Герман Вук - Внутри, вовне

• Название: Внутри, вовне
• Автор: Герман Вук
• Издательство: Феникс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-222-00747-2

Имя Германа Вука достаточно хорошо известно как зарубежному, так и российскому читателю.

Книга «Внутри, вовне», написанная автором в 1985 году, впервые публикуется в России. Как и прежние произведения талантливого еврейского писателя, книга пронизана всепоглощающей любовью к человеку, Родине, духовным ценностям еврейского народа.

В каждой строке чувствуется тонкий психолог, наблюдательный и умудренный жизнью человек, мастерски владеющий словом.

Книга написана легким, сочным и вместе с тем увлекательным языком, захватывает читателя уже с первых страниц этого незаурядного произведения.

Нет сомнения, что выход романа на русском языке станет заметным событием в литературе и доставит огромное удовольствие всем, кто раскроет эту замечательную книгу.

---

Однако ни у кого маца не получалась так хорошо, как у «Бобэ». Такой мацы мне уже не едать, я это точно знаю. Свой рецепт «Бобэ» унесла с собой в Эдемский сад, туда, где она, без сомнения, занимает почетное место у ног неведомого мне «Зейде» — шамеса Солдатской синагоги в Минске.

* * *

— Дэви! Какого рожна ты в Нью-Йорке? — спросил Питер Куот по телефону. — Я позвонил только, чтобы узнать, как добраться до твоего дурацкого лагеря!

Я как раз укладывал вещи, хотя возвращаться в лагерь мне очень не хотелось. Библиотека юридического факультета работала все лето, и я предпочел бы засесть за книги, но мне нужно было закончить свою работу в лагере, чтобы получить свои двести долларов. Старый крокодил, директор лагеря, согласился отпустить меня в Нью-Йорк на неделю, и ни на один день больше.

Я рассказал Питеру о бабушкиной смерти.

— О! Прими мое сочувствие, старина. Видишь ли, Дэви, дело в том, что мы тут ужасно зашиваемся, и Гарри Голдхендлер хочет с тобой встретиться.

Я лишился дара речи. У меня было то же ощущение, которое бывает у человека, когда он глядит на ошеломительный рассвет, или когда ему сдается женщина, или когда, лязгая цепями, перед ним опускается подъемный мост давно осаждаемого им замка и трубные звуки приветствуют славного Победителя — Виконта де Бража. Это был зов Извне — громкий и ясный.

Гарри Голдхендлер хочет с тобой встретиться!

— Слушай, Питер, у меня же через три недели начинаются занятия на юридическом факультете.

— Знаю, я ему об этом сказал. Он ответил: «Скажи своему другу, что юриспруденция — это дело для старых пердунов, и пусть он дует сюда». Дэви, я начал с пятнадцати долларов в неделю, и я уже зашибаю тридцать. Гарри расплевался с Хенни Хольцем, а у него на шее висят три программы, начиная с первого сентября.

Вот это новость! Часовая воскресная передача Хенни Хольца шла на ура — почище, чем президентские беседы у камина. В теплые воскресные вечера передача Хольца доносилась в Америке из каждого окна. Идя по любой улице, можно было слышать Хольцевы шутки и хохот публики в студии. Хольц был у Голдхендлера гвоздем программы.

— У нас сейчас такой бардак, что сил нет, — продолжал Питер. — Можно, конечно, потянуть день или два, но решить нужно быстро, потому что у нас есть на подхвате еще десяток парней… Черт, меня зовут! Дэви, можешь мне позвонить сюда в двенадцать ночи?

— В двенадцать ночи? Я в это время буду спать.

— Поставь будильник! Мы пойдем где-нибудь поужинаем. Слушай, Дэви, то, что мы здесь делаем, — жуткая халтура, но за это платят. И это дает опыт. Мы с тобой напишем классный фарс и взорвем весь Бродвей. Ты же на самом деле вовсе не хочешь учиться на юриста. И никогда не хотел. Так пошли свою юриспруденцию к чертовой бабушке! Пока.

* * *

В тот день папа впервые после смерти «Бобэ» пошел на работу, и когда он вернулся к ужину, он выглядел хуже некуда. Седая щетина — а он должен был не бриться целый месяц, — прибавляла ему добрых двадцать лет. Хоть он и шутил про Ангела Смерти, потерю матери он пережил очень тяжело. Когда он отправился в синагогу, чтобы прочесть по ней «кадиш», я пошел вместе с ним. Я думал, что нам всего-навсего предстоит перейти на другую сторону улицы, но он повернул к Бродвею.

— Куда мы идем, папа?

— В «Утку по-пекински».

Я и раньше слышал, как этим странным названием он именовал маленькую синагогу, куда ходили некоторые его друзья-ортодоксы, но сам я там никогда не был. Мы с папой вошли в китайский ресторан, повернули к боковой двери и поднялись по плохо освещенной лестнице, на которой папа раза два остановился перевести дух. Внутри «Утка по-пекински» — у нее было какое-то длинное название на иврите, но все всегда называли ее не иначе, как «Уткой по-пекински», — была как две капли воды похожа на Минскую синагогу: то же расположение скамеек, столов и пюпитров; Ковчег Завета — за таким же потертым лиловым бархатным занавесом, расшитым блестками, изображающими львов; по стенам — такие же полки, прогибающиеся под тяжестью беспорядочно наваленных томов Талмуда. Если бы не шум уличного движения, доносившийся с Бродвея, да запахи китайской кухни, эту синагогу можно было бы запросто принять за Минскую.

После молитвы папа собирался отправиться на собрание сионистов. Был душный августовский вечер. Пока мы медленно шли по Бродвею, я рассказал ему про Голдхендлера.

— По-твоему, стоит об этом подумать? Ты не хочешь учиться на юриста?

Папа задал свой вопрос спокойно, но по тону его голоса я всегда понимал, что у него на уме.

— Гм… Может быть, мне пора начать самому зарабатывать на жизнь.

— Я просил тебя начать зарабатывать? Или мама просила?

— Папа, а ты можешь себе позволить без конца выкладывать деньги на мое ученье?

Мы стояли на перекрестке, ожидая зеленого света. В свете неоновой рекламы какого-то ресторана папины морщины казались черными полосами.

— Исроэлке, твой двоюродный брат Гарольд хочет в будущем году поступить на медицинский факультет в Канаде или в Швейцарии. Здесь, он боится, его не примут. Еврейская норма. А там — там его примут. Всю неделю, что мы сидели у Ривки, дядя Хайман талдычил мне о том, во что это ему обойдется. А я сказал ему, чтоб он опустился на колени и поблагодарил Бога за то, что у него есть сын, который хочет стать врачом. Я сказал ему, чтобы, когда придет пора, он взял взаймы любые деньги, и, если нужно, я тоже буду готов раскошелиться.

Зажегся зеленый свет. Переходя улицу, он продолжал:

— Решай. Делай как знаешь. Не ищи оправданий: гляди правде в глаза. Чего ты хочешь в жизни? Сочинять анекдоты — это жизненная цель Дэвида Гудкинда? Вправду ли ты хочешь стать писателем? Как Марк Твен? Как Шолом-Алейхем? Великим писателем?

— Ты думаешь, я смогу?

— Юристом ты можешь стать первоклассным. Писатель — это нечто рангом выше. Пиндар сказал: «Пусть я смогу писать гимны своего народа, и не важно, кто будет писать законы». — Время от времени папа любил вспоминать разные цитаты, почерпнутые из книг — в основном на идише, — которых он в юности прочел несметное множество.

— Поэтом мне едва ли стать, — ответил я, внутренне ухмыльнувшись от того, что я удержался от искушения произнести по-финкелевски — «пооэт».

Мы остановились перед домом, в котором должно было происходить собрание, — на крутом склоне 96-й улицы. Я и без того был на голову выше папы, а теперь он вдобавок стоял на склоне ниже меня. Он вынужден был задрать голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Он задыхался и был весь в поту.

— Ну, так прими правильное решение, сынок, а про деньги не беспокойся.

Когда в полночь меня разбудил будильник, я, зевая, набрал номер Голдхендлера. Никто не ответил. Я лежал в темноте, размышляя. Может быть, проработать на Голдхендлера только один год? За это время я заработаю достаточно, чтобы оплатить все свое учение до последнего курса. Это избавит папу от необходимости лезть вон из кожи, чтобы наскрести для меня деньги, и когда я вернусь на факультет, я все еще буду моложе большинства моих однокурсников. Я думал, думал и, ничего не решив, снова заснул. Поздним утром, когда уже вовсю жарило солнце, меня разбудил телефонный звонок. Сладкий голосок произнес:

— Дэвид?

— Да?

— Удивлен, что я звоню?

Боже правый! Дорси?

— Кто это?

— Киска Биберман, — раздался в трубке голос былых веков.

Монро Биберман женился на Киске Ольбаум в июне. И вот теперь они приглашали меня на обед. Они только что въехали в новую квартиру в районе Вашингтон-Хайтс. Киска сказала, что хочет попробовать на мне свою стряпню, прежде чем рисковать отравить других друзей. Я позвонил в лагерь и приказал им начать репетировать «Джерри видит гориллу»; и потом я целый день ходил взад и вперед по Риверсайд-Драйв, размышляя о своем будущем. Весь Гудзон был полон серых военных кораблей, стоявших на якоре. «Безобразные дорогие игрушки, — подумал я, — бесполезные отрыжки варварского прошлого. Кому теперь вздумается начать новую войну?».

Когда я одевался, чтобы ехать к Биберманам, ко мне в комнату заглянула мама:

— Слушай, папа мне сказал, что ты не хочешь дальше учиться на юриста, а вместо этого будешь зарабатывать деньги сочинением анекдотов. То, что ты хочешь зарабатывать деньги, — это очень хорошо. Но ведь ты можешь и учиться на юриста, и в то же время зарабатывать деньги.

— А? — завязывая галстук, я уставился на ее отражение в зеркале. — Каким образом?

— Будешь писать рекламы для «Голубой мечты». Ты можешь ходить в университет, а в свободное время писать рекламы. Я уже поговорила об этом с папой. Ты заработаешь больше денег, чем этот дурак Феликс Бродовский.

Это было заманчиво — за счет «Голубой мечты» начать заколачивать больше этого жирного кобеля. Но я успешно поборол искушение.