Станислав Гагарин - По дуге большого круга

• Название: По дуге большого круга
• Автор: Станислав Гагарин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Детектив
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00531-5

Роман Станислава Гагарина «По дуге большого круга» написан в остросюжетном ключе, насыщен морскими приключениями.

В центре романа судьба капитана рыболовного траулера Игоря Волкова, который в экстремальных ситуациях проявляет недюжинный характер, с честью выходит из тяжелых испытаний, выпавших на долю его самого и экипажа корабля.

---

Через три дня после рождества наши войска начали наступление. Ударили «катюши» под хутором Веселым, и немцы, боясь окружения, без боя оставили город.

Потом вошли советские танки в Моздок.

Они двигались через городской парк, где давно уже не стало ни аллей, ни деревьев, и освобожденные люди толпились по обе стороны колонны, смеялись и плакали, и женщины бросались целовать идущих рядом с танками солдат.

Высокая бабка в драном платке принесла красноармейцам горячие картофельные пирожки. Она совала их в руки ребятам и грозила кулаком стайке молодух, стоящих поодаль.

— Ух, выпялились, окаянные! — кричала бабка. — Все хвостом вертите! Перед немчурой проклятой скалились, теперь нашим касатикам, бойцам родимым, лыбитесь, подлые…

Молодухи прятались в толпе, солдаты смеялись, и один из них обнял бабку, оторвал от земли вместе с пирожками и поставил осторожно на место.

— Так их, маманя! — крикнули с танковой башни. — Крой шрапнелью!

Солдаты шли весь день и всю ночь. Был сорок третий год, третье января.

Рождественские свечи, что прислали немцам из Германии, так и не догорели у них в нашем доме. Когда они бежали из города, свечи остались. Их зажгла мама седьмого января, когда к нам на ночлег комендант определил девушек-летчиц. Колебалось неверное пламя тоненьких свечей, девушки, обнявшись, пели грустные песни и, не отрываясь, глядели на пламя, а мама сидела в стороне и тихо плакала счастливыми слезами…

Через неделю я впервые пошел в школу.

Вообще-то мы с Люськой родились в Подмосковье, есть там к западу от столицы город такой Можайск, а вот мама — терская казачка из станицы Наурской, дед наш сотником Войска Терского был, погиб в Галиции в пятнадцатом году…

Отец — тот коренной москвич. И вся порода Волковых из российской пуповины, подмосковные они. Говорят, будто бы столбовые дворяне, только подробностей не знаю, поскольку с отцовской родней хотя и знаком, но отношения у нас прохладные.

Так уж получилось…

В конце двадцатых годов Василий Волков закончил Московский землеустроительный институт, до революции назывался он Межевым и готовил людей почетной в любой деревне профессии — землемеров. На Северном Кавказе стали тогда создавать овцеводческие совхозы, надо было наделять их землей, определять границы владений. Этим и занимался в составе землеустроительной экспедиции молодой москвич, когда встретился с моей мамой.

Про счастливый период их жизни я знаю с ее слов. И про несчастливый тоже. Правда, последний был совсем коротким.

Мать со мной и годовалой Люськой гостила у свекра в деревне. Отец был в очередной экспедиции и прислал оттуда письмо моему деду. В письме он спрашивал совета… В те времена и женатые, и замужние дети советовались еще с родителями.

А Василий Волков попал в сложный для его натуры однолюба, человека искреннего и честного, переплет. В одной с ним экспедиции состояла женщина, коллега его и чуть ли не однокурсница. Как там все происходило у них — только они двое и знают… Но вот написал мой отец в деревню, что ждет эта самая Зина от него ребенка, а Дашу он тоже любит и детей оставить не может, то есть меня и Люську.

Бог знает — а может быть, черт? — как решил бы для себя эту проблему Василий Волков, только попалось злополучное письмо на глаза моей матери, тогда она и разрубила гордиев узел, завязанный отцом.

Быстро оформив развод, до войны это делалось просто, мать забрала нас с Люськой и уехала в Моздок.

Там ухитрилась пристроить меня в садик, а сестренку в ясли, устроилась на работу, сняла комнатенку в частном доме и стала тянуть горькую лямку молодой разведенки, все силы свои напрягая, чтобы поднять детей. А отцу ничего другого не оставалось, как жениться на Зинаиде, она родила ему дочь, потом еще одну и еще, а позднее — сына. Только это другая история. Мои кровные сестры и брат встреч со мною особо не ищут. Я попытался было связать воедино потомков Василия Волкова, все-таки роль братана, старшего в семье после отца, отведена мне, но эти другие Волковы предпочитали общаться между собой, вот я и отступился.

А Люська моя их никогда не признавала, ни о каком родственном сближении не помышляла.

Когда началась война, мы жили в Моздоке. Уж здесь-то появления немцев никто не ожидал. Не верилось, чтоб могли они так далеко продвинуться. Потом пришло лето сорок второго, а с ним и немцы. Оккупанты. И были мы под ними четыре месяца с лишним.

Немцев отогнали далеко за Ростов, когда в городе появились летчики. По утрам они уезжали к своим машинам, а вечерами возвращались в Моздок, снимали комбинезоны и шли в клуб, где бывали танцы, в старенький кинотеатр, превращенный в Дом офицеров, а до того ужинали в офицерской столовке.

Когда мать устроилась в столовую посудомойкой, мы заметно повеселели: летчиков кормили неплохо.

Теперь я с нетерпением ждал вечера. Едва начинало темнеть, как мне уже не сиделось дома.

Люська бросала свои куклы, притихнув, затаившись словно мышка, сидела терпеливо в потемневшей комнате.

Проходившие через город красноармейцы оставили нам котелок. Мать еду варила в нем во дворе на таганке из двух поставленных на ребро кирпичей. Я брал котелок, наказывал Люське не баловаться с огнем, электричества не было, в комнате горела коптилка из гильзы. Ждал за дверью, когда Люська звякнет крючком, и не спеша, чтоб порядком стемнело, направлялся к столовке.

С черного хода я входил в длинный коридор и, миновав его, заглядывал в посудомойку.

Мама меня ждала, а если не успевала заметить, ей кричали женщины-товарки с красными по локоть руками:

— Эй, Даша, твой «кормилец» притопал…

Все звали меня «кормильцем», я не понимал иронии и прозвище принимал как должное.

Взяв из рук моих котелок, мама легонько выталкивала меня в коридор и говорила, чтоб ждал ее около входа.

Через несколько минут котелок возвращался ко мне, полный пшенной кашей с кусочками мяса, пшенку летчики почему-то не жаловали и почти всегда оставляли, иногда попадались и котлеты. Ну просто не котелок, а скатерть-самобранка…

Я возвращался однажды с полным котелком из столовой, внимание мое привлекли костры на заросшем тополями берегу Терека. Решив посмотреть, что там происходит, я двинулся к метавшимся среди стволов огням.

В роще над Тереком расположились лагерем возвращавшиеся по домам беженцы. К тому времени был освобожден Северный Кавказ, и из-за Большого хребта люди шли на Кубань и в Ставрополье. Городские власти сбивались с ног, организуя им ночлег, питание и отправку в товарных вагонах по железной дороге, но бывало, что не хватало вагонов и места под крышей для вновь прибывших.

На берегу расположилось несколько семей. Там было какое-то подобие палатки: под одеялом, натянутым на две ручные тележки, возились ребятишки, женщины и горбатый старик сидели у костра. Во второй костер подкладывала хворост седая косматая старуха, третий костер уже догорел, и возле огня не было никого.

Я подошел поближе. Нам ведь тоже досталось несладко. Когда город бомбили, мать решила перебраться с нами в соседний хутор. Сложив самое необходимое на тележку, она увела нас из города, и мы пережили тяжкое время в деревне. Потом вернулись в город, и сейчас у нас был дом, был свой угол.

У этих людей не было ничего…

Вдруг кто-то тронул меня за рукав. Я повернулся и увидел малыша чуть постарше нашей Люськи.

В одной руке он держал алюминиевую крышку от немецкого котелка, второй цеплялся за мою руку, а глаза его смотрели в котелок с пшенной кашей.

Вот он поднял их, запавшие свои глазенки, и тихо сказал.

— Исты хо́чу…

Я смотрел на пацана, на его большую голову на тоненькой шее, голову он запрокинул назад, ему тяжело было держать ее прямо.

— Исты хо́чу, — повторил мальчишка. — Дай…

Забрав у него крышку от котелка, я отложил туда каши. Пацан запустил в кашу пальцы и тут же принялся жадно есть.

— И мне, — сказали рядом.

Позади стояли две девчонки, такие, как Люська, и в четыре руки держали передо мной солдатскую каску…

В тот вечер мы с Люськой легли спать без ужина. Я уже спал, когда пришла мама. От скрипа отпираемой двери я проснулся и, когда мама села за стол, чтобы выпить стакан чаю, рассказал ей все. Она положила голову на руки и заплакала.

— Ты сердишься, мама, да? — сказал я.

— Дурачок, — сказала она, отерла ладонями щеки, притянула меня к себе, провела ладонью по волосам, улыбнулась, пошарила в кармане мужского пиджака, мама ходила в нем на работу, и протянула мне подмоченную с края горбушку хлеба.

Помнится мне и совсем другая история. Я только что принял из рук матери котелок с объедками и двинулся было домой, как за плечо меня цепко ухватила твердая мужская рука.