Бронислава Островская - Геройский Мишка, или Приключения плюшевого медвежонка на войне

• Название: Геройский Мишка, или Приключения плюшевого медвежонка на войне
• Автор: Бронислава Островская
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014

В переводе Виктора Костевича — фрагменты детской патриотической повести Брониславы Островской (1881–1928) «Геройский Мишка, или Приключения плюшевого медвежонка на войне». Великая война глазами игрушки.

---

После ночи, проведенной на матрасе, из которого торчали колючие волоски набивки, генерал просыпается в гневе. Он ищет приготовленные с вечера домашние туфли пана Медведского. На месте лишь одна. Генерал звонит. Разумеется, кнопка западает, и звонок теперь бренчит без перерыва. Лезет испуганный денщик. Лезет под кровать, но никак не может отыскать спрятавшуюся между стеной и ножкой туфлю. Та смеется до упаду.

Генерал несолоно хлебавши ковыляет в ванную в одной. Там едва приоткрытый кран обрушивает на него такую мощную струю воды, что генерал за минуту вымокает с головы до ног.

— Чертовы дети! — ругается он, отплевываясь и сопя.

На кухне самовар не желает закипать. Денщик Гришка битый час напрасно раздувает его, словно кузнечный мех. Завтрак опаздывает. Стакан молока выливается генералу на парадные брюки. В салфетке, которой он вытирает мокрые усы, оказывается дырка, куда постоянно попадает палец.

Генерал в ярости вскакивает и отправляется что-то писать. Перья сразу же ломаются. В чернильнице — прошлогодний сор. На исписанном с большим трудом листе вдруг расплывается здоровенная клякса.

К телефону! Аппарат, сообщивший нам, что генерала вызывают в штаб, неожиданно немеет и глохнет. Когда же генерал ему надоедает, он начинает прикидываться сумасшедшим, соединяя того невесть с кем и внезапно прерывая соединение.

Наконец в дверь звонит присланный из штаба офицер. Он должен проводить генерала в штаб, срочно. Входная дверь, любезно его впустившая, закрылась так, что никакая сила не может ее открыть. Ключ не хочет поворачиваться в замке, защелка даже не шевелится. Генерал тем временем ищет сапожную щетку. Туда-сюда бегает кухарка, бегает Гришка, офицер колдует у дверей. Щетка как сквозь землю провалилась. Потерявший терпение генерал отказывается от чистки мундира и от попыток выйти через прихожую. Захватив офицера, он убирается через кухню. Гришка по дороге получает затрещину. Вещи весело хохочут.

Вдруг щетка откуда-то сваливается прямо в руки одуревшего Гришки. Тому хочется сплюнуть, но из почтения к паркету он сдерживается, садится на табурет и начинает чистить генеральские сапоги. Я слышу, как он бормочет себе под нос:

— Таскают человека по миру чужое воевать. Паршиво тут. Очень надо на это смотреть, я бы мог у себя хлеб да соль вволю есть. Эх, — вздыхает он тяжко, — отпустили бы, собаки, домой.

Это, однако, превосходит все мое медвежье разумение. Значит, он не по доброй воле. Но тогда… Не такое, видать, оно простое слово — враг…

Позднее я увидел многих, что пришли на нашу землю по собственной воле, — у генерала бывали разные царские чиновники, которые как воронье слетелись в захваченный город, чтобы переделывать чужое в свое.

Однажды генерал дожидался важной персоны — его намеревался навестить недавно прибывший во Львов сановник, о котором мы много и даже слишком много слышали уже от телефона. Дверь ему случайно открыла кухарка. Не ожидая такое увидеть, она поспешно сплюнула трижды по три раза (что, как известно, лучше всего предохраняет от порчи) и бросилась наутек.

А генерал приглашал уже гостя в комнату и усаживал его в самое удобное, старое кожаное дедовское кресло. Рядом он поставил столик с угощением.

Гость, поглаживая длинные нечесаные волосы, излагал генералу план, имевший целью «восстановление исконного православия в этом исконно русском крае». Он просил военные власти о поддержке и вооруженном вмешательстве в случае неповиновения. Генерал соглашался, поддакивал. Оба обменивались любезностями. Наконец разговор коснулся частных тем, и генерал стал жаловаться, что «несчастливое» у него здесь жилье.

— Просто злые силы какие-то! Что мне делать, отче?

— Хорошо бы икону православную повесить, — опрометчиво посоветовал гость.

Опрометчиво, ибо тут-то чаша нашего терпения переполнилась — и вылилась наружу вся яростная злоба на захватчиков, лжецов и обидчиков. Русский край! Православная икона! Здесь?!

Кухарка видит иерарха

Дедовское кресло самоотверженно вывихнуло себе обе задние ножки, и достопочтенный сановник, неожиданнейшим образом завалившись назад, оказался вместе с креслом на полу, беспомощно дрыгая ногами в воздухе.

Генерал немедленно кинулся на помощь. Но тем самым дал возможность столику перевернуться, и лежащий был погребен под грудой закусок.

Влетел срочно призванный на помощь Гришка. После долгой возни всклокоченному гостю удалось-таки выбраться из завалов съестного, но сесть куда-нибудь еще он отказался. Сразу же начал прощаться с рассыпавшимся в извинениях генералом, а выходя, опасливо озирался.

Икону не повесили.

Всю зиму мы портили жизнь генералу. Он был по горло сыт и мечтал вырваться из этого «проклятого города». Мы знали, что он ждет назначения. Однажды утром телефон нам сообщил:

— Алло. Есть информация. Из штаба. Только что пришла. Генерал отправляется на фронт. Знает ли уже? Полагаю, что нет. Конечно, нет. Еще не знает. И не я ему об этом скажу. Куда? Под Кельцы. С резервами. Немедленно. Вы очень любезны. Спасибо.

Мы счастливы. Значит, генерал уедет. И к тому же на фронт, так что не сможет ничего забрать с собой. Может, и меня минует жуткая перспектива служить какому-то Мишке. Останусь дома.

Увы, напрасные надежды. Из подвала вытащили огромный старый ящик, в котором Медведским прислали как-то из деревни яблоки. Гришка под присмотром генерала стал складывать в него разнообразные припасы. Как заколдованные, исчезали банки с консервами, плитки шоколада, большущая пачка с табаком и сигаретами, бутылки коньяку, пакеты с кофе и чаем. В ящике поместился уже целый магазин, но место еще оставалось. Я смотрел на это, пребывая меж отчаянием и надеждой. Заберут меня или забудут? Я как мог скорчился на подоконнике. Ну, ну… я ведь почти спасен.

Вдруг генерал огляделся по сторонам.

— Что же мы возьмем на память? А? — И немного погодя решил: — Давай-ка Мишу.

Гришка бросился ко мне. Ах, что я пережил в тот миг! Все кончено! Я никогда не вернусь! В памяти мелькнула светлая головка Гали, серые глазки Стася. Никогда?! <…>

Предметы прощались со мной в торжественном молчании. Нет, это было слишком страшно.

Когда генерал собственноручно уложил меня в ящик, на спинку, животиком кверху, мне показалось, будто потолок падает мне на голову. Словно сквозь сон я ощущал, как кладут со мною рядом взятые на память медный самовар, кран которого больно вдавился мне в бок, и никелированную кофейную машинку. Потом обложили нас сверху салфетками и опустили крышку. Я услышал удары молотка, вбивавшего в мягкую доску гвозди. Конец.

Глухая тишина. Темнота. Пустота. Я потерял сознание.

Когда я пришел в себя и начал размышлять, положение показалось мне не таким уж отчаянным. Да, я был в руках у русского, у генерала, насильно заключенный в ящик. Но ведь я отправлялся в путешествие и мог повидать мир. Это волшебное слово «мир» всегда меня притягивало.

— Мы ведь еще не в России, — думал я, — мы едем вглубь Польши, на фронт. Как-нибудь да обойдется!

Сильнее всего меня злил сам способ путешествия. Это бы еще сошло для новорожденного Мишки, но сейчас…

Мои попутчики смирились со своей участью.

— Не так черт страшен, как его малюют, — говорил знававший в прошлом Россию самовар. — В Россию, так в Россию.

— Да чтоб те твой краник отвалился, — желал я в душе философски настроенному соседу, тем более что краник больно впивался мне в бок. — Тоже мне умник. Спи себе.

Кофейная машинка, привезенная из-за границы, сохраняла нейтралитет и от высказываний воздерживалась. Салфеткам недоставало инициативы. По счастью, удалось найти общий язык с нашим ящиком: почтенные сосновые доски понимали, что нас ждет, и лопались от злости при мысли о дальней ссылке. Гвозди тоже были на нашей стороне.

— Как-нибудь да справимся, — утешали они меня. И для начала пообещали информировать обо всем, что делается снаружи.

Я узнал, что сначала мы долго ехали поездом, теперь же тащимся на подводе, в хвосте русского обоза. Что возчиком у нас Гришка. Что, похоже, мы приближаемся к фронту, так как непрестанно слышна пальба. В самом деле — даже до моих замотанных салфетками ушей доносился глухой мерный гул.

Что за ирония судьбы! Я, так мечтавший о приключениях, приближаюсь к полю боя, зажатый со всех сторон, как селедка в бочке, и ровным счетом ничего не понимая.

Я забросал бедный ящик вопросами.

— Что там? Как там?

Доски терпеливо объясняли. И вдруг — замолчали. Я услышал гром, не такой как прежде, а близкий, крики, шум — и тут же мы затряслись и начали подскакивать. Я немедленно сообразил: атака. Убегаем.

Так и было. Похоже, подвода неслась по бездорожью, потому что тряска усиливалась. Мы перекатывались с боку на бок, подлетали кверху и падали обратно вниз.