Ефрем Акулов - Поиск-84: Приключения. Фантастика

• Название: Поиск-84: Приключения. Фантастика
• Автор: Ефрем Акулов
• Издательство: ИМА-ПРЕСС АПН
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5-707-00001

Сборник новых приключенческих и фантастических произведений уральских литераторов.

---

Раскинула карты и показываю ей: смотри — бубновый-то король остается с блондинкой, а ты — шатенка.

Сволин старательно потирал руки, любопытство в нем брало верх.

— Вот те и на! А вроде чего в картях проку!

— Ну, карты — картами… — вяло сморщившись, заворковала Доромидонтовна. — Не знаешь, чё ли, Пашку Оголихинова, кобеля бродячего? Во всей округе девок перепортил. Таких на фронт гнать надо под пули да бонбы. И вот какое слово мое: перебесится этот кобелина и женится на вдовой бабе, у которой хозяйство покрепче. На своих зазноб не посмотрит, хошь по три дитя они приживут от него до замужества.

— Да ну!

— Гну! К вашей же Клашке, к примеру сказать, оглобли завернет, и она не откажет. Божьей травкой расстелется перед ним. Баба ведь мужиком красна.

— Ты вот что, старая, — Сволин враз посуровел. — В чужой-то стог не пыряй вилами. Плохо знаешь нашу Клашку. У нее еще муж живой. Все у них может возвернуться, наладиться.

— Живой, говоришь? Живой да под сурьезным вопросом ходит.

Сволин слушал Доромидонтовну, а мысленно поспешал приступить к основному разговору, так как подготовка к нему, по его убеждению, прошла вполне благополучно. Да и кто знает, куда может уйти разговор. Откашлялся, понаблюдал за ловкими движениями рук хозяйки, расщедрился на похвалу:

— Умная ты женщина и провидящая, Дарья Доромидонтовна. Раскинула бы карты и на наше со Степкой счастье. Оказия у нас куда больше, чем ты знаешь да догадываешься. Оба на краю могилы вовсе ведь стоим.

— Карты могут соврать, — убедительно и просто призналась Доромидонтовна. — Скажу тебе, как в руку положу: найдут вас всенепременно и скоро. Чё искать-то? То вас у Потехина видят, то у Кустова.

У Сволина засвербели руки.

— Найдут ли? Грозилась синица, море поджечь! Ежели народ не выдаст — милиция не найдет. Потом, чё это ты на чох нас берешь? Пужать легше, а ты жить нас научи, знахарка.

Все так же спокойно, попивая чаек, Доромидонтовна убедительно и ясно говорила:

— Не дуй на воду, Дементий Максимович, ежели молоком обжегся. Ко дну идешь, и пузыри над тобой всплывают, а все козырем ладишь казаться. Как отец же, прости бог!

— Ко дну, говоришь, иду? Ха-ха-ха! — Сволин запрокинул голову и захохотал. В горле его клокотало и булькало. Успокоился он так же внезапно, как и захохотал, и стал утирать слезы, выжатые дурацким смехом. Наконец, глубоко вздохнув, совсем серьезно заметил:

— Питаешься ты скверно… Плохо несут прихожанки-то.

— Однако не побираюсь. Закон божий не велит. Как нам прописывают отцы церкви: не живи жизнью нищенскою. Лучше умереть, нежели просить милостины. В устах бесстыдного сладким покажется прошение милостины, но в утробе его огонь возгорится. Не до жиру тут, быть бы живу. Теперь, после войны, куда как худо стало… Веру в бога вовсе потерял народ.

— Ктой-то дров добрых привез?

— Председатель, Калистрат Шумков. Сына его излечила от смертного запоя. Самого его надо бы попотчевать теми же кореньями. Человеком через то питье мог бы стать.

Сволин решил распростаться о своем.

— У нас дело приспичило такое… Кустов в кусты от нас удалился. Насытился «рыжиками» и отвалил. А «рыжики» у меня не перевелись. Так не смогла бы ли ты, Дарья Доромидонтовна, через прихожанок своих дать оборот «рыжикам»? И продукты, и одежонку — все надо, все жизня наша требует.

От сказанного Дементием Максимовичем подбородок старухи, словно обтянутый пергаментом, заходил ходуном, глаза заблестели фосфорическим светом. Полусогнутым пальцем поскребла она в голове, помедлила с ответом. Дважды взглянула на потолок и выдала туго идущие из глотки слова:

— Рази што попробовать?

— Пока то да сё — мы тебе солонинки подбросим. Скусная и пользительная еда.

— Смеешься поди? — полные недоверия глаза Доромидонтовна подняла на Сволина. — Гли мне в рот-те: два вверху — и все тут. Чем жевать солонину-то?

И тут же махнула рукой:

— Ладно, неси! Сечкой рази измельчу.

Сволин поерзал на лавке, продолжал:

— Нет ли зелья у тебя, Доромидонтовна, чтобы попоить им сына мово неразумного? Удержу ведь вовсе не стало — на волю рвется. Бабу ему подавай и все тут. И, гликось, — в науку удариться норовит. Зачем он мне ученый-то?

— Ну и пусти. Пожалей — пусти. Молодой ведь он!

— Не-е! — артачился Сволин. — Подыхать так вместе! Обоим нам с ним едино на роду написано было. Так полагаю: попоить его кореньим отваром, штобы похоть мужскую в нем как рукой сняло.

— Это можно, — прошепелявила вещунья. — Можно на время похоть угомонить, а можно и на вовсе убить. Это ведь как родителям угодно. В библии на этот счет как говорится: кто любит своего сына, тот пусть чаще наказывает его, чтобы вспоследствии утешаться им.

Дарья Доромидонтовна ушла за печь и вернулась оттуда с небольшим узелком. Дементий Максимович истово перекрестил лицо свое и принял узелок. Понюхал.

— Пахнут больно скусно!

— Пахнут скусно, — согласилась Доромидонтовна. — А покроши-ко коренья эти да разбросай по углам — зараз все клопы и тараканы передохнут.

Осмотрелась по сторонам и сипловатым таинственным шепотом сообщила:

— Сатанинская сила в кореньях этих сокрыта. Не один поди «рыжик» стоят они.

В понурой голове старика билась, как рыба об лед, еще одна думка: с каким подходом выпросить у старухи библию. Он давно поставил перед собою цель — вытеснить из головы сына все причуды. Но просить библию ему не пришлось, в другой раз разогревая самовар, Дарья Доромидонтовна сама заговорила на этот счет:

— Ты, Дементий Максимович, попаивай отваром кореньев Степанку-то. Слово тебе мое: перестанет он рваться на волю. Библию у меня возьмешь. Сам читай больше и его приучай. Всё — на пользу дела. Теперь ведь так: опустишь руки — сыновья на шею сядут. Вон тебя как учил отец-от. Помню, все помню.

Передавая в руки Сволина тяжеленную книгу с медными застежками на обтянутых кожей досках, Дарья Доромидонтовна нравоучительно напутствовала заблудшего:

— Корни премудрости — бояться господа бога, а ветви ее — долгоденствие. Страх господень усладит сердце и даст веселие и радость, и долгоденствие, ибо всякая премудрость — от господа, и с ним пребывает вовек.

Глава семнадцатая

Старик принес от Дарьи Доромидонтовны опасные для мужской цельности корни и упорно стал принуждать сына читать библию. Степан с интересом взялся постигать премудрости древнего писания и уже к зиме заслужил похвалу отца. Старик стал нередко упрашивать его читать вслух по несколько часов кряду.

В минуты таких чтений Дементий Максимович был покоен и добр, как старый мерин, когда перед его мордой высыпали добрую меру белоярого пшена.

Когда Степан давал себе роздых от чтения, отец размышлял вслух, вспоминал о своем искалеченном детстве, о житейских ошибках, преодоление которых сделало его деспотом своей совести. Слушая его, нетрудно было догадаться: старик мог легко простить жестокость, чем доброту.

Как-то после обеда, усердно ковыряясь в зубах, старик размышлял вслух:

— Отец мой, Максим Никифорович, широкой натуры был человек. Станет библию читать, а я чтобы около него торчал и слушал. И слушал. А ежели увидит: отвлекаюсь, тотчас же голову промеж ног — и айда ремнем охаживать. Сызмальства правильный ум вколачивал. Сурьезный был человек. Всё говорил: «Учить буду, пока поперек лавки лежишь». И ребра ломал, и башку испроламывал… А ты ведь ничего этого не испытал на себе, оттого и богохульствуешь, и с родителем пререкаешься. Как в библии-то сказано: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына. Нагибай его выю и сокрушай ребра его, доколе дите молодо и не вышло из повиновения».

Степан не воздержался:

— Когда тебе было мною заниматься: по степям рыскал, красненьких пластал в капусту. До семьи ли тут было!

— Что было, то было, — охотно согласился Дементий Максимович. — Только не все красненькие попадались мне, и беленьких чесал. Я ведь так, Степа, жил: чья власть верх брала, туда и голову свою клонил. Тому и благоволил, кто за стол с собой не брезговал сажать да ковшом с брагой не обносил.

— Вон даже как! — перебил его Степан. — Ловок был! То овечью, то волчью шкуру на себя натягивал.

— Вот-вот! Ловок и был. Хочешь жить — умей вертеться. И все-таки, как там не толкуй, а шибко воинственный был я человек! Туго иногда приходилось, а тягу из-под огня, как ты, не дал. И кавалеристы мои были все, как на подбор, орлы. Где сила не брала, там нахрапом брали. И все же одолели нас красные, прижали к манжурской границе. Вот тогда-то и задумался я над своей головой. «Рыжиками» только и откупился. Да ведь не все же и шашкой махать, корни в жизнь пускать надо было. У красных я не шашкой, а черпаком махал на батальонной кухне.