Герман Вук - Внутри, вовне

• Название: Внутри, вовне
• Автор: Герман Вук
• Издательство: Феникс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-222-00747-2

Имя Германа Вука достаточно хорошо известно как зарубежному, так и российскому читателю.

Книга «Внутри, вовне», написанная автором в 1985 году, впервые публикуется в России. Как и прежние произведения талантливого еврейского писателя, книга пронизана всепоглощающей любовью к человеку, Родине, духовным ценностям еврейского народа.

В каждой строке чувствуется тонкий психолог, наблюдательный и умудренный жизнью человек, мастерски владеющий словом.

Книга написана легким, сочным и вместе с тем увлекательным языком, захватывает читателя уже с первых страниц этого незаурядного произведения.

Нет сомнения, что выход романа на русском языке станет заметным событием в литературе и доставит огромное удовольствие всем, кто раскроет эту замечательную книгу.

---

На ее бледном как мел лице появилось выражение безумного отчаяния. Она кинулась к телефону, набрала номер прачечной и когда папа поднял трубку, начала с завыванием кричать ему что-то по-русски. Тем временем старшой и Хаим, до которых дошло, что мама немного удручена, ринулись прочь, и тут же все вернулись с какими-то тряпками и ветошью. Все четверо грузчиков устремились вытирать пол. Это им удалось, и там, где только что была желто-зеленая лужица, осталось лишь — словно выеденное проказой — пятно голого дерева. В квартире все еше отвратительно пахло, и мама бросилась отворять окно, но из-за свежей, засохшей в пазах краски оно застряло и не открывалось. Грузчики попытались прийти ей на помощь и стали бороться с окном; один из них взял ломик и начал соскабливать с оконной рамы краску, и мама завизжала:

— Прекратите! ПРЕКРАТИТЕ!

В этот момент появился папа; он был бледен и тоже, кажется, немного не в себе.

Он показал очень хорошее время. Он попытался рассказать маме, что в прачечной сломался дополнительный бойлер и поэтому ему нужно как можно скорее вернуться назад. Мама заглушила его объяснения потоком гневных фраз по-русски, в которых выделялись и упорно повторялись три английских слова: «дом для престарелых». Папа пытался — тоже по-русски — как-то ее умиротворить, но тщетно. Он ушел и вскоре вернулся с раздражительным человеком в покрытой пылью одежде, которого он называл «управдомом». Я сразу же понял, что это был всего-навсего дворник, он же мусорщик — из тех, что готовы избить любого мальчика и лишь потом начать выяснять, что он натворил. Так, стало быть, на Лонгфелло-авеню дворника называют управдомом. Мы действительно заняли более высокое положение в обществе!

В этот момент сквозь капустные миазмы стали пробиваться легкие запахи мазей. «Бобэ» кончила принимать ванну и вскоре должна была принять участие в дебатах. Папа, у которого уже голова шла кругом, приказал мне пойти поиграть на улице. Он, должно быть, предвидел, что последующие развитие событий едва ли будет развлечением, подходящим для несовершеннолетних. Я и сам был не прочь унести ноги, но я не отваживался пройти мимо мамы, когда она в таком состоянии, мимо этих горшков и жуткого пятна, выеденного кислой капустой в мастике, которой только что до блеска натерли пол в гостиной.

Как я узнал позднее, папу тогда озарила гениальная мысль — голь на выдумки хитра. Дворник — то есть, простите, управдом — согласился позволить грузчикам отнести горшки на крышу. Мама с этим согласилась, и «Бобэ» тоже не возражала, когда ее заверили, что дверь, ведущая на крышу, будет закрыта на ключ. Папе, конечно, пришлось хорошенько подмазать колеса управдому, чтобы тот разрешил поставить горшки на крыше. У управдома тоже было обоняние, и ему вовсе не улыбалось держать в подведомственном ему доме — хотя бы и на крыше — эту маринованную конину или что там это еще было. Но, как сказано в Торе, взяв деньги, он поступил как научен был, а папа был преисполнен мужества отчаяния.

Позднее, когда бабушкина капуста была наконец готова, это, я должен признаться, была самая вкусная капуста, какую я когда-либо пробовал. С ней не шли ни в какое сравнение те клубки дряблых сырых волокон, которые под названием «кислой капусты» продают в магазинах. Бабушкина капуста была крепкая, сочная, отдававшая тем свежим ароматом фермы, который мы в ней учуяли с самого начала, кислая и в то же время очень аппетитная, настоящее объедение, пальчики оближешь. Нам с Ли очень нравилась эта капуста, а «Бобэ» нравилось смотреть, как мы ее едим. Да и папа, я знаю, был от нее без ума, но он обычно брал лишь чуточку, перед этим сперва виновато посмотрев на маму. Мама же к ней и не притрагивалась, утверждая, что от нее першит в горле. Наша «мишпуха», когда бывала у нас в гостях, ею просто объедалась, да еще с собой уносила, сколько могла. Словом, бабушкина кислая капуста пользовалась не меньшим успехом, чем ее настойка.

* * *

По-вашему, я не очень пощадил маму, выложив всю эту правду-матку? Но послушайте, кому же не случалось впасть в ярость, поцарапав только что купленную новехонькую машину, или помяв на ней бампер, или разбив задний фонарь? Это — всего лишь горе ребенка, у которого сломалась любимая игрушка; но у взрослого такое может вызвать побуждение убить. Эта солнечная квартира на третьем этаже для мамы была убежищем от Франкенталей, от мрачной, тесной квартирки на Олдэс-стрит, куда нужно было взбираться на пятый этаж; это был ее первый шаг на пути вверх по социальной лестнице — на том пути, который в конце концов должен был привести ее в квартиру, расположенную к западу от Центрального парка, по которой она шаркает сейчас.

Когда ей было около двенадцати лет, мачеха определила ее на работу — так мама мне однажды рассказала — рассыльной в один из лучших магазинов Минска, торговый ряд Левинсона. Дом Левинсонов, где она не раз бывала, казался ей дворцом: огромные комнаты, изящная мебель, теплые туалеты со спуском воды. Так что, как видите, евреи иной раз жили и так. По ее словам, в то время она твердо решила, что в один прекрасный день она уедет в Америку и будет жить в таком же доме, как у Левинсонов. Должно быть, в то солнечное утро в этой светлой квартире на Лонгфелло-авеню — в короткий промежуток времени, пока не внесли горшки, — мама наконец-то ощутила себя в доме Левинсонов.

Но в ту страшную минуту, когда бабушкина галутная кислая капуста расплескалась по ее американскому полу, квартира на Лонгфелло-авеню стала всего лишь еще одним местом, из которого нужно было выбраться. Запах, конечно, со временем улетучился, паркет снова натерли мастикой, а «Бобэ» выселилась. Но запах старого галута в квартире на Лонгфелло-авеню остался на веки вечные.

Глава 23 Мистер Уинстон и Большая «Йохсенте»

Я сообщил мистеру Уинстону, что мама придет в школу, чтобы зарегистрировать в школьных документах наш новый адрес. Сверкнув своей дуглас-фэрбенксовской улыбкой, мистер Уинстон ответил, что он будет рад с ней познакомиться. Это знакомство произошло на следующий день после катаклизма, возникшего из-за кислой капусты.

А теперь, приступая к описанию следующего великого переворота в моей жизни, я должен рассказать про мамин флирт с мистером Уинстоном. Это более чем странная история. Маму я об этом и не пытался расспрашивать: попробуй я только — ее слуховой аппарат тут же на несколько дней выйдет из строя. Как ни странно, моя сестра Ли тоже ничего об этом не помнит, и я уж не буду ей напоминать, а то она Бог знает что напридумывает и потом год за годом будет еще больше приукрашивать свои фантазии, так что, дай срок, мистер Уинстон затмит даже обед с морской пищей. Уж лучше не надо.

Вы, конечно, понимаете, что мама всегда была чиста, как горный снег. Когда речь идет о большой «йохсенте», иначе и быть не может. Она просто сглупила, но сглупила в крупном масштабе — в мамином масштабе. Мама никогда ничего не делала вполсилы.

* * *

— Послать его в лагерь? Чего ради?

Мы сидели за ужином. Папа выглядел бледнее и задумчивее обычного. Это было как раз перед тем, как он бросил курить, а пока он курил сигарету за сигаретой и ничего не ел. Этим вечером у него должна была состояться решающая встреча с большим гойским финансистом мистером Корнфельдером и новым человеком в деле, мистером Уортингтоном; и папа ни о чем другом не мог думать. Я уже добрый месяц слышал озабоченные разговоры о том, чем может кончиться эта встреча.

Мама:

— Ну, он там окрепнет и поздоровеет. И много чему научится.

Папа — не возражая, а только недоумевая:

— Чему научится?

— Всему. Грести, нырять, ездить на лошади, плести корзины. Всему.

— Плести корзины? Зачем ему плести корзины?

— А почему бы и нет? Почему бы ему не научиться плести корзины?

— Когда придет его учитель?

— В полдевятого.

— Сара, это же как раз, когда у меня будет встреча с Корнфельдером и Уортингтоном!

— Ну, так я сама поговорю с мистером Уинстоном.

— Но чем плоха фейдеровская ферма?

— Снова фейдеровская? Чтобы он там все лето носился как угорелый с этим шалопаем Гарольдом?

Мы с моим кузеном — «шалопаем» Гарольдом — уже несколько лет проводили летние каникулы вместе с мамой и тетей Соней на фейдеровской ферме в горах. Это было чудесное место, которое еще больше оживляли резвушки дочери Фейдера. Прошлым летом с одной из этих дочерей у Гарольда произошел какой-то темный инцидент, ему всыпали по первое число, и с тех пор его у нас называли не иначе как «шалопай Гарольд». Гарольду, как и мне, было тогда девять лет с небольшим, из игры в доктора и пациентку он уже вырос, а на что-нибудь более непотребное он еще едва ли был способен. Насколько я помню, дочь Фейдера тоже получила взбучку, так что, наверно, и она была не без греха, да еще сама же, наверное, Гарольда в это втравила. Во всяком случае, главным доводом в пользу летнего лагеря мистера Уинстона было то, что там я буду не вместе с «этим шалопаем» Гарольдом. Конечно же, мама не могла предвидеть, что в летнем лагере я познакомлюсь с Питером Куотом.