Евгений Анташкевич - Хроника одного полка. 1915 год

• Название: Хроника одного полка. 1915 год
• Автор: Евгений Анташкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-227-05113-4

Сюжет романа разворачивается в 1915 году. Полковник Александр фон Адельберг тогда еще носит погоны капитана, штабс-капитан Штин – поручика, прапорщик Георгий Вяземский учится в кадетском корпусе, а его отец, Аркадий Иванович Вяземский, командует 22-м армейским драгунским полком. События невероятно увлекательного и исторически достоверного романа происходят не только на фронте, «в седле и окопах», но и в охваченной волной немецких погромов Москве, в тыловых Твери и Симбирске, в далеком таежном селе «на Байкал-море». Боевые эпизоды, судьбы отдельных солдат, офицеров, сестер милосердия и целых семей органично складываются в полномасштабную картину великой страны в один из самых драматичных периодов русской и мировой истории.

---

– Рекомендую всё же начать движение не с Заречного, а от опорного пункта Гонёндз – это наш самый восточный узел обороны. От него левый берег Бобра сухой и песчаный. Надо пройти две версты, там настлан мост по льду через Бобра, и оттуда надо двигаться всё время на север две с половиной версты. Дальше параллельно идут два русла – Лыка и Дыблы…

– Понимаете? – спросил Четвертакова Вяземский и стал пальцем показывать на карте. Четвертаков смотрел и понимал.

– Хорошо! – сказал Хмельков. – От того места, где сойдутся эти два русла, начинается осушительный канал почти до самого Райгорода…

Четвертаков поднял глаза на Вяземского.

– Осушительный канал – это просто широкая и глубокая канава…

Четвертаков кивнул.

– Канал, – продолжал Хмельков, – прямой как стрела…

– Как чугунка… – понимающе кивнул Четвертаков.

– Да, – согласился Хмельков, – только чугунка, железная дорога, настилается поверху, по насыпи, а канал…

– Ясное дело – канава… – кивнул Четвертаков.

Хмельков и Вяземский переглянулись и сдержали улыбки, но Четвертаков это заметил. «Лыбьтесь, лыбьтесь, – подумал он, – вот как возвернусь!..»

– Не отвлекайтесь, Четвертаков!

Четвертаков вытянулся.

– Местность болотистая, но сейчас покрыта снегом и изрезана просёлочными и санными дорогами между хуторами, ровная и для скрытного передвижения неудобная из-за белого снега, но почти вся поросла высокими кустарниковыми рощами…

– А можно?.. – Четвертаков протянул руку к карте и повернулся к Хмелькову.

– Можно! – уверенно сказал Хмельков. – Я сейчас перерисую, это займёт несколько минут… без дополнительных обозначений. И тогда можно.

Вяземский внимательно смотрел Четвертакову в глаза.

– Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие, найду, не собьюсь, только бы их секретов на пути не случилось…

– Хорошо! Идите получайте пакет и сухой паёк на трое суток, с вами пойдёт мой вестовой…

Слушавший рядом Шульман сказал:

– Я дам двух казаков, донцов…

– Одного, ваше высокопревосходительство, вчетвером больно густо чернеть будем на снегу… – перебил генерал-лейтенанта Четвертаков.

Офицеры переглянулись и, удивлённые такой резвостью Четвертакова, покачали головами.

Четвертаков повернулся «кругом», и зазвенели его шпоры. «Надо бы снять, – подумал он. – А то будут звенеть, как мудя у зайца!»

Полковой писарь, розовощёкий, из тверских приказчиков Гошка Притыкин, кучерявый, будто черти вили, протянул Четвертакову пакет и нарисованную на тонкой папиросной бумаге карту:

– Хороша бумажка! – Он выпятил толстые губы. – В такую табачок турецкий завёртывать, а не вам, вахлакам, под шапку сувать, всё одно сопреет! Ты… – Он промокнул на лбу пот, потому как любимым его делом было прописывать буквицы, и очень красиво получалось. – Ты знай, что её можно съесть, горло драть не будет! Пайка-то много дают?

Четвертаков хотел сплюнуть ему под ноги, но мужик Притыка был незадиристый, а только почему-то всегда голодный, поэтому Кешка слюну сглотнул. Да и пол в каземате был чистый.

Донского казака, что был им придан, звали Минькой. От Гонёндза они исправно прошли до русла Бобра. По настланному мосту перешли на правый берег. Кешка постучал по льду концом пики и понял, что лёд хрупкий и ненадежный, потому что за прошедшие две недели мороз дважды сменялся оттепелью.

– Чё стучишь? – в голос спросил Минька. – Али в гости жалаишь?

Четвертаков повернулся:

– Ты вот чего, горланить будешь, када свою бабу из соседской бани узришь, кумекаешь?

Минька ничего обидного не услышал в словах вахмистра, а только осклабился:

– Эх, была б щас моя баба…

– И што?

– А погляди кругом!

– И што угляжу?

– А снег!

– Ну, снег!

– Она б меня укрыла!

– Што, такая большая баба?

– Не, голова садовая – даром што вахтмистер-министер – она бы накрыла мине с конем простынью поболе, и мы на снегу бы… хрен кто различит.

– А глядеть-то как через простынь?

– А гляделки бы и вырезал!

– Себе, што ль?

– Говорю же… в простыни – и мине и коню!

Ориентироваться было просто: на севере, между Граево и Райгородом, куда Четвертаков, донской казак Минька Оськин и вестовой Евдоким Доброконь держали путь, полыхали зарницы артиллерийской перестрелки. Шли переменными аллюрами; когда местность открывалась широко и под ногами была санная дорога, гнали полевым галопом, а когда приближались к рощам и обширным зарослям кустов, переходили на рысь или вовсе на шаг. Вокруг было безлюдно, в нескольких местах дорога расходилась на две или пересекалась с другой дорогой, иногда сворачивала и вела неведомо куда, тогда сходили с лошадей и вели их в поводу по снегу, пока не доходили до следующей дороги. Ориентировались на канал по правую руку. Канонада приближалась, горизонт полыхал уже не зарницами. В какой-то момент Минька выехал вперёд и остановился.

– Глянь! – сказал он Четвертакову.

– Чё? Куда?

– А вона вперёди…

– И чё? – Кешка вглядывался в дальнюю границу белого поля, над которой чернел лес. До этой границы было не меньше версты.

– Чую, за тем лесом бьются, а на опушке… не видишь?

Кешка помотал головой:

– …люди ходють и верхие и пешие… кабы не антилерия…

– А идут куда, на восход или на закат? – спросил Кешка и оглянулся на Доброконя: – Ты видишь?

Доброконь отрицательно помотал головой.

– На закат, – уверенно промолвил Минька и потянулся за кисетом.

– Куды дымить надумал? – зло спросил его Кешка. Он был зол оттого, что он, таёжный добытчик и родной, почитай, брат байкальского медведя, ничего не видит.

– Ты… вахтмистер-министер, соткеда будешь, с лесу небось?..

Кешка хотел ответить, но Минька не дал:

– А я со степý, мы знашь каки глазасты, особливо када с конями в ночное! Не углядишь, волки мигом сцапают, а тятька поутру со спины шкуру-то спустит до самых до пяток, дык поневоле глазастым будешь.

Кешка смолчал.

– Я вот чё думаю! Ну-ка глянь-ка туды, за спину!

Кешка и Доброконь повернулись и увидели, что за спиной у них белое поле просматривается совсем недалеко и ночное небо сливается с чернотой кустов и рощ.

– Вот, – сказал Минька, присел и закурил. – Нас ежли оттудова смотреть, – и он показал рукой вперёд, – где оне шаволятся, так и не видать. Думаю, ежли коням дать передохнуть и нам перекурить, одним махом добежим, к утру будем на месте, тока бы просёлок не подвёл, штоб целиной не иттить!

Кешка уже понял правоту, но внутри ещё сопротивлялся и мысленно грыз Миньку, а руки потянулись, он ослабил подпругу Красотке и вынул мундштук. Красотка, благодарная хозяину, тут же стала хватать губами снег. Доброконь не стал ни курить, ни ослаблять подпругу своей лошади, а только отвёл её к ближним кустам и слился с ними.

Те, кто перемещались в чёрной ночи, оказались полуротой пехоты под командованием старшего унтера Митрия Огурцова, он так и представился: «Полуротный старший унтер Огурцов Митрий!» – и двумя расчётами при трёхдюймовках. Они должны были обогнуть лес и встать на фланге у германца. Унтер объяснил, что, как только они в сумерках вышли с южной окраины Райгорода и стали продвигаться на запад, одна-единственная пуля убила ротного командира поручика Иванцова, и они везли его с собой.

Где найти штаб 3-го Сибирского корпуса, Огурцов объяснил толково: «…Тока ежли он ещё не съехал!»

Штаб не съехал. Четвертаков, забирая с юга на восток, объехал маленький Райгород, к утру добрался до корпусного обоза I разряда, нашёл штаб, передал ориентировку, получил кроки, горячее довольствие, Минька отпросился к донцам, германцы наседали и пытались окружить части корпуса в обход Райгорода с севера и запада. Иннокентий торопился, однако до наступления темноты о выходе из расположения корпуса было и «думать неча». Минька появился вовремя, икая и обогащая свежий морозный воздух едким, кислым перегаром.

«От сучий потрох!» – подумал про него Кешка, но смолчал. Минька был бравым казаком.

* * *

6-го утром Вяземский принял полк. После Розена он был старшим по чину. Построение перед выходом на Ломжу было назначено на шесть часов, и Аркадий Иванович пошёл в крепостной лазарет.

Розен лежал в белой палате на койке с никелированными спинками, накрытый белым одеялом под грудь. Рядом сидела сестра милосердия, она только что сменила ночную сиделку и смотрела температурный лист с эпикризом, оставленный Курашвили. Вяземский вошёл на цыпочках, шпоры он отстегнул. Розен лежал с закрытыми глазами, и было непонятно, он без сознания или спит. Сестра подняла глаза и поднесла палец к губам. Вяземский подошёл и увидел, что Розен ровно дышит.