Иван Сытин - Жизни для книги

• Название: Жизни для книги
• Автор: Иван Сытин
• Издательство: Госполитиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

В книге содержатся воспоминания крупнейшего русского книгоиздателя и просветителя И. Д. Сытина, а также воспоминании современников о нем.

---

Это был очень талантливый человек и очень опытный газетчик, но, к сожалению, он страдал большим пороком: непробудно пьянствовал.

Меня очень пугала эта особенность Дианова, и я откровенно изложил ему свои опасения. Но он так клялся, что бросит пить, так трогательно становился на колени перед образом, что мне ужасно хотелось ему поверить.

— Иван Дмитриевич! Я человек верующий, клятва для меня не пустое слово… Так вот, детьми своими клянусь, перед образом на колени встану, что не будет этого больше, никогда не будет. Клянусь вам.

— Ну попробуем… Хорошо, попробуем…

Все втроем мы уехали в Москву. Но, к сожалению, я имел неосторожность выдать Дианову 5 тысяч рублей подъемных, и по приезде в Москву он сразу «закатился», да еще и не один, а вместе с Адеркасом.

Стрельна и Яр, Яр и Стрельна[55] — это все, что они могли вспомнить. Хмельные, безобразные, они вваливались по ночам в редакцию и хотя не вязали лыка, но пробовали «редактировать» газету.

Было невыносимо смотреть на эту слабость, и я несколько раз пробовал урезонить Дианова:

— Где же ваша клятва? Где ваши обещания!

Но это не имело никакого успеха, и едва наступал вечер, оба приятеля «закатывались», а ночью, едва стоя на ногах, приезжали «редактировать»…

Это было так безобразно, что редакционные сторожа и рабочие стали открыто смеяться. Для них это была потеха. Но я должен был смотреть и терпеть. Адеркас был «утвержденный» редактор, и, чтобы получить нового, другого, надо было опять пускать в ход все пружины, все протекции и разворашивать весь тот смрад, среди которого жила русская печать. Более полугода тянулась эта пьяная канитель, пока, наконец, я смог расстаться с Адеркасом и Диановым. Адеркас ушел в акцизное ведомство, а Дианову я заплатил 15 тысяч рублей неустойки. Правда, неустойка была скорее с его стороны, но и я чувствовал себя виноватым, что поверил клятве слабого человека. Новым редактором нам утвердили Киселева, который до того редактировал наш же журнал — «Вокруг света».

А после Киселева редактором стал мой зять — Федор Иванович Благов, врач по образованию, принесший в жертву журналистике свою медицину. Это был труженик, ушедший в дело с головой и почти отказавшийся ради газеты от личной жизни. Он сросся с «Русским словом», так сроднился с его сотрудниками, что смотрел на газету как на большую семью, свою семью. Тысячи бессонных ночей провел Ф. И. Благов за рабочим столом, и здесь, за этим столом, была его жизнь, его радость, его гордость, его счастье. Все для газеты и ничего для себя — это был основной девиз Ф. И. Благова, и он донес свое знамя до конца.

К этому времени облик «Русского слова» уже значительно изменился. Тяжкое наследство времен Александрова и Авдотьиного зятя было начисто выметено (да и сам Александров осуществил уже свою мечту: купил домик с землей и вместе с Авдотьей предавался радостям земледелия и скотоводства возле Троице-Сергиевской лавры). Но тираж газеты был еще невелик, и о доходности дела не могло быть еще и речи. Нужно было еще долго, много и напряженно работать, чтобы, по словам Чехова, выйти из болота на сухой берег. А работать было невыразимо трудно. Антон Павлович в это время серьезно заболел, и я остался без нравственной поддержки.

Здоровье Антона Павловича давно было непрочно, но как раз в это время наступило серьезное ухудшение и надо было уезжать за границу. Помню, в последний раз я был у него приблизительно за год до его смерти. Чехов чувствовал себя плохо, говорил о поездке за границу, говорил о близкой смерти. Как умели и как могли, мы пробовали утешить его, но он не любил утешений.

— Не надо. Не говорите. Я скоро умру. Я знаю это, как врач.

«Русское слово», которое выросло впоследствии в большую, европейскую газету с миллионным тиражом, требовало неимоверных усилий и страшного напряжения. Целых пять лет приходилось идти от унижения к унижению, от неудачи к неудаче. Цензура, Победоносцев, Мещерский, Соловьев, доносы, подножки, интриги и снова доносы так выматывали душу, что очень часто хотелось все бросить. Опускались руки, погасала энергия, умирала воля. Но что-то говорило мне, что не следует сдаваться, что, пройдя такой ужасный путь, надо сделать последнее усилие, чтобы выйти, наконец, на дорогу.

Успех газеты и ее быстрый сказочный рост начался с вступления в редакцию В. М. Дорошевича. Я уже давно любовался прекрасным дарованием Дорошевича и давно мечтал о приглашении его в редакторы «Русского слова». Помню, когда он работал еще в «Одесском листке»[56] у Навроцкого, я ездил к нему в Одессу и вел переговоры.

— Поддержите, Влас Михайлович, помогите газету поставить.

— Но ведь у вас главный советчик — Чехов.

— Чехов болен… А вы разве чужой нам человек?

— Конечно, и я не чужой… Но что вы хотите?

— Прежде всего, чтобы вы работали, писали у нас.

— Можно, один раз в месяц могу присылать фельетон.

— А совсем приехать к нам не можете?

— Это нельзя. Я ведь дорогой, — улыбнулся Дорошевич, — я всю вашу газету съем.

В тот раз разговор почти ничем не кончился. Но спустя значительное время, когда так неожиданно была закрыта газета «Россия»[57], где работал Влас Михайлович, я снова заехал к нему и возобновил наш старый разговор. Дорошевич был под свежим впечатлением закрытия газеты и ссылки в Минусинск А. В. Амфитеатрова. Он собирался за границу, очень нервничал, очень тревожился.

— Ничего понять не могу в этом деле. Как камень в голову. Надо ехать за границу, а денег нет. Хотите купить, Иван Дмитриевич, все мои сочинения?

— Вы о деньгах не беспокойтесь, Влас Михайлович. Угодно, я вам дам сейчас 10 тысяч рублей за ваши сахалинские очерки, и поезжайте. А как отдохнете и возвратитесь, начинайте работать вплотную у нас в «Русском слове».

Через три месяца Дорошевич возвратился, сделался фактическим редактором «Русского слова» и приступил к тем реформам, которые открыли перед газетой безграничные горизонты.

Эпоха случайностей кончилась, и началась настоящая работа.

Вот как сам Дорошевич понимал газету, вот чего он требовал от газеты, и вот что он создал из «Русского слова»:

«Газета…

Утром вы садитесь за чай. И к вам входит ваш добрый знакомый. Он занимательный, он интересный человек.

Он должен быть приличен, воспитан, приятно, если он к тому же еще и остроумен.

Он рассказывает вам, что нового на свете.

Рассказывает интересно, рассказывает увлекательно.

Он ни на минуту не даст вам скучать.

Вы с интересом слушаете о самых сухих, но важных предметах. Высказывает вам свои взгляды на вещи.

Вовсе нет надобности, чтоб вы с ним во всем соглашались.

Но то, что он говорит, должно быть основательно, продуманно, веско. Вы иногда не соглашаетесь, но выслушиваете его со вниманием, интересом, как умного и приятного противника.

Он заставляет вас несколько раз улыбнуться меткому слову.

И уходит, оставляя впечатление с удовольствием проведенного получаса.

Вот что такое газета.

Газета…

Вы сидите у себя дома.

К вам приходит человек, для которого не существует расстояний.

Он говорит вам:

— Бросьте на минутку заниматься своей жизнью. Займемся чужой. Жизнью всего мира.

Он берет вас за руку и ведет туда, где сейчас интересно.

Война, парламент, празднества, катастрофа, уголовный процесс, театр, ученое заседание.

Там-то происходит то-то.

Он ведет вас туда, показывает вам, как это происходит, делает вас очевидцем.

И вы сами присутствуете, видите, как, где и что происходит.

И, полчаса поживши мировою жизнью, остаетесь полный мыслей, волнений и чувств.

Вот что такое газета».

Они помогали просвещению народа

оя связь с русской интеллигенцией была довольно тесной и обширной. Сближала и роднила нас общая озабоченность состоянием народного просвещения. Скажу только о тех из русских интеллигентов, кто имел более тесные отношения с моим Товариществом и отдал много сил и энергии благородному делу народного просвещения.

В 80—90-х годах среди всех провинциальных городов России Харьков занимал едва ли не первое место по своей общественной инициативе в деле народного просвещения.

Харьковская общественная библиотека, Общество грамотности, Курсы для рабочих, Дом рабочих, Женский медицинский институт, Воскресная школа — все эти учреждения возникли исключительно по инициативе общества и содержались на общественные средства. Эта слава Харькова как южнорусских Афин была создана неутомимой деятельностью кружка местных профессоров и плодотворной работой Христины Даниловны Алчевской, вокруг которой группировались энтузиасты педагогического дела — передовые учителя и учительницы.