Томас Лиготти - В незнакомом городе, в незнакомой стране

• Название: В незнакомом городе, в незнакомой стране
• Автор: Томас Лиготти
• Жанр: Мистика

Томаса Лиготти, великого мастера философского хоррора, и Дэвида Тибета, бессменного лидера проекта Current 93, связывает давняя дружба. В 1997 году она вылилась в альбом «In a Foreign Town, In a Foreign Land», где прозу Лиготти обволакивает тревожная пелена готического эмбиента.

Сборник выходил в комплекте с одноименным CD в 1997 году.

Распространение и исправление приветствуется!

---

Проснувшись на следующее утро, Крамм услышал стук дождя о крышу прямо над комнатой, где он, полностью одетый, лежал на кровати. Миссис Пик осторожно трясла его своей настоящей рукой, приговаривая: «Проснитесь, мистер Крамм. Уже поздно и вам пора в путь. Вас ждут дела за границей». Крамм хотел было там же напрямик спросить старую женщину о, как он сказал мне, «приключении на чердаке». Но резкие, деловитые манеры миссис Пик и ее совершенно обыденный тон дали ему понять, что любые расспросы будут бесполезными. Во всяком случае, он побоялся, что может испортить отношения с миссис Пик, если открыто заговорит с ней о столь любопытной теме. Вскоре он уже стоял с чемоданом в руке у порога этого необъятного дома, задержавшись на миг, чтобы еще раз взглянуть на густо накрашенное лицо миссис Пик и, мельком, на ее свободно висящую искусственную руку.

«Смогу я снова остановиться у вас?», спросил Крамм.

«Как пожелаете», ответила миссис Пик, открывая дверь перед отъезжающим гостем.

Выйдя на крыльцо, Крамм обернулся кругом и спросил: «А можно мне будет ту же комнату?»

Однако миссис Пик уже закрыла дверь и ее ответом, если это, конечно, ответ, было лишь тихое позвякивание колокольчиков.

Уладив все свои дела на той стороне северной границы, мистер Крамм вернулся к тому месту, где был дом миссис Пик, чтобы узнать, что тот сгорел во время его краткого отсутствия. Я сказал ему, что вокруг миссис Пик и ее старого дома всегда ходили слухи и безумные вечерние толки. Некоторые, своего рода истерики, утверждали, что за пожаром, положившем конец деловой активности миссис Пик на востоке, стояла миссис Глимм, владелица ночлежки в западной части города. Очевидно, в свое время они были партнерами, а их уважаемые дома в западной и северной частях города у северной границы управлялись так, чтобы приносить взаимный доход обеим женщинам. Однако между ними возникла какая-то размолвка, превратившая их в заклятых врагов. Миссис Глимм, которую иногда описывали как «человека сверхъестественной алчности» стала нетерпимой к конкуренции со стороны своей бывшей союзницы. Все в городе у северной границы понимали, что это миссис Глимм наняла кого-то, кто напал на миссис Пик в ее собственном доме, отрезав, во время атаки, ее левую руку. Но попытка миссис Глимм выбить почву из под ног ее конкурента, судя по всему, потерпела крах, потому что после нападения в миссис Пик произошли разительные перемены, так же, как и в ее методах управления домом в восточной части города. Эту бывшую танцовщицу и Владычицу Судеб всегда считали женщиной выдающейся воли и чрезвычайных дарований, однако после утраты руки в ней будто бы появились новые, неслыханные силы, которые она целиком направила на одну цель — вытолкнуть своего экс-партнера, миссис Глимм, из бизнеса. Именно тогда она стала совершенно новым образом и с помощью уникальных методов управлять своим ночлежным домом, и теперь, если путешествующие коммерческие агенты, прежде квартировавшиеся в западной части у миссис Глимм, останавливались у миссис Пик, они всегда возвращались только в ее дом на востоке, а не в дом миссис Глимм на западе.

Я упомянул мистеру Крамму, что жил в городе у северной границы достаточно долго, чтобы слышать при разных обстоятельствах, что гость мог много раз останавливаться у миссис Пик и однажды обнаружить, что больше не способен ее покинуть. Такие разговоры подогревались еще и тем, что было обнаружено среди развалин сгоревшего дома миссис Пик. Похоже, что в доме было бесчисленное количество комнат — останки человеческих тел были обнаружены даже в самых укромных уголках огромного подвала. Судя по всему, каждый из обгоревших трупов был одет в чужестранные одежды (что сложно утверждать из-за разрушительной силы пожара), будто бы все здание было огромным маскарадом. В свете историй, блуждавших по городу, никто не удосужился заметить, сколь необычным, даже абсурдным, было то, что никто из жильцов миссис Пик не сумел спастись. И тем не менее, поведал я Крамму, тело самой миссис Пик так и не нашли, не смотря на тщательный поиск, организованный миссис Глимм.

Но, даже когда я приводил ему все эти факты, пока мы сидели на скамейке в парке, разум Крамма все равно витал в иных мирах, и пуще прежнего казалось, что ему самое место в больнице. Наконец он заговорил, попросив меня подтвердить мой рассказ об отсутствии тела миссис Пик среди прочих, найденных среди пепелища. Я подтвердил сказанное, и умолял его не забывать, где и при каких обстоятельствах я все это узнал, а также все, что мы рассказали друг-другу тем утром в начале весны. «Вспомните ваши собственные слова», сказал я Крамму.

«Какие именно?», спросил он.

«Безумно абсурдно», ответил я, отчетливо выговаривая каждый слог, будто стараясь наделить слова особым смыслом или волнующей силой. «Вы были всего лишь пешкой», ответил я. «Вы и все прочие были ничем иным, как пешками в битве между силами, которые вы даже не можете себе представить. Ваши желания не были вашими собственными. Они были такими же искусственными, как и деревянная рука миссис Пик».

На мгновение мне показалось, что к Крамму вернулись его чувства. Потом он сказал, будто бы сам себе: «Они так и не нашли ее тело».

«Нет, не нашли», подтвердил я.

«Даже ее руку», сказал он сугубо риторическим тоном. Я вновь согласился с его утверждением.

После этой фразы Крамм замолчал, и когда я уходил, он смотрел на серые, слякотные дорожки парка с видом человека, впавшего в истерический транс и внимательно ожидавшего какого-то звука или знака. Тогда я видел его в последний раз.

Иногда, когда я не могу уснуть, я думаю о мистере Крамме, коммерческом агенте, и о нашем разговоре в тот день в парке. Еще я думаю о миссис Пик и ее доме в восточной части города у северной границы, где я когда-то жил. В такие моменты мне кажется, что я и сам слышу тихое позвякивание колокольчиков в темноте, а мой разум отправляется блуждать следом за отчаянным, но не моим сном. Возможно, что этот сон и вовсе никому не принадлежит, как бы много людей, включая коммерческих агентов, ни принадлежало ему.

Тихий голос шепчет пустоту

Кажется, еще задолго до того, как я узнал о существовании города у северной границы, я уже каким-то образом был жителем этого далекого, покинутого места. В доказательство тому можно привести множество знаков, некоторые из которых, однако, могут показаться бессмысленными. Немалая их часть относится к спокойным серым дням моей юности, когда я то и дело страдал от какого-нибудь истощающего недуга. Именно в ту раннюю пору своего становления я окончательно укрепился в привязанности к зиме со всеми ее формами и проявлениями. Ничто не казалось мне естественнее желания пройтись по запорошенной снегом крыше или обледенелой изгороди, ведь я, в своих болезнях, вел такое же сонное зимнее существование. Я лежал, бледный и замерзший, под теплыми одеялами, а на моих висках поблескивали капельки лихорадки. Через замерзшие стекла окон моей спальни я с замиранием наблюдал, как однообразные зимние дни сменялись ослепительными зимними ночами. Каждый миг я был готов к тому, что мой юношеский разум называл «ледяным превосходством». Поэтому я старался ни при каких обстоятельствах, даже в бреду, не поддаваться вульгарному сну, разве что он мог помочь мне раствориться в пейзаже, где тихий ветер спрятал бы меня в бесконечности вечной дремы.

Никто не ожидал, что я проживу долго, даже мой приходящий врач доктор Зирк. Он был вдовцом преклонных лет и всегда ревностно посвящал себя заботе о живых созданиях, находившихся под его опекой. Однако с самого раннего знакомства я почувствовал, что у него тоже есть тайное родство с самыми дальними и отчужденными местами пребывания зимнего духа, а значит, и с городом у северной границы. Осматривая меня, он всякий раз изменял себе, как последователю безутешной веры, выдававшей себя в знаках и жестах. Его жесткие, подернутые белизной, редеющие волосы и борода были обрывочными остатками былой роскоши, почти как голые обледенелые ветви за моим окном. Черты его лица были грубыми подобно промерзлой земле, глаза застланы легкой пеленой декабрьского дня, а пальцы, ощупывавшие мою шею или осторожно приподнимавшие веко, холодными.

Однажды, когда, как мне кажется, он думал, что я сплю, доктор Зирк раскрыл степень своего посвящения в бесплодные тайны зимнего мира, пусть лишь в виде загадочных отрывков вырвавшихся из переработавшей, утомленной души. Голосом чистым и холодным, как арктический ветер, доктор упоминал «прохождение определенных испытаний» и говорил о чем-то, что называл «уродливыми прерываниями в основе вещей». Его трясущийся голос затрагивал эпистемологию «надежды и ужаса», финального срывания покровов с истинной природы «великого блеклого ритуала существования» и стремительно погружался в «просвещенность бессодержательности». Казалось, что он обращался лично ко мне, когда с тихим вздохом отчаяния проговорил: «Чтобы закончить все, маленькая кукла, по собственному желанию. Закрыть дверь рывком, а не мерзостно-постепенно. Если бы доктор мог научить тебя такому холодному спасению». Я помню, как от тона и сути этих слов у меня задрожали ресницы, а доктор Зирк мгновенно затих. Сразу после этого в комнату вошла моя мать, дав мне повод показать, что рассудок мой пробужден. Однако я никогда не предал доверия или неосторожности проявленной в тот день доктором.