Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 5

• Название: Собрание сочинений. Том 5
• Автор: Петр Павленко
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1953

В настоящий том включены очерки П. А. Павленко периода 1930–1951 годов. Расположены они в хронологическом порядке по двум основным разделам:

Первый раздел включает в себя очерки 1930–1948 годов, написанные о жизни Советской Страны, и объединяет: книгу очерков «Путешествие в Туркменистан» (1930–1933), очерки 1934–1940 годов, очерки периода Великой Отечественной войны (1941–1945) и, наконец, послевоенные очерки о Крыме (1946–1948).

Второй раздел — очерки периода 1948–1951 годов, написанные на материале зарубежных стран: «Прага», «Американские впечатления» и «Молодая Германия», объединенные темой борьбы мир.

---

— Не надо лишнего говорить. Просто хорошо перебазовались. — сказал он, с удовольствием произнося это слово. — Чистенько перебазовались, мне кажется…

1944

На шоссе

Москва кончается в сущности за Подольском. И почти сразу же начинается огромное поле отшумевшего сражения, идущее к западу вдоль пути на Малоярославец, Медынь, Юхнов и Рославль — к Бобруйску. За линией фронта шоссе пересекает Березину и через Брест выходит к Варшаве. Места звучные, памятные…

Нет ни одного города на этой старой военной дороге, который не был бы воспет то в летописях 1812 года, то в сводках Совинформбюро за годы Отечественной войны, но есть немало и таких, что обессмертили себя дважды.

Дорога эта, с тех пор как ее помнят русские люди, всегда приводила к победе. В сущности, это был кратчайший путь из Москвы не только к Варшаве, но и к Берлину. С годами положение изменилось лишь в том смысле, что теперь из Москвы на Берлин не одна дорога, а больше. Овеянная славой 1812 года, столбовая Смоленская дорога, она же Можайская, ныне стала Минскою магистралью…

За Подольском, за его чистенькими, точно выставочными огородами у каждого дома, за его аккуратными улицами, по которым — это было воскресенье — шли люди с лопатами и граблями в бумажных футлярах, напоминающими издали теннисные ракетки, за рядами новых жилых домов, убегающих в открытые поля, за другими деревнями и селами — почти сразу, без долгого предисловия — начинается окраина сражения, которое, подобно лавине, шло летом 1941 года на восток, а зимой повалило с востока на запад.

Точно гигантский ледник прополз по этим местам. Он изломал леса, разметал мосты, вдавил глубоко в землю деревни, размолол города. За два года сгорело столько деревень, сколько не сгорело, должно быть, за много веков. Немец хотел отбросить Россию к дикой, пещерной жизни, чтобы десятилетиями бродили мы одичавшими толпами по выжженным равнинам, по вырубленным лесам. Этого не произошло. Не оказалось на свете силы, способной повернуть нас назад.

С шоссе, бегущего к Варшаве, видно, как с каждым днем нарастает жизнь в местах, казалось бы на век умерщвленных.

Первый звук рассвета вблизи Малоярославца оказывается ревом трактора. Истерзанный город, составленный из отдельных, почти не связанных друг с другом кусочков, тесно окружен густозеленым морем озимей, темными полосами яровых. Огороды своей гофрированной отделкой украшают все пустыри между домами, свисая даже по краям крутых оврагов и прижимаясь к шоссе вблизи регулировочных пунктов. Огороды в садах, огороды на площадях, огороды вокруг сараев, даже в палисадничках перед учреждениями и магазинами. На подоконниках вместо излюбленной герани торчит рассада в ящиках из-под мин или в немецких касках.

Деревни по сторонам шоссе, то чудом уцелевшие, то выжженные дотла и закопавшиеся в землю, — безлюдны: все на полях. Изредка вприпрыжку промчится мальчишка лет двенадцати с холщовой сумой за плечами — колхозный рассыльный или письмоносец.

Он останавливает любую машину:

— По колхозной надобности! — и смело лезет в кузов, будь это «бьюик» или «виллис».

Время от времени вдоль шоссе попадаются груды мешков с картошкой и узлов с пожитками, охраняемые дремлющими ребятами. Рядом горят костры. Женщины помоложе хлопочут у чугунков, постарше — пасут поджарых коровенок с глазами диких коней. На языке дороги — это возвращенцы. Немцы сняли их в свое время с насиженных мест и увезли за собой. Отбитые от немцев где-нибудь на Могилевщине или отсидевшиеся от них в глухих лесных болотах, они сейчас же развели на новом месте огороды, посадили картошку и только потом — сняв урожай — стали потихоньку путешествовать в родные места.

Колхозный плотник Павлов из-под Мятлево, сбежавший от немцев на территории Белоруссии, возвращаясь домой, поставил двенадцать изб, восстановил четыре моста. Он говорит:

— Ребятишки просят: «Дедушка, сделай нам домик, холодно нам в землянке». Ну, я не ирод. Обстраиваю народ, помогаю государству.

Деревни вдоль шоссе поблескивают новыми срубами, точно места эти заселяются первыми поселенцами, но еще много и землянок, и блиндажей, и утепленных шалашиков.

— Писала я на фронт своему, он против, — говорит хозяйка такого шалашика, румяная бойкая красноармейка с таким веселым лицом, будто выпадало на ее долю одно хорошее.

— Отчего же против?

— Да чего ж нам, сами подумайте, старую избу отстраивать? Пожили, слава богу, в ней. Теперь думаем получше домишко поставить, комнатки на четыре, по-городскому. А дело это сейчас не под силу. Отвоюемся — тогда вот…

Мысль о том, что после войны жизнь непременно должна стать еще лучше, чем была, волнует многих. Деревни возрождаются часто на новых местах, а не там, где их столетиями держал помещик, а потом привычка к родному месту; из низин они перебираются на высокие косогоры, от болот — на берега рек, с проселка — к большаку. Иные деревеньки вдруг начинаются, казалось бы ни с того ни с сего, возле брошенной войсковой баньки или пустого интендантского склада, с обширными навесами и полуподвалами. Это не случайность, а тонкий расчет, экономия сил и времени. Интендантский складчишко — уже готовая колхозная кладовая, — хотя колхоза собственно сегодня еще и нет по причине малочисленности населения, но он будет. Родится и колхоз. А кстати рядом проходит военная дорога — ««жердянка». Она тоже не должна зря пропадать, она удобнее, чем мокрый горбатый проселок, и ее следует как можно скорее обжить, использовать «на все сто».

От «Красного Ручья» сохранилась всего одна изба, но табличка с названием деревни гордо поблескивает на стволе старой березы, как раз напротив одиночки-избы. Хозяин ее — не довелось мне повидать его лично — получает почту за всех отсутствующих односельчан и отвечает всем землякам на фронт. Пробовали его переселить куда-нибудь поближе к уцелевшим деревням, отказался: «Что ж деревне-то — пропадать? Как я стерегу деревню, так о ней имеется понятие, а уйдешь — сотрется из памяти; а людям, как вернутся, куда итти?..»

Упрямый старик так и сторожит свою исчезнувшую, но живую в сознании людей деревеньку. В глухом, обкусанном сверху лесу стучит топор. Среди хаоса поваленных деревьев поет пила.

На безлюдной поляне, вдали от человеческого жилья, высится братская могила, убранная почти свежими цветами. Кто и откуда приходит к ней? Кто бережет ее для потомства? Спросил об этом. «Все ходят, — сказал подросток-пастух. — Проезжающие и проходящие — все ходят. Може, свой брат тут лежит».

Слились с землей и бесславно исчезли в ней лишь «немецкие выселки» — кладбища фрицев; но почти у каждой деревни есть такие свалки в безыменных оврагах и балках, о них говорят с презрением, с ненавистью, как с местах грязных, ни на что хорошее не пригодных. Хорошее слово: «немецкие выселки»! На века б сохраниться ему как названию свалочных мест за нашими городами и селами.

Развалины немецких танков и пушек вмонтированы войной в нашу природу. Полуприкрытые березняком, заросшие мхом, они постепенно превращаются в низенькие курганчики, каждый со своей биографией. Реальные события и молодые легенды переплетаются здесь между собою, рождая новый фольклор и придавая всему уже давно глубоко мирному быту воинственный отпечаток.

Несмотря на то, что не везде есть радио и редко газеты — любая новость пробегает по Варшавской дороге со скоростью телеграммы. Рассказы о сражениях, о пленных так же естественны и необходимы здесь, как разговоры о работе сельпо. Воинственный дух дороги не замирает нигде. Санитарные автомобили, бегущие со стороны тыла к фронту, возвращенцы, солдаты-отпускники и выздоровевшие раненые, районные работники и, так оказать, коренное население дороги — ее регулировочные посты и ремонтные группы — составляют особый мир жителей особого города, — он растянулся на многие сотни километров и имя ему ВАД № 2. На его питательных пунктах и в его гостиницах течет своеобразная жизнь прифронтового «города», вытянутого в одну линию вдоль всего шоссе. Таких длинных дорог в Европе нет. Но, несмотря на свою длину, дорога живет жизнью улицы. Могилев и Бобруйск недалеки. До Березины можно по пальцам пересчитать все объезды и мостики, не за горами и Брест. Немало людей из-под Кричева побывало — в немецкие дни — за Бугом, они знают, что там сейчас творится.

Шестнадцатилетний парень прибыл в прошлом году, как раз незадолго до отступления немцев, из Лейпцига, идя два с половиною месяца по ночам без карты и компаса.

— Вы теперь завяжите мне глаза, спутайте ноги — я эту проклятую Германию по запаху узнаю, подошвами почувствую. Сонный, я и то разберу, кто рядом — наш или немец, — говорил он своим, собираясь в партизаны.

Семидесятилетняя старуха, неграмотная, полуслепая, обнаружила в прошлом году, уже после прихода Красной Армии, двух переодетых немцев и немедленно сообщила о них командиру красноармейской части.