Барбара Такман - Первый блицкриг. Август 1914

• Название: Первый блицкриг. Август 1914
• Автор: Барбара Такман
• Издательство: ACT
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-014935-2

Документальное произведение может быть более захватывающим, чем самый увлекательный детектив, потому что действительность истории интереснее любого вымысла. Прославленная книга Барбары Такман — блестящее тому доказательство. Ее читают и перечитывают, переиздают и раскупают, она удостоена одной из высших литературных наград мира — Пулитцеровской премии. Как и почему началась Первая мировая война? Какая неумолимая логика событий постепенно затягивала державы, не желавшие, в сущности, воевать, в кровавый водоворот. Какие тайные механизмы истории, почти случайно пущенные в ход, дали толчок гигантской военной машине? Почему план Шлиффена, до секунды, до миллиметра выверенный лучшими специалистами германского генерального штаба, в итоге рухнул?..

---

Людендорф потом уже привык и ждал русских телеграмм, которые его штаб дешифровал или переводил на немецкий и представлял ему ежедневно в одиннадцать часов вечера. Если они опаздывали, Людендорф начинал нервничать и появлялся лично у связистов, чтобы выяснить, в чем дело.

Хоффман считает, что победу под Танненбергом одержали именно благодаря перехваченным телеграммам.

«У нас был союзник — наш враг, — говорил он. — Мы знали все планы противника».

Для публики же спасителем Восточной Пруссии был номинальный командующий — Гинденбург. Престарелый генерал, вытащенный из отставки в старомодном синем мундире, превратился в титана.

Триумф в Восточной Пруссии, невероятно раздутый по сравнению с его настоящим значением, создал для Германии миф о Гинденбурге. Даже хитрое злоязычие Хоффмана не могло повредить ему.

Позднее, уже в качестве начальника штаба Восточного фронта, водя гостей по полям Танненберга, он рассказывал: «Вот здесь фельдмаршал спал перед сражением, здесь он спал после сражения, а вот здесь — во время сражения».

В России суть катастрофы не сразу дошла до общественного сознания, притушенная громадной победой, одержанной в то же самое время над австрийцами на галицийском фронте. В количественном отношении она была даже больше той, которую одержали немцы под Танненбергом, и произвела на врага такой же эффект. В серии сражений, происходивших с двадцать шестого августа по десятое сентября и закончившихся битвой при Лемберге, русские убили и ранили двести пятьдесят тысяч, захватили сто тысяч пленных, заставили австрийцев за восемнадцать дней отступить на двести пятьдесят километров, нанесли поражение австро-венгерской армии, особенно ее офицерскому корпусу, от которого она никогда уже не оправилась. Это обескровило Австро-Венгрию.

Но 2-я русская армия больше не существовала, генерал Самсонов был мертв, а из пяти его командиров корпусов двое были в плену, а остальные смещены с постов как несправившиеся.

После сражения у Мазурских озер под нажимом немцев генерал Ренненкампф «потерял голову», по обычному выражению Жилинского, бросил армию и на автомобиле умчался к границе, завершив тем самым крах своей репутации и заслужив позорное изгнание из армии, что повлекло за собой и смещение Жилинского. В телеграмме великому князю Жилинский обвинял Ренненкампфа в паническом бегстве. Это возмутило великого князя, считавшего, что главная вина лежит на Жилинском. Поэтому он доложил царю, что это Жилинский «сам потерял голову и не способен управлять боевыми действиями», в результате чего к жертвам Танненберга прибавилась еще одна.

Это сражение обнажило плохую подготовку войск, недостатки снабжения, некомпетентность генералов и слабую организацию. Новый военный министр Гучков утверждал, что у него «сложилось твердое убеждение в том, что война была проиграна» после Танненберга.

Поражение прибавило новой смелости прогерманским группам, которые открыто начали агитировать за выход из войны. Граф Витте был уверен, что война погубит Россию, а Распутин, что она приведет к краху режима. Министерства юстиции и внутренних дел представили царю меморандум, настаивая на скорейшем мире с Германией на том основании, что продолжение дружбы с союзниками будет фатальным. Возможность не замедлила представиться. Вскоре Германия сделала России предложение о заключении сепаратного мира, переговоры о котором продолжались в течение 1915 и 1916 годов.

Либо из-за верности союзникам и Лондонскому пакту, боязни договора с Германией, нечувствительности к нарастанию революционного движения или же просто из-за паралича власти русские не приняли предложения Германии. Война продолжалась среди все растущего хаоса.

После катастрофы генерал маркиз де Лагиш, французский военный атташе, прибыл, чтобы выразить сочувствие главнокомандующему.

«Мы счастливы принести такие жертвы ради наших союзников», — галантно ответил великий князь.

Чего бы она ни стоила России, эта жертва дала французам то, что они хотели: уменьшение германских сил на Западном фронте. Два корпуса, опоздавшие к Танненбергу, отсутствовали на Марне.

Пожары Лувэна

В 1915 году появилась написанная в эмиграции книга Эмиля Верхарна, ведущего бельгийского поэта.

В предпосланном ей посвящении он писал: «Пишущий эту книгу был когда-то пацифистом… Для него не было большего или более неожиданного разочарования. Это настолько сильно коснулось его, что он почувствовал себя другим человеком. И все же, как ему кажется, в этом вызванном в нем состоянии ненависти, унижающем его сознание, он посвящает эти страницы с глубоким чувством человеку, которым он был когда-то».

Из всего, что было когда-то написано об этом, написанное Верхарном является наиболее острым примером того, что война и оккупация делают с сознанием очевидца.

Когда закончилось «Приграничное сражение», война продолжалась всего двадцать дней и за это время сумела породить как среди воюющих, так и нейтральных страсти, точки зрения, идеи и вопросы, которые определили ее будущее и будущее истории. Мир, каким он привык быть, и идеи, формировавшие его, исчезли, как прошлое Верхарна, в августовских событиях и событиях последующих месяцев. Все составляющие — братство социалистов, переплетение финансов и торговли, другие экономические факторы — все то, что должно было сделать войну невозможной, ничто не сработало, когда пришло время. Национализм, как бешеный порыв ветра, налетел и вымел все.

Люди вступали в войну с различными чувствами и идеями. Среди ее участников одни пацифисты и социалисты сердцем были против войны, другие, вроде Рупперта Брука, приветствовали ее.

«Да будь благословен Господь, сравнявший нас единым часом», — писал он в своем стихотворении «1914».

Немцы испытывали те же чувства. Война должна была быть, писал Томас Манн, «очищением, освобождением, великой надеждой. Победа Германии будет победой души. Германская душа, — пояснял он, — противоположна пацифистскому идеалу цивилизации, поскольку не является ли мир элементом, разрушающим общество?». Эта концепция, зеркальное отражение основной германской милитаристской теории о том, что война облагораживает, была очень недалека от сентенций Рупперта Брука и в то время ее придерживалось немало уважаемых людей, в числе которых был и Теодор Рузвельт. К 1914 году, не считая окраинных войн на Балканах, Европейский континент не переживал подобных потрясений в течение целого поколения, и, по мнению одного наблюдателя, приветственное отношение к войне зависело в какой-то степени от «неосознанной скучности мира».

Там, где Брук усматривал чистоту и благородство, Манн видел более положительную цель. Поскольку немцы являются, как он говорил, самыми образованными, дисциплинированными и миролюбивыми из всех народов, они заслуживают того, чтобы быть и самыми сильными, чтобы господствовать, создать «германский мир» из того, «что со всякими возможными оправданиями называется германской войной».

Хотя Манн писал это в 1917 году, он вспоминал 1914 год, который должен был стать германским 1789-м, установлением германской идеи в истории, воцарением Kultur, выполнением германской исторической миссии.

В августе, сидя в кафе в Аахене, один немецкий ученый сказал американскому журналисту Ирвину Коббу: «Мы, немцы, являемся наиболее трудолюбивой, честной и лучше всех образованной нацией в Европе. Россия отстаивает реакцию, Англия — эгоизм и вероломство, Франция — декадентство, Германия — прогресс. Германская Kultur просветит мир, и после этой войны другой не будет».

Немецкий делец, сидевший с ними, имел более конкретные цели. Россия должна быть подчинена настолько, чтобы никогда больше славянская угроза не нависала над Европой: Великобритания должна быть совершенно повержена и лишена флота, Индии и Египта; Франция — заплатить такую контрибуцию, от которой бы она никогда не оправилась; Бельгия должна отдать свое побережье, поскольку Германии нужны порты в проливе; Япония будет наказана в свое время. Союз «всех тевтонских и скандинавских народов в Европе, включая Болгарию, будет пользоваться абсолютным господством от Северного до Черного моря. У Европы будет новая карта, в центре которой — Германия».

Подобные разговоры еще за несколько лет до войны не способствовали развитию дружественных чувств по отношению к Германии.

«Мы часто действовали миру на нервы, — признает Бетман-Хольвег, — часто объявляли о праве Германии вести за собой мир. Это, — поясняет он, — истолковывалось как стремление к мировому господству, но на самом деле являлось «неуравновешенной запальчивостью мальчишества».

Но мир ее такой не считал. В германском тоне была дерзость, содержавшая скорее угрозу, чем мальчишество. У мира «разболелась голова, и ему надоело… — писал Бернард Шоу в 1914 году, — германское бряцание оружием…Мы были крайне раздражены прусским милитаризмом, его презрением к нам, человеческому счастью и здравому смыслу, и мы просто поднялись и пошли против него».