Ефрем Акулов - Поиск-84: Приключения. Фантастика

• Название: Поиск-84: Приключения. Фантастика
• Автор: Ефрем Акулов
• Издательство: ИМА-ПРЕСС АПН
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5-707-00001

Сборник новых приключенческих и фантастических произведений уральских литераторов.

---

— «Видел», — передразнил старик. — Не видеть, а заучивать надо, и лучше — на сон грядущий по страничке.

Степану не хотелось разжигать новую ссору с отцом, однако сдержаться не смог.

— Учиться у библии нечему. О том ли я думаю.

Старик скреб в бороде и недобрыми глазами смотрел на сына, дерзнувшего говорить ему такое, от чего кожу на спине заподирал мороз. Постучал пальцем по столу:

— Ишо в молодые годы в тебя, бес вселился, заметил я это. Думал: войдешь в годы, образумишься, притрешься. А ты, погликось, богохульником и остался! Того понять не могешь: всё к нам, смертным, от бога идет и с его помощью — и еда, и жена, и свет небесный…

Степан хлопнул себя по лбу и, свесив ноги с топчана, не замедлил вставить «рогатинку»:

— Там велик бог, где и сам не плох! Он ведь, бог-то, прячется от людей почему?- — совесть его перед людьми не чиста. Наобещать наобещал много, а дать ничего не смог. Бес, тот откровеннее, не злопамятен и характером весел. Вроде шута по земле колесит… Сказывают, бог сотворил человека и сказал: «Живи!» Живет человек год, живет другой, но чувствует — не хватает ему в жизни чего-то. И от этого «чего-то» никакая работа не идет ему на ум. Тогда бог сотворил для него подругу жизни — женщину — и поставил ее на всеобщее обозрение — вдруг какой изъян объявится. Все святые были на смотринах, и все сказали: «Хороша!» А бес был куда откровеннее. Он осмотрел новое богово создание и сразу всем открыл глаза, сказал: «Хороша-то хороша, но замок надо сменить, а то любой ключ подходит».

— Замолчь, богохульник! — Лицо старика стало багровым, побелевшие губы дрожали. — Умник выискался! Может, оттого я и понять себя не могу, что библию одолеть не пришлось. Может, оттого меня и жизнь невзлюбила. А он надо мной же зубы моет. О том теперя думать буду: уживемся ли в одной-то норе? Вера в нас разная.

— Хо-хо! — издевательски рокотал Степан, рассматривая свод потолка. Внезапно поднялся он с топчана и, забросив руки за спину, стал расхаживать туда-сюда. Потом сел на прежнее место, заговорил, ни к кому не обращаясь, как по писаному:

— То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть…

— На что ты намекаешь? Что так распаляешься? — допытывался старик, и в голосе его чувствовалась перемена. Но Степан промолчал.

Когда перебранка между ними затихала, они молчали недели по две, каждый старался отсиживаться в своем углу. И после двух недель молчания примирение не наступало, но затворники, вконец утомленные, вполне довольствовались и временным перемирием. Первым нарушил молчание отец. Он завел разговор, но уже о другом, далекими путями обходя конфликтную тему, надеясь, что ссора не повторится. Его все надоедливее терзало желание уединиться и пересчитать деньги, которые теперь хранились в трех метрах от входа в убежище, но он и в мыслях не мог допустить, чтобы его богатство увидел сын. Он терпеливо ждал весны, чтобы можно было отправить сына подальше от норы, например в Усгору — районный центр. Мало ли заделий!

Когда между ними наступало перемирие, Степан обычно повторял одно и то же:

— Больше одной зимы здесь не останусь. Лучше — смерть, чем прозябать так.

Однажды после таких разговоров старик выложил на стол паспорта неизвестных ему людей, которые постоянно не давали ему покоя.

— Вот, глянь… Рази что рожи тут не наши. Может, попытаться заменить эти карточки. Посля — тягу дать, в Сибирь например. Там — тайга без конца и края, не всяк проходимец на примете. Лес-то, что город, укроет и накормит. Есть же, поди, в Усгоре порядочный фотограф. За плату он подберет любую карточку. Ежели шибко бородаты есть у него на снимках — надо взять. Борода, она что лес, все прячет. Старик и все тут.

Долго и внимательно Степан рассматривал чужие документы, наконец вернул их отцу. Сказал:

— Попытка — не пытка, попробовать можно. А из этой ямы надо выбираться. Не могу я дольше… — И опять надолго замолчал.

— Степа, — не выдержал наконец его загадочного молчания старик. — Почто все молчишь? Што потерял там, на потолке-то?

— Не мешай! — остановил его Степан. — Слушаю я.

Старик забеспокоился, заметался. Тоже стал прислушиваться к посторонним звукам, но ничего не услышал. Подсел к Степану. Тот, повременив, признался:

— Какая прелесть! Один раз услышал «Спящую красавицу», а, гляди ты, на всю жизнь хватит… По памяти все время слушаю.

Отец ничего не понял из сказанного Степаном, кашлянул в бороду, перекрестился на распятого Христа, спросил осторожно:

— Спящая красавица, говоришь? Кто это? Не твоя ли Клаша? Она голая-то, наверно, куколка, а не баба. Вкуснее всех в нашей-то округе? Не изроблена ишо, не издергана. Одна ли живет-то? Все молчишь? Поди, из любопытства хоть издали посмотрел на нее? Ой, посмотрел!

Степан шумно вздохнул:

— Посмотрел. А что проку от того посмотрения? Не открылся ей.

— Ну и как?

— Что «как»? Вкалывает в колхозе хлеще всякого мужика и дочек моих растит, и кажись, меня ждет. Бабы такие — долго добро помнят. Не то что наш брат.

Про себя же Степан думал: «На задворках от дома живу, а Клашу не осмелюсь обласкать. Не мужик я — баба рязанская!»

…За последнюю зиму Степан лучше узнал отца, чем за все свои в Крутоярах. Если раскрыть книгу жизни Дементия Максимовича Сволина, можно поперхнуться от удивления: как бурлак груженую барку, волок он свою судьбину с первых дней Октябрьской революции. Не судьба определяла его жизненный путь, а сам он гнул из нее и дуги и коромысла, втискивал ее как кусок неподатливого холодного железа в стальную оправу. Не помышлял о том, что оправа эта может не выдержать перегрузки. И она не выдержала, дала сквозную трещину, но он все еще старался не замечать ее.

В восемнадцатом, зимой, когда в Крутояры вошли войска генерала Гайды и объявили мобилизацию, одним из первых Сволин подался в штаб атамана в Усгоре. Едва сдерживая в поводьях, подвел он тогда к атаману двух красавцев-жеребцов, чистых кровей орловских рысаков. С понятием отнесся атаман к кулацкому сынку Дементию Сволину: миловал его офицерским чином и оставил при своем штабе.

Доводилось Дементию Сволину самолично рубить «красненьких» под Пермью и Екатеринбургом, под Курганом и Омском, в лесах Тобольска и в степях Забайкалья. Беспощаден и проворен был он. Ненависть к большевикам сыпалась из него, как порох из переполненной пороховницы. Молодой, лютый, смекалистый, был он скоро замечен военным начальством и произведен эскадронным. Пятьсот сабель встало под его начало. Лихо летал он по окровавленной земле, гнездо отцовское на Урале отстаивал за семьдесят «рыжиков» в месяц. Да не отстоял. И с помощью тех же «рыжиков» хитрым путем выкупил себе право на жизнь в Крутоярах.

Хмуро, неприветливо смотрел Дементий Максимович на жизнь колхозную; о вступлении в колхоз не хотел и слушать. Так, единоличным хозяйством, всю жизнь свою колотился, как козел об ясли.

Мало рассказывал теперь о себе старик Сволин. Как и Степан, он ждал прихода весны, а она не торопилась в уральские леса.

Глава восьмая

Напрасно Дементий Максимович принуждал сына найти себе занятие, чтобы заглушить упадок духа, выбрал он дело по своей душе сам. Занялся — и все ножи враз перепортил, но отец ни единым словом не осадил его. Лестно было отцу смотреть на плоды труда взрослого сына. Из обыкновенного ольхового или липового чурака под его руками рождались или непонятные чудовища, или лесные звери большой схожести. Особенно податливо шла у него работа, когда он резал фигурки медведей. Старик старался не занимать нож — последний остался, — мол, пусть хоть такое занятие малость отвлечет его.

Видел Дементий Максимович в увлечениях сына и материальную выгоду. «Ежели штуковины эти вынести на базар, немалые деньги выручить можно. По весне пусть сходит в Усгору, купит что требуется для рукоделья. Может, и эти поделки свои сумеет продать. Ходко пойдут, не то что мои топорища или коромысла».

Нарезав добрую дюжину зверей лесных, Степан принялся вырезать шахматные фигурки. Старик смотрел на это его новое занятие недоброжелательно. Сердился и недоумевал — зачем такую мелочь режет? Мол, что тебе от них проку? А Степан отвечал на вопросы:

— Научу тебя играть в шахматы и будем сражаться за своих королей. За самодержца ты будешь биться, знаю. И убьем, глядишь, время в этом подземном каземате.

— Чем бы дитя ни тешилось… — ворчал отец и шел на уступки.

А между тем, время шло. Весна настойчиво подавала свои знаки капелью под навесом.

О том, что весна уже не за горами, говорил и календарь — обыкновенная осиновая доска, на которой каждодневно делались засечки Степаном. Теперь этих засечек наковыряно было уже больше сотни.

Когда начались морозные утренники, сковывающие размягченный снег, Сволин-старший тоже потерял покой: лосем носился он по болоту, срезал ивовые прутья-однолетки или сидел на припеке возле норы. Жадно вдыхал запахи тающих снегов и разомлевшей под солнцем хвои, плел из прутьев корзины, хлебные чаши, пестери, морды.