Жорж Сименон - Премьер-министр (= Президент)

• Название: Премьер-министр (= Президент)
• Автор: Жорж Сименон
• Жанр: Детектив

---

На кухне сели позавтракать. В окно он увидел смутное очертание дерева у главного входа. Ствол его клонился к востоку из-за постоянных ветров с моря, к востоку тянулись и оголенные мокрые ветви. У дома зыбко, словно привидение, вырисовывался силуэт полицейского агента. Казалось, он находится где-то очень далеко, в ином мире, не слышно было даже его шагов, как будто утренний туман заглушил все звуки и стер все линии.

Время от времени Премьер-министр посматривал то на свои часы, то на небольшой приемник на столе. Незадолго перед тем, как настало время включить его, он из окна увидел Мари: медленно вырастая из тумана, она выделялась по мере приближения все отчетливее, и ее красная фуфайка была единственным ярким пятном на фоне белесого пейзажа.

На каждом волоске ее растрепанной головы, должно быть, трепетали росинки, как и на каждом стебельке травы, по которой она ступала. Когда она шумно распахнула двери в кухню, послышались восклицания и смех Эмиля. В эту ночь ее мать, наверное, родила, но Премьер-министр не позвал Мари, чтобы спросить об этом.

Хоть он и считал минуты, но повернул выключатель слишком рано и вынужден был прослушать какую-то глупую песенку, потом метеорологическую сводку, которая его совсем не интересовала.

- ...Четверг, четвертое ноября. День святого Шарля. Цены на Центральном парижском рынке. Фрукты и овощи...

- Итак, наш первый информационный выпуск. Новости Франции. Париж. Как того и ожидали вчера вечером, шумное оживление царило всю ночь на бульваре Сюше, где господин Филипп Шаламон, которому президент республики поручил сформировать коалиционное правительство, принял некоторых политических деятелей, принадлежащих к разным партиям. Около четырех часов пополудни из квартиры депутата от Шестнадцатого округа вышел лидер партии радикалов Эрнест Грушар, который предварительно встретился с представителем социалистической группы. Он высказал удовлетворение по поводу происходивших переговоров. Ожидают, что сегодня утром господин Шаламон, как он и обещал вчера, приедет в Елисейский дворец и даст окончательный ответ главе государства... На борту парохода "Мелина" общества "Морских транспортов"...

Премьер-министр выключил радио, не заметив, что Миллеран вошла в кабинет. Его охватило тоскливое недоумение и ощущение пустоты, напоминавшее чувство, которое он испытал утром, когда глубокая тишина сменила шум бури.

Он ждал Шаламона, почти уверенный, что тот приедет. Может быть, в глубине души он этого хотел? Он и сам не знал. Он не желал признаваться в этом, особенно теперь.

Пока он воображал, что его бывший сотрудник мчится к нему сквозь дождь и ветер, и даже предполагал, что тот, потерпев аварию, застрял на дороге, Шаламон в квартире на бульваре Сюше с холодным спокойствием продолжал свою игру и принимал одного за другим представителей различных политических партий.

Это было столь неожиданно, столь невероятно, что Премьер-министр никак не мог стряхнуть с себя оцепенение и даже машинально притронулся указательным пальцем к уголку глаза, где скопилось немного влаги.

Заметив наконец, что перед ним стоит Миллеран, и, сердясь на нее за непрошеное вторжение, он спросил, словно возвращаясь откуда-то издалека:

- В чем дело?

- Я хотела узнать, не позвонить ли сейчас в Эвре? Он молчал, собираясь с мыслями, а Миллеран продолжала:

- В больнице круглосуточное дежурство, может быть, не стоит ждать до девяти часов?

Он неподвижно сидел в кресле, и его остановившийся взгляд начинал беспокоить Миллеран; однако, зная по опыту, что должна притворяться, будто ничего не замечает, она объявила на всякий случай, чтобы прервать затянувшееся молчание:

- У Мари появилась еще одна сестренка. Пятая девочка в семье.

- Прошу вас, оставьте меня одного на некоторое время.

- Можно, я пойду к себе в кабинет?

- Нет. Куда-нибудь в другое место. Куда хотите...

Оставалось одно объяснение, которое, с его точки зрения, давало надежду, что исповедь Шаламона исчезла. Чтобы проверить это предположение, он удалил Миллеран и, как только она отворила дверь в кухню, направился в последнюю комнату и с лихорадочной поспешностью схватил "Приключения короля Позоля" в тяжелом футляре.

В этот миг ему так хотелось...

Но вторая тетрадь открылась сама на сороковой странице, и лист бумаги со штампом президиума Совета министров как бы в насмешку оказался на месте, похожий на старое, никому не нужное любовное письмо или засушенный цветок, забытый между страницами книги. Столь же мало значил теперь и этот лист бумаги, несмотря на свой трагический смысл и те заботы, которыми Премьер-министр его окружал, ибо эти выцветшие строки ничему не помешали.

"...Я, нижеподписавшийся, Филипп Шаламон..."

Нетерпеливым жестом, который он позволил себе всего два-три раза в жизни и которого сразу же устыдился, он с силой швырнул книгу на пол и тут же с унизительной торопливостью стал собирать разлетевшиеся по полу листы и гравюры.

Да, из-за своего бывшего секретаря он ползает теперь по паркету и в страхе оглядывается на дверь, боясь, что кто-нибудь войдет и застанет его на четвереньках! И как смешно и жалко выглядел бы он, если бы нога сыграла с ним прежнюю шутку сейчас, когда он согнулся в такой нелепой позе!

Миллеран ждала на кухне, не зная, что происходит здесь, в кабинете, и чутко прислушивалась. Прошло по крайней мере минут десять, пока звонок не позвал ее обратно.

Премьер-министр по-прежнему сидел в кресле "Луи-Филипп". Его волнение улеглось, уступив место ледяному спокойствию, от которого ей стало не по себе, ибо оно было столь же неестественным, как и его глухой голос с непривычными интонациями.

- Можете позвонить в Эвре.

В данный момент здоровье Малата мало его беспокоило, но необходимо было, чтобы жизнь немедленно вошла в свою обычную колею и чтобы мелкие каждодневные события чередовались в привычной последовательности. Это было своего рода нравственной гигиеной и единственным способом сохранить душевное равновесие.

Если бы бумага исчезла из книги Пьера Луиса, он бы понял, он бы принял, может быть, даже одобрил поведение Шаламона, и лично его это не задело бы.

Но документ по-прежнему находился в его руках, а это коренным образом меняло дело. Вывод мог быть только один: его бывший секретарь цинично считает, что дорога для него теперь открыта и препятствий на пути к власти более не существует.

Правда, где-то там, в Нормандии, на крутом берегу у самого моря еще жил старик, долго пугавший его клочком бумаги, но документ этот успел потерять всякую цену, а чернила, которыми он был написан, давно выцвели...

Шаламон вел себя так, будто Премьер-министр был уже мертв.

Тщательно все продумав, взвесив все "за" и "против", ясно сознавая, чем он рискует, и предвидя все возможные последствия, в эту ночь Шаламон принял окончательное решение.

Ему и в голову не пришло позвонить. Повреждение на линии не играло здесь никакой роли. Он не предпринял поездки в Эберг и на этот раз не послал никого, кто бы выступил в его защиту или вел бы переговоры от его имени.

- Алло! Больница Эвре?

Неужели Премьер-министр действительно намерен проявить сейчас заботу о маньяке, преследовавшем его столько лет? Неужели он дошел до этого? Ему хотелось броситься в соседнюю комнату, вырвать трубку из рук секретаря и дать отбой. Все раздражало его, в том числе и туман, неподвижный и бессмысленный, который прильнул к окнам и придавал миру такой потусторонний вид.

- Да, я слушаю... Вы говорите, он... Я вас плохо слышу, мадемуазель... Да, да... Теперь лучше... Вы не знаете, с какого часа... Понимаю... Вероятно, я снова позвоню вам... Благодарю...

- Ну что? - буркнул он сердито, когда вошла смущенная Миллеран.

- Доктор Жакмон или Жомон, я не расслышала, сейчас его оперирует... Операция началась в четверть восьмого.. Предполагают, она займет много времени... По-видимому...

- Почему вы сказали, что опять позвоните?

- Не знаю... Я думала, вы захотите узнать... Он отрезал:

- Вы здесь не для того, чтобы думать!

Все это было до такой степени глупо, что он готов был биться головой о стену. С какой стати он волнуется за судьбу совершенно ему безразличного человека, которого давно следовало бы упрятать в психиатрическую больницу, в сущности лишь из-за того, что в течение сорока лет этот человек повторял:

- А все-таки я пойду на твои похороны...

И вот сам Малат, которому было восемьдесят три года - он был на год старше своего школьного товарища, - угодил на операционный стол: рак горла так и не вылечили, несмотря на предыдущие операции. Живет он или нет - какая разница? Какое это могло иметь значение?

- Скажите Эмилю, чтобы он съездил в Этрета за газетами.

- Кажется, едет парикмахер, - доложила Миллеран, повернувшись к окну и увидав человека на велосипеде. В густом тумане его фигура приняла какие-то фантастические очертания.