Ефрем Акулов - Поиск-84: Приключения. Фантастика

• Название: Поиск-84: Приключения. Фантастика
• Автор: Ефрем Акулов
• Издательство: ИМА-ПРЕСС АПН
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5-707-00001

Сборник новых приключенческих и фантастических произведений уральских литераторов.

---

Сволин не сдержался, схватил ольховую батожину и сделал резкий выпад в сторону четвероногой твари, но она ловко увернулась и залилась ещё громче и яростнее, еще смелее стала атаковать своего врага. Пятясь, Сволин бестолково отмахивался, наконец бросил в собачонку батожину и поспешно стал отступать. «Ну её к лешаку! С кем связался…»

А собачонка, по своему собачьему убеждению сделав доброе дело — защитив подступы к бивуаку своего хозяина, не сочла нужным преследовать врага далее. Умерив пыл, уселась на дороге, гавкнула раза три-четыре для острастки и побрела обнюхивать земляные кочки.

По знакомой кладке Сволин переправился через Иволгу с тем, чтобы другой стороной реки, перейдя тракт, глухим лесом на южной стороне Иволги подойти к Крутоярам. Мимо старого рыбного прудка и колхозной пасеки лежал теперь его путь. Выждал, когда дорога опустела, перешел её в том месте, где лес был разделён просекой на две неравных половины.

Тишиной и прохладой встретил его лес; неповторимые запахи преющей хвои щекотали ноздри. Позыркав глазами, старик набрал ягод шиповника, расселся под разлапистой елью. Медленно пережевывая ягоды, он степенно размышлял, взвешивая оказию первой встречи с живым существом в Крутоярах. До тщеславия суеверный, от роду недальновидный и набожный, Сволин и встречу с собачонкой расценил как начало крушения своих намерений, как знамение неотвратимой личной трагедии. Большую невосполнимую пустоту в душе почувствовал он после этой встречи, и потому ноги не хотели нести его дальше. Думал: «Заберу золотишко поскорее и — айда отседова, куда глаза глядят. Не за границу, так в Сибирь, в глухомань. Главное: скрыться от глаз людских».

Но другой голос внутри него говорил куда убедительнее и резоннее: «В Сибири, в глухомани, старая ты каналья, и с золотом пропадешь. Без народа — погибель твоя верная».

— Истинно так! — согласился Сволин с этим внутренним своим голосом. — Ежели золоту не найду сбыт — сдохну, околею, как бродячий пес, а вместе со мной пропадет и золотишко. Надо суметь переделать его на хлеб и порох, на ружье и топор, на сапоги и шубу…

Ко всем этим доводам был и еще один, довольно важной значимости: нужно было разузнать о детях — что с ними, где они теперь?

Дочь Анна, мужняя и детная, до войны жила на Смоленщине. В первые дни войны проводила она мужа на фронт, а когда фронт стал приближаться к ее Духовщине, телеграммой вызвала отца помочь ей с эвакуацией семьи на Урал. Одной с четырьмя малолетками в дальней дороге ей показалось делом не женским. Надо было спешить.

И Сволин выехал на другой день после получения телеграммы, оставив свое хозяйство на невестке Клавдии, тоже детной. «Две недели убью, — думал тогда Сволин, — велика ли беда!»

Сын его, Степан, ушел из дому по призыву в ряды Красной Армии за три дня до получения телеграммы от Анны. Была ли весточка от Степана, жив ли он, и где теперь Анна, — ничего этого Сволин не знал. «До самых последних дней своих буду тяготеть думой о детях своих, — думал он. — Все разузнаю, а тогда и уеду отседова. Все равно не будет мне житья тут. Кончится война, а я в полицейской шкуре так и останусь до скончания дней своих. Сам забуду об этом — люди напомнят».

В небе под ослепительным солнцем по-весеннему плавились жидкие, разорванные в клочья облака. В лесу воздух уже успел перекипеть с хвойной смолью и увядающими травами, насытился терпкими запахами и обещал долгое вёдро. Столь резкие перемены в погоде несколько успокаивали старика, смягчали растерзанную думами да страхами душу его.

Знал Сволин, что со стороны колхозной пасеки, которая размещалась на обширной лесной поляне выше Крутояр, деревня просматривается довольно хорошо. Туда и направил он свои стопы, рассчитывая на то, что в погожий вечер народ не усидит по домам, а значит, можно что-то выследить, приметить, разузнать.

В лесу было прозрачно, пустынно и тихо. Под ногами — в меру влажно; в затененных местах на редких листьях голубыми светлячками-бусинками мерцали невысохшие дождевые капли. Опавший лист дремлющих деревьев лежал ярким и пышным ковром вперемешку с иголками хвои. Озими на полях после продолжительных дождей стояли бодро, сплошной зеленой массой закрывали землю.

Из рыбного прудка, вблизи пасеки, вода давно ушла, но на плотине, как и в прежние годы, вилась чуть приметная в пожелтевшей траве тропинка. По ней и направился Сволин к колхозной пасеке. Добро — пчелы теперь угомонились.

Осторожным зверем пробрался он сквозь заросли на другой стороне прудка, на получетвереньках вполз в молодой ельник, откуда видна была вся пасека как на ладони.

Ульи в пасеке стояли на своих местах. На зиму их еще не убрали в утепленный сарай, который на Урале называют омшаником. Медосбор закончился, но у летков в ульи — приметил Сволин — еще сидели пчелиные сторожа. Дверь в омшаник была распахнута, и оттуда, изнутри, доносился стук. Кто-то копошился там. Сволин затаился, протер глаза, стал напрягать зрение. И каким было его удивление, когда в вышедшем на свет человеке он узнал Потехина.

Ошибки быть не могло: схожей с Потехиным комплекции мужика в Крутоярах не было. Все та же выношенная барашковая шапка на нем с поднятыми и не завязанными вверху ушами, все тот же пониток — самодельное легкое пальто из домотканины. Рыжая окладистая борода и высокие сросшиеся черные брови придавали лицу этого человека вид деловой и строгий.

Таким знал Сволин Потехина. Он выждал, когда Потехин стал закрывать дверь омшаника, и широким размашистым шагом направился к нему напрямик, мимо ульев.

Глава третья

— Здравия желаем, Агафон Григорьевич, — погашая скорость ходьбы и озираясь по сторонам, приветствовал Сволин бывшего своего сослуживца по эскадрону.

Потехин плавно, как на смазанных шарнирах, сделал разворот в его сторону. Его близко посаженные к переносице глаза расширились от растерянности и недоумения, полуоткрытый рот перекосился да так и застыл. Долго и пристально, почти в упор, рассматривал он близорукими глазами вынырнувшего словно из-под земли старого рубаку. Отозвался по-деревенски осторожно:

— Дементий Максимович никак? Долгонько не было тебя. Долгонько!

— Дал бог, узнал! — словно кому-то третьему сообщил Сволин.

Протягивая руку для пожатия, Потехин повеселел.

— А ить нашенские давно похоронили тебя, и отпели давно! Такие, голуба, дела дивные!

Глядеть в глаза Потехину Сволин не хотел, неприятным казалось ему лицо эскадронника. Он все время смотрел мимо и под ноги. Потехин понимал его, но не сердился. И все-таки глаза его источали снисходительную, заискивающую улыбку, в которой таилась телячья тоска.

— Они меня похоронили! — оживился Сволин. — Ежели человека заживо хоронят — долго жить будет.

Сплюнул, грубо выпалил:

— Не спеши, коза, все волки будут твои. Меня хоронить — не вашенская забота. Радетели!

Потехин без причины хлопал глазами, изучающе и виновато смотрел на своего бывшего командира.

— Да ты, никак, сердце приимел через мои разговоры?

— Дело к тебе имею преогромное и скрытное.

— Вижу, раз прямо с дороги ко мне пожаловал.

— Ни один глаз меня в Крутоярах не видел и видеть не имеет права. Такая моя жись началась.

Потехин всплеснул руками.

— Вон как! Ну что же… береженого бог бережет. Однако вздохами моря не наполнишь, рук не отогреешь. Пойдем ко мне домой, посидим рядком да потолкуем ладком. Ай-ли другие соображения имеешь?

— Домой к тебе, Агафон Григорьевич, идти опаско. Вдруг кому на глазок недобрый угожу. Сам в лужу угожу и тебя подведу. Я ить теперь скрытник, своих шагов боюсь.

— Неуж убил кого? — Простоквашными глазами Потехин вонзился прямо в душу случайного гостя.

— И такое было… А ты не тяни допрежь за язык-те. Черствый он у меня, поломаться могет.

— Не буду, — услужливо согласился Потехин. — Спасибо на том — не забыл старую дружбу. Правильно сделал: объявился здесь. Сюды даже собаки не забегают. Сезон отошел. То все угланы одолевали, медком баловались. Со мной, Дементий Максимович, без утайки могешь говорить — не продам, одной мы породы. Противу совести и бога в мои-те годы идти — мыслимое ли дело! Не сумлевайся. А у невестки своей был, у Клаши-то? — Потехин круто повернул разговор.

Сволин тяжело засопел, задвигал тяжеленными бровями.

— Издаля на дом свой позыркал… Не пойду к ней. Бабы, оне все на один аршин сроблены: что попадет в подолы, то и разнесут по долу.

— Неуж и на внучечек своих глянуть не хоч-са? А оне больно антиресные девоньки вытянулись. Ладненькие. Надысь медком угощал…

— Как не хочется, Агафон Григорьевич, — вздохнул Сволин. — Только что из моего хотения? Помочь я им ничем не смогу, рази что напугаю своей бородой. Обойдусь. Так и им, и мне покойнее. Похоронили, говоришь, меня? Ну и лады! Про Степку мово ничего не слышно? Выдобрился Советам служить!