Герман Вук - Внутри, вовне

• Название: Внутри, вовне
• Автор: Герман Вук
• Издательство: Феникс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-222-00747-2

Имя Германа Вука достаточно хорошо известно как зарубежному, так и российскому читателю.

Книга «Внутри, вовне», написанная автором в 1985 году, впервые публикуется в России. Как и прежние произведения талантливого еврейского писателя, книга пронизана всепоглощающей любовью к человеку, Родине, духовным ценностям еврейского народа.

В каждой строке чувствуется тонкий психолог, наблюдательный и умудренный жизнью человек, мастерски владеющий словом.

Книга написана легким, сочным и вместе с тем увлекательным языком, захватывает читателя уже с первых страниц этого незаурядного произведения.

Нет сомнения, что выход романа на русском языке станет заметным событием в литературе и доставит огромное удовольствие всем, кто раскроет эту замечательную книгу.

---

Ну так вот, во время второго свидания — когда, по моим догадкам, Питер пытался лишить Мэрилин невинности прямо в Нью-Рошели — они вдрызг разругались, и он вынужден был пройти две мили пешком до станции под проливным дождем. В то время от воспаления легких еще нередко умирали, и когда Питер наутро проснулся, стуча зубами и весь в поту, я сразу же позвонил доктору Куоту, и он приехал и увез сына в больницу. Вот так-то случилось, что было доведено до победного конца мое ухаживание за Бобби Уэбб. И все благодаря проливному дождю.

* * *

— Боже, Бобби, как ты красива!

Мы лежали голые в постели, восторженно, но неуклюже елозя друг по другу без всякого толку. Мне казалось, что я все уже знаю о том, как делается это самое, но на самом деле мое невежество было уму непостижимо; непостижимо оно, по-видимому, и уму современного читателя, который, кажется, начинает познавать секс вскоре после того, как выучивается ездить на двухколесном велосипеде. Однако это не имело никакого значения. Я нисколько не беспокоился о своей мужской силе. В любовном трансе, в ощущении небесного блаженства, обнимая Прекрасную Америку по имени Бобби Уэбб, трансцендентальную аватару, пришедшую Извне, в лучах лунного света, заливавшего «Апрельский дом», я испытал первое в своей жизни священнодействие страсти.

— Милый, — сказала она, — боюсь, я чересчур лангелокш.

Вот вам вся Бобби Уэбб: в ослепляющий «момент прозрения», как говорят в наши дни профессора, читающие курс лекций по литературному творчеству, она извинилась передо мной за мою же неопытность в демоновом ремесле, и при этом еще употребила слова из портновского идиша, чтобы я почувствовал себя в своей стихии. Ланге локш — это жаргонное выражение, означающее человека очень высокого роста; в буквальном переводе — «длинная макаронина».

У соблазнителей есть свои методы, помогающие им выходить из трудных положений; и этот метод тогда, разумеется, сработал. Сколько раз? Вспомните о своей первой ночи, читатель, или, по крайней мере, о своей брачной ночи; если вы мужчина, не бойтесь преувеличить, если вы женщина, не тоскуйте о том, о чем вы читали в книгах. Все мы в той или иной мере близки к среднему уровню, и мало кто мечтает быть сексуальным гигантом, способным выгонять из себя оргазмы один за другим, как искусный бильярдист вгоняет шары в лузы. Питер Куот только играет в воплощенного Приапа. Но главное — это любовь, и именно любовь была тем волшебным белым сиянием, которое обволакивало меня и Бобби в ту ночь, до тех пор пока лунный свет за окном не сменился сиреневым светом зари.

— О Боже, уже утро! Ну, мама задаст мне жару! Милый, отвези меня домой!

И Бобби, в чем была, выскочила из постели.

Волшебство обволакивало нас и в лифте, и пышном вестибюле, и в такси — всю дорогу до 95-й улицы, подобно лившемуся на нас звездному дождю. Мы глядели друг другу в глаза, все еще светясь друг для друга неповторимым и вечным светом первой любви.

Но я выдержал характер. В потоке ласк, пронесшем нас через ночь, я ни разу не сказал Бобби, что я ее люблю. Я сумел этого избежать. Ибо если бы я это сделал, я ввел бы ее в заблуждение. А я если и был демоном, то не до такой степени.

Глава 72 Хемингуэевская подушка

Тетя Соня — мать кузена Гарольда — была Уолтером Кронкайтом радиовещательной сети нашей «мишпухи», поэтому с моей стороны было чистейшим безумием повести Гарольда в «Зимний сад» и показать ему в фойе фотографию Бобби Уэбб. Для тети Сони это было личная сенсация. Еще бы: вундеркинд Исроэлке, любимец мудрого «Зейде», драгоценный отпрыск большой «йохсенте», Минскер-Годол — и он спутался с шиксой из бродвейского кафешантана! Уверяю вас, для нашей «мишпухи» это был такой же удар в солнечное сплетение, как для Америки — запуск русского спутника. Однако, когда я повел Гарольда в «Зимний сад», я, дурак, этого не предусмотрел.

Кузен Гарольд некоторое время стоял, разглядывая фотографию, точно верующий перед святыми мощами, ожидающий, что он вот-вот начнет исцеляться. А я тем временем гордо сообщил ему, что с этой девушкой у меня роман.

Гарольд приехал из Швейцарии на каникулы в перерыве между семестрами на медицинском факультете. За обедом он красочно живописал свои амурные победы в общежитиях, поездных купе и даже в кабине фуникулера, а я сидел и слушал россказни этого совокупляющегося Синдбада и скромно молчал, как переодетый миллионер, позволяющий нищему хвастаться, сколько он накануне набрал милостыни, и думал о том, что Гарольд скажет, когда увидит фотографию Бобби в «Зимнем саду». Гарольд рассказал мне также о том, как в Швейцарию просачивается через Альпы нацистский антисемитизм, как время от времени на витринах еврейских магазинов пишут слово «Juif», и то тут, то там все чаще можно увидеть свастики и портреты Гитлера; но на мою святую простоту это не оказало никакого влияния.

— Может, кончится тем, что ты на ней женишься? — спросил Гарольд, разглядывая фотографию Бобби.

— Нет; но она очень мила.

— Еще бы!

Гарольд посмотрел на меня уважительно, как иной раз смотрел в детстве — до того, как мы оба достигли периода полового созревания, когда он вырвался вперед, возведя в предмет культа свой необыкновенный член, и вступил на сияющий путь завзятого ловеласа, в то время как я, жалкий девственник, отягощенный ощущением своей сексуальной неполноценности, безнадежно от него отстал. Фотография Бобби в «Зимнем саду» вернула мне уважение Гарольда, хотя он даже не знал, каково было положение на самом деле. Так что, наверно, вы понимаете, для чего я сделал такую глупость, что потащил Гарольда в «Зимний сад». Можете мне поверить, это был для меня триумфальный момент, хотя мне предстояло дорого за него заплатить.

* * *

Питер вышел из больницы и снова стал поговаривать о том, что он хочет уйти от Голдхендлера. Но тогда у него не было никакой возможности это сделать. У нас была куча работы. Голдхендлер снова был на коне: он готовил одновременно две новые регулярные программы плюс программу Лесли Хоуарда, да еще писал либретто для мюзикла на музыку Гершвина. Его квартира, стараниями миссис Фессер, продолжала заполняться мебелью антик. Карл и Зигмунд на «отлично» учились в колледже, а клебановский прииск на Аляске начал понемногу давать золото. Я торговался с хозяйкой нашего номера о том, чтобы продлить его поднаем до конца года, и были шансы, что это возможно, — но, конечно, только если Питер не уйдет от Голдхендлера. И здесь-то и кроется связь с хемингуэевской подушкой.

Поклонники Хемингуэя наверняка помнят, что когда его герой делает «это самое» с той или иной женщиной, он часто подкладывает ей подушку под ляжки. Ляжки — это для Хемингуэя дело первой руки, почти как коррида; а под ляжки у него обычно подкладывается подушка. Как я уже говорил, я воспринимал свой роман с Бобби как некий винегрет представлений, заимствованных из Хемингуэя, Коуарда и некоторых других писателей — может быть, больше всего из Эдны Сент-Винсент Миллей, как это выражено в ее характерном четверостишии:

Свеча рассеивает мрак —
Она сгорит к рассвету;
Но знайте все, и друг и враг:
Прекрасно пламя это.

Так было и у меня. Страсть представлялась мне недолговечной радостью, которая даруется нам, чтобы ею насладиться, а потом, с легкой грустью, с ней распрощаться, но в целом это — взаимное влечение, остающееся в благодарных воспоминаниях. Именно так я и понимал то, что происходит между мной и Бобби Уэбб. Все это было давным-давно, задолго до того, как нынешняя сексуальная революция сделала такое богемное ощущение допотопной ветошью. Вам следует представить себе, как смотрели на такие вещи ваши предки — почти современники Анны Карениной, — чтобы понять, что для Исроэлке в середине 30-х годов подобные настроения были этическим вольнодумством.

Следовательно, чем больше я подражал своим литературным образцам, тем было для меня лучше. Эдна Сент-Винсент Миллей не давала ответа на вопрос, как конкретно следует поступать; в ее многочисленных стихах говорилось лишь о том, как все это прекрасно и быстротечно, болезненно и драгоценно. Однако Эрнест Хемингуэй дал практический совет, заключавшийся в том, что подушка, подложенная под ляжки, очень усиливает взаимное наслаждение.

— Подушку? — спросила Бобби. — Зачем подушку? И так все хорошо.

Но я настойчиво предлагал попробовать, и Бобби не стала возражать. Мы подложили под Боббины изящные ляжки подушку с Питеровой кровати, но вроде бы от этого ничего не изменилось. Тогда я пошел в гостиную и взял большую подушку с дивана. Опять же Бобби была права, никакой сколько-нибудь заметной разницы я не уловил. Однако Бобби так хотела мне угодить, что потом она сказала, что это было действительно чудесно и нужно пользоваться подушкой почаще. А я был с ней в постели так счастлив, что мне было достаточно, если ей будет хоть вполовину так же хорошо, как мне. Поэтому ее утверждение меня ужасно обрадовало, я был по гроб благодарен Хемингуэю, и потом мы часто, если не забывали, пользовались подушкой. Никому это не мешало, только нужно было каждый раз вылезать из постели и идти за подушкой в гостиную. Кончилось тем, что однажды Бобби взяла меня за плечи и сказала: