявый! Все могу! — Алексей охватывает меня за плечи, прижимает к жаркой груди. — В тяжелый воз двух коней впрягают, — говорит он отцовскую поговорку.

— Ну, как, Муромец? — спрашивает Князев, снимая выгоревший красноармейский шлем, вытирая пот со лба и расчесывая пятернею взмокшие лохмы волос.

— Руки и ноги трясутся, — сознаюсь я.

Где-то наверху раздается шум.

— Дерутся, что ли? — обрадованный Алексей бежит по зыбким мостикам из котлована. За ним бросаются и ребята.

За составом вагонеток двое держат бородатого пьяного мужика. В зимней шапке, в неподпоясанной, пестрядиной рубахе, он вырывается, орет:

— Идите вы, знаете куда?! Работать? Грязища, а ты ройся, как свинья в земле. А в лавках пшик! Одни мыши, губна помада, зеркальца! В столовке — пустая баланда, хлеба дают — и воробья не накормишь. А махорка где? Обносились. Вся Россия-матушка изнывает в очередях. А работать заставляют, как лошадей. И рот открыть нельзя. — Он рвет ворот рубахи, пуговицы так и брызгают. Из-за рубахи вываливается медный крестик. Переносицы у мужика почти нет, ноздрястый нос задирается.

— Ты сдурел?! Чего орешь?

— Иди проспись! — уговаривают его товарищи, утаскивая за холм навороченной земли.