Никита Немыгин - Под юбками Марианны

• Название: Под юбками Марианны
• Автор: Никита Немыгин
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-367-02441-8

Это роман о настроении, с которым люди приезжают во Францию и с которым покидают ее. Марианна — символ Французской республики. Она играет роль доброй мачехи, и спрятаться под пышные юбки страстной девы спешат многие. Одни — в радостной тщеславной надежде, другие — от безысходности. Это рассказ человека, уехавшего на некоторое время из России, а потом вернувшегося с новым странным опытом пережитого.

Роман о любви и нелюбви в городе, где любовь разлита в воздухе, а нелюбовь — аномалия.

---

— Что ж отец? Обижает ее?

— Да нет, не то чтобы он сильно ее притеснял… но, ты знаешь, он сильный человек, с железной волей. Он всего сам добился в жизни. Я не знаю, зачем он на маме-то женился, думаю, он и ребенка сам мог родить. — Я почувствовал, как Галина слабо улыбнулась и поудобнее устроилась на плече. — Но ему всю жизнь мы с мамой чем-то не угождали. И в моем поведении все ему было не так. Хорошо учусь — так он спросит, почему не отлично. Я стала учиться отлично. Он стал говорить, что вот еще, можно бы и языками заняться, и музыкой. Стала я и тем и другим заниматься. Разумеется, все невозможно было делать хорошо, так что претензий всегда было много, и слез, и крика… бр-р. — Галина махнула рукой, словно бы открещиваясь от этого. — Дома контроль — ни шагу без отцова согласия не ступи. Даже моим подружкам звонил, проверял, с ними ли я, ты представляешь? Я, разумеется, ни на какие вечеринки там с друзьями или тем более с мальчиками не ходила. Куда там! Даже если я на полчаса задерживалась, телефон уж разрывался. А мама не могла быть никак моим союзником — даже поплакаться ей я не всякий раз могла. Если честно, я не помню, когда было так, чтобы я так же беззаботно носилась по окрестностям, как эти дети.

— Такое вот печальное детство, — продолжала Галина, — а потом я уехала учиться. Ума не приложу, почему отец меня отпустил. Естественно, никаких навыков общения с другими людьми у меня не было. И я так ждала этой свободы, наконец освободиться из-под отцова гнета. А получилось — новое ожидание. И даже… нет, — поспешно поправилась она, — погоди, я сказала «гнета», да? Я все-таки не права, нельзя плохо говорить о родителях. Просто у меня другой взгляд на жизнь, несколько другой. Да… — Галина заволновалась, речь ее стала чуть прерываться.

— Ну и как, наверное, ты была счастлива? — спросил я.

— Ничего особо впечатляющего из этого не получилось. Полюбила мальчика — обманул. Завела друзей — разочаровалась. Стала об этом рассказывать родным — отец чуть не смеялся, сказал, что мне, мол, только иконы в друзья можно брать, что сама виновата, потому что нет опыта общения. Наверняка он прав был. Сейчас-то я понимаю, что глупые это все были обидки на друзей, гораздо хуже люди потом встречались. А с мальчиком — сама виновата. Но зачем смеяться? Будто это не по его милости я двадцать лет дома просидела! Что я, виновата, что ли, теперь?

Я молчал, хотя наверняка следовало сказать что-нибудь проникновенное и утешающее. Но на ум не приходило ровным счетом ничего путного.

— Так если все так было печально, чего же тебе скучать? Радоваться надо, что ты можешь жить так, как тебе нравится.

— Вот у моих детей все так не будет, — проигнорировала меня Галина, — я воспитаю их как угодно, только не так, как меня воспитывали. Мне говорили — «живи своим умом, не заемным», «ни на кого не надейся». Я так и делала. А что вышло? Упустила, что большое можно делать только вместе с кем-то. Одно творчество может быть в уединении, а я — кто? В двадцать восемь лет — приживалка у друзей… А кто бы мне подсказал?

— Галюша, мне кажется, жизнь твоих подруг в России особым разнообразием не блещет, — нашелся наконец я, — сидят по домам в декретах да гадают, скоро ли муж налево начнет ходить или уже начал. Они тебе завидуют. Что же такого плохого в твоей жизни? Ну, пожила пять лет черт-те где. Это же не конец. Бороться надо.

— Да я знаю, что они мне завидуют. Только как-то не легче от этого. Треть жизни прожито, а на что потратила? Черт знает. А бороться… Я живу по инерции, взбиваю молоко в масло, как та лягушка, да только не потому, что воля к победе у меня такая сильная, а потому, что не знаю, как еще быть. Я потому и скучаю по дому — там все совершенно понятно. А ты что думаешь, Даня?

— Ты знаешь, я думаю, что надо как можно меньше думать обо всем этом. Жизнь — как рояль. Подходишь и играешь. — Я сделал вид, что стучу по клавишам перед собой. — Есть вдохновение — играй дальше. Когда оно есть, чувствуешь, что жизнь плывет по волнам, чувствуешь нечто неощутимое между пальцами, как будто пыльцу какую. — Я отнял пальцы от «рояля» и потер кончиками друг о друга. — А нет — так закрывай крышку и иди почитай. У меня есть вдохновение. И я верю, что к тебе оно придет. Мне кажется, у тебя все будет прекрасно.

— Что, правда?

— Ну да.

Настроение Галины улучшилось. До конца дня она вдруг стала такой веселой, словно воздушной, смеялась по всякому поводу, то хватала меня за руки и начинала кружиться, то без причины крепко обнимала меня за шею. Как будто моя ходульная поддержка, мое инвалидное сочувствие вдруг пробудили в ней новые силы.

Вещи были собраны. Я вальяжно сидел на стуле и, положив ногу на ногу, наблюдал, как Галина мечется по комнате, проверяя последнюю мелочь. Вечером на прощальный ужин мы ждали друзей, и потому следовало уложить все заранее.

Я смотрел на девушку, и улыбался: какой же милой оказалась она в лучах света! Я пытался поймать Галинин взгляд, но она, словно нарочно избегая его, ходила по комнате и нашептывала вещи, которые следовало взять немедленно, а которые — отправить с будущей оказией. За пять лет странствий барахла накопилось порядком, и увозить все в один прием было немыслимо. Все лишнее оставалось у меня до лучших времен или ближайшей оказии.

— Может, не поедешь? — вдруг спросил я. Понятия не имею, зачем я это сделал. Просто захотелось, чтобы она осталась.

Галина остановилась посреди комнаты и в упор посмотрела на меня.

— Чего?

— Оставайся! Чего тебе уезжать? Тут так хорошо… Такой город, такая страна. Ей-богу!

— Да ну тебя, лучше б что-то умное сказал. — Она отвернулась и продолжила сборы.

— Я серьезно, оставайся.

Галина, посмотрев на меня из-за плеча, как-то странно занервничала и села на стул напротив.

— И что я останусь? И что будет? Расскажи, раз такой умный!

— Ну… не знаю, — потерялся я, — если долго мучиться — что-нибудь получится…

— Мы сто раз это обсуждали. У тебя есть какие-то новые предложения?

Я замялся. Теперь уж я совсем не понимал, зачем я затеял этот разговор. Вместо этого я сказал просительно:

— Оставайся, а?

— Ты больной, — категорически заявила Галина, — у меня уж и билеты куплены месяц назад, и все собрано. Раньше нельзя было подумать? Зачем ты сейчас мне об этом говоришь? Иди ты к черту, ты думаешь, мне легко было принять такое решение? Ты думаешь, я не передумала все, что только можно?

Глаза ее загорелись раздражением и отчаянием. Мне стало стыдно, и я попытался изобразить на лице улыбку. Видимо, получилось очень плохо.

— Тебе все смешно, — выпалила со злобой Галина, — ты живешь непонятно чем. Ветреник! Какие у тебя перед кем обязательства? Сам-то ты куда стремишься, на что надеешься? Но у тебя еще больше шансов, а вот я… не знаю.

Я молчал. В целом правду она говорила.

— Как мне быть теперь, — повышенным голосом спросила она, — куда пойти, как не домой?

— А разве домой — не значит признать поражения?

— А у тебя типичная ментальность «понаехала», — высказалась она, — мол, не знаю, для чего я это делаю, может, себе в ущерб, но буду бороться просто потому, что не умею по-другому. А я умею. Я хочу, наконец, спокойствия. Мне двадцать восемь лет, Даня! Ты знаешь, что такое для женщины двадцать восемь лет? У меня уж все подруги замужем и с детьми. А я одна. Куда мне деться? Я тоже детей хочу и замуж. Уж лучше в России что-то начать и пусть на скромном уровне, да жить как человек, а не здесь на вечных чемоданах!

Галина готова была расплакаться, у нее задрожали пальцы, и она потянулась за платком. Видно, мой неосторожный вопрос уж очень больно задел ее. И то правда — глупость я сказал. Надо было раньше думать.

Я опять молчал.

— Я уезжаю, — уже спокойнее сказала Галина, — мне надоела эта наша студенческая нищета. Надоело ходить на работу, которую я терпеть не могу, где мне платят треть МРОТ. Надоели шлюхи, которые сосут, чтобы получить гражданство. Надоело жить у тебя, стеснять тебя.

— Ты меня не стесняешь совершенно… — начал было я, ударяя на слове «совершенно».

— Знаю, не говори, — остановила она, — ты хороший. Но ведь ты это не из-за меня делаешь. Ты бы хоть с целым полком тут жил и ни слова бы не сказал — тебе ведь все равно.

Она резко, мельком подняла на меня глаза, а я оробел и отвел взгляд. Она это заметила, рывком встала со стула, остановилась у подоконника и, теребя занавеску и кусая губы, принялась глядеть во двор.

— Тебе все равно, — с досадой закончила она и чуть тише добавила: — Так что зачем оставаться? Зачем, а, Даня?

Галя обернулась и поймала-таки мой взгляд.

Я вздохнул, неловко встал, подошел к ней, взял ее ладонь в свою и поцеловал. Тем я пытался сказать то, в чем мне было стыдно признаться вслух. Думаю, ей было все понятно. Девушка помолчала секунд десять, а потом продолжала отсутствующим тоном, словно заговорила о чем-то совсем другом: