Йозеф Рот - Направо и налево

• Название: Направо и налево
• Автор: Йозеф Рот
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1929
• ISBN: 5-7516-0309-5

Йозеф Рот (1894–1939) — выдающийся австрийский писатель, классик мировой литературы XX века, автор знаменитых романов «Марш Радецкого», «Склеп капуцинов», «Иов». Действие романа «Направо и налево» развертывается в Германии после Первой мировой войны. В центре повествования — сын банкира, человек одаренный, но слабохарактерный и нерешительный. Ему противопоставлен эмигрант из России, практичный делец, вместе с тем наделенный автором романтическими чертами. Оба героя переживают трагическое крушение иллюзий.

На русском языке роман издается впервые.

---

— Я беру ее, — сказал Пауль быстро и решительно, как обычно говорил по телефону. — Беру, решено!

В самом деле, комната ему необходима. Чем больше разъезжал он по курфюршеству, тем нужнее она становилась. Был туманный февральский день, на перекрестках стояли нищие в серых шинелях, прикрытые куполами тумана. Далее трех метров прохожих не было видно, рано зажженные фонари горели как гаснущие звезды. Пауль знал, что очень грустил бы, не сними он эту комнату. Итак, сегодня у него маленькая сенсация. Целый день не приходила почта, а в те дни, когда почтовый ящик оставался пустым, он особенно остро чувствовал себя покинутым. В такие дни он становился суеверным пессимистом. Он воображал, что людям, с которыми он состоял в переписке, некая враждебная сила препятствует писать ему, или что их письма затерялись на дне почтового ящика, или что в почтовом вагоне порвались мешки с корреспонденцией. Сам он писал неохотно. Он посылал телеграммы или диктовал. Итак, вчера и позавчера ни один человек обо мне не вспомнил, говорил себе Пауль, если его почтовый ящик оказывался пустым. У меня много друзей, а я — совсем один. Даже Марга мне не пишет.

В такие дни он с неторопливым радостным предвкушением настраивал себя на знакомство с деловой корреспонденцией, которая ждала его в конторе в центре города. (Он говорил не «центр города», а «Сити».) Хотя вообще эта корреспонденция его не интересовала. Один деловой партнер предоставил в его распоряжение контору, где сидели секретарь и машинистка Бернгейма, отвечая на телефонные звонки и записывая сообщения, они же самостоятельно осуществляли «небольшие сделки»; когда же заходила речь о крупных — звонили на квартиру Пауля. Каждый день, через час после пробуждения, Пауль направлялся в контору. Если домой приходили письма, то ехал на автомобиле. Когда писем не было — шел пешком, чтобы до дна испить чашу одиночества, а дождавшись момента, когда боль одиночества сменялась мягкой грустью, медленно взращивать надежды на деловую корреспонденцию, возможно таящую неожиданности. Ведь в неразберихе и хлопотах в нее могло затесаться и частное письмо.

Он решил отказаться от конторы в «Сити» и устроить ее на третьем этаже над своей квартирой. По вечерам случались часы, которые он вынужден был проводить один в своей комнате, когда не появлялись друзья, не приходили письма, не звонил телефон. Тогда свое одиночество он ощущал как тюремное заключение. Женщины, с которыми Пауля связывали любовные отношения, занимали его, только пока были рядом. Марга, его постоянная любовница, жила в Вене; она приезжала к нему раз в месяц. Это была молодая актриса, которая ни за что не хотела оставить театр. На берлинскую сцену он не смог ее пристроить. Но даже если бы Марга оставалась при нем неотлучно, его одиночество не стало бы меньше. Она была нужна ему, лишь поскольку того требовал обычай. Он ее не любил, но традиция заставляла иметь подругу. Это повышало его общественный и даже деловой статус.

Тяжко быть одному. Все мучительные мысли приходят из одиночества, как поезда — из дальних стран. Оставаясь наедине с собой, он вспоминал о Никите, о госпитале, о потерянной Англии, о прерванных занятиях в Оксфорде. Ему было около тридцати. Тридцатый день рождения казался ему последним этапом на пути к славе. Если к этому времени не станешь значительным человеком, не будешь им уже никогда. А вести неприметную, серую жизнь казалось Бернгейму предательством по отношению к самому себе, своему таланту, гениальным задаткам юности, к своему покойному отцу. Думая о будущем, он мог представить себе либо величие, либо смерть. И чем радужнее рисовалось ему величие, тем больше страха он испытывал перед смертью. В такие часы пустота смерти уже охватывала и наполняла его.

Чтобы убежать от нее, он окружал себя обществом. Это были люди, получившие от него жизнь; тени, поднявшиеся из испарений времени и ими порожденные. Все они двигались в неопределенной, лишенной границ и беспрерывно меняющей объем области между искусством и азартными играми. Они были связаны с театром, с живописью, с литературой, но не писали, не рисовали, не выступали на сцене. Кто-то создал журнал, просуществовавший неделю. Этот взял аванс за газетную статью, которую никогда не напишет. Третий основал театр для юношества и был арестован на первом же представлении. Четвертый сдал свое жилище игорному клубу, не мог больше жить в собственном доме и спустил в другом игорном клубе полученную арендную плату. Пятый, изучавший медицину, занялся абортами, но из-за робости практиковал только в дружеском кругу и не получил никаких гонораров. Шестой устраивал спиритические сеансы, и на него донес собственный медиум. Седьмой служил в тайной полиции и одновременно в агентуре иностранного посольства, обманывал всех и опасался мести со всех сторон. Восьмой снабжал русских эмигрантов фальшивыми паспортами и служил посредником при получении в полиции видов на жительство. Девятый питал радикальные газеты ложными сведениями из тайных националистических организаций. Десятый скупал их, прежде чем они попадали в печать, и получал за это плату от консервативно настроенных господ с деньгами. В те дни стало ясным, что нравственность этого мира зависит исключительно от устойчивости валюты — старая истина, которая в течение многих лет, когда деньги имели неоспоримую ценность, была забыта. Мораль общества утверждается на мировых биржах.

Для всех этих людей квартира Бернгейма была открыта день и ночь. Он, единственный среди них, зарабатывал настоящие деньги — то есть чужие — и этим выделялся. Это превосходство становилось тем ценнее и ощутимее, чем больше он за него платил. Иногда он склонен был переоценивать своих друзей, чтобы самому себе казаться могущественным. Он поддался иллюзии, что ведет наконец жизнь истинных господ. И как некогда его отец, он покупал теперь костюмы, обувь, шляпы в Англии. Он курил английский табак из английских трубок, ел фрукты, овсянку, полусырое мясо, совершал прогулки верхом, как в годы своей юности. Его огорчало, что у него не было собственной лошади. Наемный автомобиль с шофером в ливрее. Пауль хотел бы иметь лошадей и несколько машин. Убежденный, как и весь мир, что политика и все национальное, даже европейское, бытие определяется экономикой, он пренебрегал своими способностями в литературе и истории искусства и говорил теперь только об «экономических реалиях». «Нужно, — говорил он доктору Кенигу, одному из своих друзей, — господствовать на рынке. Рынок и есть общественное мнение. Газеты — рабыни банков. Кто господствует над банками с их рабынями — тот управляет государством».

Доктор Кениг, который был леваком, симпатизировал России и считал себя революционером, которому недоставало только революции, слушал с благоговением, которое ради поддержки оной всегда держат наготове противники буржуазного общественного строя. Бернгейм считал его могучим вождем пролетариата, а тот видел в Пауле тайное доверенное лицо тяжелой промышленности. Так они и сидели друг против друга, представители двух враждующих сил, беспристрастные ради дружбы, и каждый лелеял мысль о благотворном влиянии, которое он оказывает на другого.

— Мы еще с Россией будем вести дела, — говорил Пауль с примирительной иронией.

— Вы там заработаете деньги, которые мы у вас здесь отнимем, — отвечал доктор Кениг.

Вечером они сидели за карточным столом. Доктор Кениг проигрывал. Неудачу в игре он объяснял своим мировоззрением, которое заставляло его презирать деньги. Он брал взаймы у Пауля, который выигрывал и объяснял это традиционным образом невезением в любви. По вечерам он терпеть не мог политики и предпочитал, к примеру, анекдоты Кастнера, который приносил иногда порнографические издания. Кастнер брал их на комиссию у людей, оказавшихся в стесненных денежных обстоятельствах. Многие Бернгейм у него уже перекупил. Они нужны ему были только для развлечения дам, которые его посещали и которым он говорил: «Я должен на полчасика оставить вас одну — срочное дело. Полистайте пока журналы. Только не трогайте те книги. Это отрава для женщин!» Вернувшись через четверть часа, он видел, что женщина сидит над запретными книжками.

Несколько раз в неделю он давал большой ужин, который заканчивался только на рассвете. Тогда его шофер в белых перчатках обслуживал гостей. После еды юный поэт читал вслух что-нибудь из своих драм. Тушили люстру и только по углам оставляли гореть занавешенные темно-синим батиком груши. Поэт читал, сидя в кресле. Слушатели возлежали на подушках, которых у Бернгейма было великое множество. Из них составлялись диваны. По мере развития драматического действия усиливалось внимание слушателей к своим хорошеньким соседкам. Когда поэт дочитывал последний акт, большинство лежало в темноте, словно за уже опущенным занавесом.

Лампочки под батиком тушили. То тут, то там мелькала светящаяся рука — тянулась за стаканом. В соседней комнате шофер заводил приглушенно звучащий граммофон. Где-то перешептывались. Шатаясь, поднималась парочка — потанцевать — и после нескольких па рушилась снова, будто кончался завод механизма, встроенного в их тела и приводившего в движение их члены. У многих хватало еще сил курить. Вместе с дымом они распространяли прелый запах изо рта, и аромат вина, сигарет, пудры и духов смешивался с запахом ментола и зубной пасты. Еще до рассвета шофер в неизменно белых перчатках — чудо, светящееся в темноте, — разносил черный кофе в крошечных чашечках. Дамы и господа с золотыми браслетиками на запястьях подносили чашки к губам, оттопыривая мизинцы.