Вера Шапошникова - Ярославичи

• Название: Ярославичи
• Автор: Вера Шапошникова
• Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1984

Книга писательницы В. Шапошниковой посвящена Ярославской земле, ее людям, их заботам. Автор рассказывает о древних городах: Ярославле с его современной промышленностью и уникальными памятниками старины, с первым в России театром, созданным Федором Волковым; Ростове Великом с его выдающимися произведениями зодчества XVI—XVII веков, со знаменитой фабрикой русской эмали — финифти; Угличе, который известен не только древними храмами, но и прекрасными сырами, а также ручными часами фирмы «Чайка»; Андропове — городе машиностроителей; Переславле-Залесском на Плещеевом озере — родине Александра Невского.

---

— Нет, он остался там. И похоронены с матерью там. Я каждый год, как приеду к брату, так и Мышкин обязательно навещу, поклонюсь могилам, посмотрю на решетки, какие ковал отец. Молчаливый, строгий он был. Ходил в сапогах, носил картуз, пиджачишко. Читать любил. Как в тридцать втором году создали МТС, он сразу туда работать пошел, Кузницу мы разобрали с теткой, на дрова распилили. А сколько всего в ней было ковано! И плуги, и бороны, и колуны, весь крестьянский обиход на этой кузне ковался. И вот какое дело: я-то почти не работал с отцом, мальчонкой был. Откуда только сноровка взялась? Ведь нынче все, что попросят, сделать могу. И ведра, коль нужно, дно вставить или самовар полудить, запаять что — со всеми бедами ко мне. Откуда взялось?

Вот это и был исторический опыт, который экономит энергию человека, способствуя росту его мастерства.

«Метеор» приближался к Мышкину. Мне показалось, что я хорошо знаю этот город, стоящий высоко, на левом, по течению, берегу, а мы к нему подходили справа. Напротив лежало большое селение Охотино, куда при Буслаеве ходил паром. Теперь уже не мелела Волга в июле. Из размахнувшегося моря вода едва умещалась в русло. Люблю высокие речные, продырявленные стрижами берега, желтые осыпи, пятисвечия молодых сосновых побегов. С пригорка стекает стадо беломордых коров. Прислушиваюсь к разговору двух пассажиров о рыбе.

— В Гаютине завод не успевает перерабатывать.

Разговор тем и привлек, что впервые сказано об обилии рыбы.

— Щуки, судаки, синец. Этот в завялке очень хорош. А судак лучше, когда он помельче, мягче тогда. В отличие от леща: тот чем больше, тем жирнее. Раньше на пристани продавали лещей.

— Теперь и на рынке не купишь.

Все же поругали время. Люди всегда оглядываются назад: мол, тогда-то было хорошо, не то что теперь. И наше время, наверное, будут также хвалить...

На деревянных перильцах, огораживающих дощатую площадку пристани, уселось несколько ребятишек, похожих на воробьишек. И нынче так же, как раньше, по рассказу Буслаева, приход парохода, даже, по-видимому, такого, как «Метеор», для них развлечение, короткий, насыщенный впечатлениями отдых от беготни, от ребячьих занятий. Большие суда здесь, в маленьком Мышкине, не пристают — очень уж мал дебаркадер, хотя на буклете, подаренном мне председателем Мышкинского народного музея В. А. Гречухиным, была изображена солидная пристань, с террасами и колонками.

Он, этот пытливый, отзывчивый человек, рассказал и легенду происхождения мышки, попавшей на герб их города, как он утверждал, более древнего, чем то событие, которое якобы послужило рождению названия.

Легенда же, местная, предупреждает Гречухин, повествует о том, что один из князей — его имя в разных источниках называют по-разному — охотился в этих местах и, устав, уснул на земле. Разбудила пробежавшая по груди его мышка, за которой ползла змея — их, кстати, и нынче немало в ярославских лесах. В честь избавления князь приказал срубить часовню, вокруг нее и разросся позднее город...

На «Метеор» взошли пассажиры, и среди них полная пожилая женщина с вертлявой, в бантиках, девочкой, в зелененьком новом платьице, с вышивкой на кармашке. В руке, приподняв напоказ, держала девочка сумочку — такие раньше называли ридикюлями, носили их, главным образом, на гуляньях, а по хозяйственным нуждам шли с кошельком.

Подвинувшись, я уступила им место рядом, на носу, а потом ушла в кормовой салон, туда, где вода плескалась за окнами, почти на их уровне, искрилась на свету, дробилась, взлетала веером брызг. Чувство движения было здесь особенно ощутимым.

Сезон отпусков и всяческих передвижений по Волге только что начинался. Народу на «Метеоре» немного, а в кормовом салоне и вообще никого.

Насмотревшись на продырявленные гнездами стрижей берега, на луковки церквей, выплывающие навстречу, на двускатные шиферные крыши селений, налюбовавшись лиловато-синими гладкими полосами воды с воронками под высокими берегами, где рыбачьи лодки казались бесплотными тенями, тихо скользящими по течению, на чаек, сбиваемых вдруг налетающим порывом ветра, отчего в их свободном полете появлялась какая-то обреченность, бессилие перед могучими силами стихии, соскучившись в одиночестве, я вернулась к мышкинским пассажирам.

Вертлявая Леночка по-прежнему поедала конфетки, которые ей подкладывала в сумочку умильная бабушка: «Кушай, Леночка, кушай. Кто тебя и побалует, как не бабушка?» Леночка капризно передергивала плечиками, недовольная причитаниями. Видно, баловали ее и другие, те, кто одарил ее и новым платьицем, и взрослой сумочкой-ридикюлем, и шляпкой с цветочками, которую она без нужды напялила тут, в салоне.

— Балуй, балуй, а потом сама плакать будешь, как сядет на шею. Мало ли их теперь таких развелось. Только и слышишь: «Потребители выросли». А кто виноват? И смотреть-то на них одно горе, ничего не умеют, только «дай» усвоили хорошо. На том и растили: все, дескать, для вас, все дороги открыты. Чего же обижаться, если они всего и требуют? Вон ведь, поесть мороженого в Углич везут. — Пассажир обратился ко мне: — Отдохнуть захотелось. А спрашивается, от чего? На курорты собираются. Волга им уж нехороша. — Он продолжал какой-то, видимо, происходивший здесь ранее разговор. — Наряды каждый день новые подавай, да такие, каких ни у кого еще нет. — И снова к бабушке: — Будет ли интерес у твоей Леночки самой зарабатывать, коль с детства все удовольствия испытала?

— Полно-те, — та замахала руками. — Маленькая она, чего еще понимает?

Но Леночка все понимала — капризно надула губки и зло, не по-детски взглянула на говорившего. А тот продолжал под сочувствие пассажиров:

— Небось и ты ругаешься, когда дело других касается, когда видишь какого-нибудь балбеса? Сама-то небось и не думала, чтобы ездить в Углич поесть мороженого?

— И что уж там, — согласилась женщина. — Тогда и мороженого-то не пробовали. Я чуть побольше ее, — она кивнула на внучку, — пошла работать в артель «Ударник». Может, знаешь, была у нас в Мышкине такая. В войну на деревянных станках полотенца ткали, потом вигонь пошла, пряжа такая была, — пояснила она, обратившись ко мне. — В войну чего только не носили, рады были и такому. Теперь-то не знаешь, чего и купить. Холодильник есть, телевизор у многих цветной, а уж про стиральные машины и говорить нечего. Ребята мотоцикл не считают и за машину. Да што ты напал на меня? — рассердилась она, наступая на соседа. — Ее разве так заманивают по телевизору? Подумаешь, новое платьице ему не пришлось. — Она заботливо одернула внучкин наряд, расправила складочки. — Мне пенсию платят. Заслуженный отдых. И в Углич поеду, и в Рыбинск, и на курорт как захочу, так и поеду. Тебя не спрошу. — И отвернулась к окну.

А берега впереди то смыкались, то раздвигались подобно шлюзам, пропуская летящее наше суденышко. Поднявшийся ветер играл гребешками волн, подхватывал водную пыль, и она разлеталась, сверкая радугой. Было просторно, как всегда на воде в летнюю, отпускную пору, когда отступают заботы и впереди уже мерещатся встречи, волнующие новизной узнавания жизни.

Разговор в салоне на том и иссяк, закончился. Берега понизились, вдали засияли золотые звезды на синих луковках куполов. Красная пятиглавая церковь с белыми ребрами высокого шестиглавого шатра колокольни приблизилась, а вскоре и вся она, складная, небольшая, выступила из зелени кудрявых берез. Это была знаменитая церковь Дмитрия на крови, цветом своим напоминающая о трагических событиях прошлого.

Углич

Она стояла на мысу, скосы которого были выложены серыми плитами. Мыс, Углец, Углич. Город, основанный в 937 году киевским княжеским посланцем Яном Плесковичем. Церковь же появилась в 1692 году, век спустя после кровавого события, до сих пор занимающего умы пытливых соотечественников — убийства последнего из угличских удельных князей, наследника престола русского, царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного. После смерти отца он был послан сюда, в Углич, с матерью и ее родней — Нагими, враждебными фактически правившему страной Борису Годунову.

До сих пор бытуют и три версии о гибели отрока Дмитрия. Одна — что заколот подосланным Годуновым дьяком Данилой Битяговским при попустительстве мамки Волоховой.

В угличском следственном деле о смерти царевича Дмитрия, происшедшей 15 мая 1591 года, говорится, что в тот субботний день в шестом часу зазвонили в городе у Спаса в колокол. Дядя погибшего Михайло Нагой сказал, что он бежал в это время к царевичу на двор, «а царевича зарезали Осип Волохов, да Микита Качалов, да Данило Битяговский... Михаила Битяговского и сына его и тех всех людей... побили чернье...» — угличане, сбежавшиеся на звон.

В этом следственном деле, которое вели посланцы Годунова, говорится, что мечущиеся во дворе с рогатинами и топорами посадские люди начали гоняться за Битяговским, якобы пытавшимся их успокоить. Он спрятался от них вместе с Данилом Третьяковым в Брусяную избу, но люди «высекли двери, да Михаила Битяговского и Данила Третьякова, выволокши из избы, убили до смерти...».