Герман Вук - Внутри, вовне

• Название: Внутри, вовне
• Автор: Герман Вук
• Издательство: Феникс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-222-00747-2

Имя Германа Вука достаточно хорошо известно как зарубежному, так и российскому читателю.

Книга «Внутри, вовне», написанная автором в 1985 году, впервые публикуется в России. Как и прежние произведения талантливого еврейского писателя, книга пронизана всепоглощающей любовью к человеку, Родине, духовным ценностям еврейского народа.

В каждой строке чувствуется тонкий психолог, наблюдательный и умудренный жизнью человек, мастерски владеющий словом.

Книга написана легким, сочным и вместе с тем увлекательным языком, захватывает читателя уже с первых страниц этого незаурядного произведения.

Нет сомнения, что выход романа на русском языке станет заметным событием в литературе и доставит огромное удовольствие всем, кто раскроет эту замечательную книгу.

---

Джекобсон посмотрел на меня, как космический пришелец с Бетельгейзе на индейца с перьями в волосах. Но Ошинс меня поразил. Он принял, как должно, и ермолку и фолиант на иврите и заключил меня в объятия.

— А фрумер йuд! — воскликнул он на отличном идише. — А шоймер шэбес! (Верующий еврей, соблюдающий шабат!)

После этого он тут же, с места в карьер, стал напевать на иврите субботний гимн, щелкая пальцами, и пустился пританцовывать, как мужчины порой делают в синагоге. Это была вовсе не пародия: он двигался легко и изящно. Затем он и меня втянул в танец, и вот так-то мы оба — прославленный фарсовый комик и ничтожный налоговый юрист — начали самозабвенно отплясывать хасидский танец в той самой комнате, где несколько десятилетий тому назад Бобби Уэбб и я поклялись друг другу в любви. А рядом оторопело стоял Джаз Джекобсон, таращась на нас сквозь свои фирменные очки и, как видно, не зная, что сказать, но при этом явно довольный, что мы с Ошинсом нашли общий язык.

Пока мы танцевали, Ошинс начал варьировать слова гимна, переходя с иврита на идиш.

— «Этот боров, — пел Ошинс, косясь на Джекобсона, — совокупляется со своей тещей. Вообще-то, в этом нет ничего страшного, но она такая жаба».

На идише эти слова рифмуются. Не знаю, смешно ли это на бумаге, но я от хохота свалился на диван.

— «Этот боров, — продолжал Ошинс, танцуя уже один, — ест собачье дерьмо в Йом-Кипур, без ермолки на голове и не сотворив молитвы».

Затем он снова перешел на иврит и продолжал петь и танцевать, пока я старался взять себя в руки и снова обрести серьезность. Джекобсон мог бы распознать слово, означающее борова — «хазир», — но Ошинс употреблял выражение «давар ахер» (другое создание) — талмудический эвфемизм, обозначающий то же самое животное; а этого Джекобсон уже понять не мог. Он лишь стоял, неуверенно улыбаясь.

— Что я вам говорил? — сказал мне Джекобсон. — Он лучший в мире импровизатор. Что вас так насмешило? Что он поет? Песня очень смешная?

— «Ун дер давар ахер, дер ам-арец, — пел Ошинс, пританцовывая все быстрее. — Этот боров, этот невежда, вытирает мне задницу языком, когда я прошу».

Ладно, хватит. Он все продолжал и продолжал, а я катался по дивану, давясь от смеха. Это действительно было очень смешно из-за несоответствия между словами древнего гимна, неподдельным танцем Ошинса и непристойностями, не понятными Джекобсону. Наше веселье было прервано появлением официанта с тележкой. Обед я заказал в пятницу, заранее подписав счет, чтобы в субботу мне ничего не нужно было писать. Когда официант накрыл на стол, Джекобсон сказал:

— Салат «нисуаз»? Зачем? Я терпеть не могу салат «нисуаз».

Ошинс впервые произнес фразу по-английски:

— Дурак, — сказал он Джекобсону. — Он же соблюдает кошер, а сегодня шабес.

— Что такое шабес? — спросил Джекобсон, все еще недовольно косясь на салат.

— Суббота, — сказал я.

— Разве сегодня суббота? — спросил Джекобсон. — Да, кажется, да. Вы что, Гудкинд, верующий? Потому-то вы и напялили себе на голову эту штучку?

— Вы можете заказать себе что-нибудь другое, — сказал я. — Но вам придется заплатить наличными. Подписать сегодня счет я не могу.

— Вы шутите! — воскликнул Джекобсон, но поднял трубку и снова вызвал официанта.

— Дурак! — сказал ему Ошинс. — Он не может ничего писать в субботу.

— Почему? — спросил Джекобсон.

— Я шесть лет учился в иешиве, — сказал мне Ошинс. Он безупречно пропел первые строки из талмудического трактата Брахот, пока Джекобсон обсуждал с официантом меню и заказывал себе жареных моллюсков с канадским беконом.

Как только мы за обедом начали обсуждать пункты договора, дело пошло быстро. Когда Питер вернется со Стейтен-Айленда, его ждет преприятный сюрприз. Мы быстро договорились о миллионном авансе «на бочку» и о солидных процентах с будущих прибылей. Единственное условие, которое поставил Джекобсон, заключалось в том, что роман должен занять первое место в списке бестселлеров газеты «Нью-Йорк тайме», как было в свое время с романами «Сара лишается невинности» и «Путь Онана». За такие деньги это достаточно разумное условие. Я, правда, попытался его снять, но мне это не удалось.

— А что, если он не займет первого места? — спросил я.

— А что, если небо упадет на землю? — ответил Джекобсон. — Я покупаю успех, и Куот должен мне его продать.

После обеда, когда Джекобсон ушел в спальню звонить Сэмми Хейфецу, Ошинс рассказал мне, что он начинал свою карьеру сочинителем реприз, и Питер Куот всегда был для него легендой, эстрадным хохмачом, который выбился в серьезную литературу. А сейчас он собирается сделать фильм по книге Куота, и это ужасно увлекательно.

— Честно говоря, я все еще не понимаю, как это можно сделать, — сказал я. — По-моему, экранизировать эту книгу совершенно невозможно.

— Вовсе нет. Сыграть говорящий хуй — это очень интересно, это настоящий tour de force. У любого опытного комика на такое глаза загорятся. — Ошинс посерьезнел и стал рассуждать профессионально. — Как только я начну перевоплощаться в Самсона и Далилу, в Иосифа и жену Потифара и так далее, я уже буду в своей стихии. Ведь я уже сказал, что я был когда-то репризером. Я сочинил добрых полдюжины скетчей про еблю, в которых хуй был рассказчиком. И здесь — то же самое. Ничего особенного! — На лице его появилось выражение озабоченности. — Нельзя, конечно, сказать, что тут все просто. Кстати, вы не возражаете, если я закурю? Я, конечно, шейгец, но я уважаю ваши взгляды. Если вы возражаете, честно скажите: нельзя.

— Это — между вами и Всевышним, а не между вами и мной.

— Гут гепаскент! (хорошее суждение!) — Он вытащил из нагрудного кармана огромную сигару и закурил. — В Лондоне все еще можно купить гаванские сигары. Они превосходны. Я вам скажу, что меня грызет. Вы-то меня поймете, а для Джаза это была бы китайская грамота. Он еще тот еврей, чистый «давар ахер»! Так вот, в прошлом месяце я выступал в Бруклине, и я заглянул в свою старую иешиву. Тамошние ребята были на седьмом небе, да и я тоже. Это было замечательно. Я снова чувствовал себя как дома. Так вот, перед отъездом раввин пригласил меня к себе в кабинет попить чаю. Он с большим пониманием, очень тонко отозвался о моих фильмах: он их все смотрел. А затем он очень мягко сказал: «Но, Мордехай…». Так меня зовут — Мордехай. «Но, Мордехай, — сказал он, — хотя Гитлера, да забудется имя его, хотя Гитлера уже нет, но разве в мире еще не осталось достаточно много Аманов? И должен ли Мордехай подавать Аману веревку, чтобы вешать евреев?»

За дверью рокотало крещендо джекобсоновского голоса. Я молчал. Ошинс нервно пыхтел сигарой.

— Тот вор на кресте возник по чистой случайности, — продолжал он. — Знаете, как это произошло? Я сымпровизировал этот монолог как-то на вечеринке. Прямо все придумал на месте. Все были в восторге, они просто помирали со смеху. Ну я и продолжал читать этот монолог на вечеринках, от раза к разу его понемногу улучшая. А потом мне пришло в голову сделать пластинку. Она разошлась больше чем в миллионе экземпляров, и я заклинился на этом воре. Это стало моим амплуа. Я играю его в каждом своем фильме; да вы это и сами понимаете. Но я хочу разрушить этот стереотип в своем фильме о Дрейфусе. Я хочу сыграть Дрейфуса как чаплиновского героя — трогательного, смешного, непобедимого. И никакого еврейского акцента! Это будет благородный, порядочный человек. А что касается юмора, то смешными будут антисемиты. Они будут чаплиновскими громилами, неуклюжими Аманами. Но я никак не могу себе позволить отказаться от этой куотовской штуки. Джаз обещает мне целое состояние, а мне нужны деньги.

Джаз Джекобсон с ликующим видом выскочил из спальни, его лысый череп аж лучился.

— Мы заполучили Хейфеца для «Моего хуя»! — крикнул он.

* * *

Самолет наконец взлетел, и я сумел хорошо выспаться в своем одиноком джорджтаунском доме. Когда Джен разбудила меня звонком из Иерусалима в шесть утра, солнце уже встало. Голос у нее был веселый: стало быть, день начался удачно.

— Есть надежда, — сказала она.

— Надежда на что? Что она вернется домой?

— Скоро узнаешь. Она отправила тебе письмо.

— Письмо из Израиля дойдет сюда недели через две-три.

— Ты получишь его через два дня. Председатель кибуца Дуду Баркаи отдал его какому-то типу из министерства иностранных дел, который завтра улетает в Вашингтон.

— Так что же там в письме?

Джин заколебалась, потом неуверенно сказала:

— Ты все прочтешь. Там хорошие новости.

— У нее все в порядке?

— Да, хотя она совершенно невыносима. Кстати, о невыносимых людях: твоя мать тоже в порядке. Она заставила меня повести ее в китайский кошерный ресторан. Там она добрых полчаса учиняла допрос метрдотелю, а затем заказала себе горячих каштанов и двойной джин с апельсиновым соком.