Теодор Фонтане - Сесиль. Стина (сборник)

• Название: Сесиль. Стина (сборник)
• Автор: Теодор Фонтане
• Жанр: Проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-3-87-667414-8

Действие романов немецкого классика Теодора Фонтане (1819–1898) происходит в Германии времен Бисмарка. Читателю предстоит знакомство с экзотическим миром берлинского и провинциального полусвета, его томными героинями и благородными героями, столь похожими на русских «лишних людей» и столь от них отличными. В романах «Сесиль» (1887) и «Стина» (1890) оживают забытые реалии и вечно актуальные темы давно ушедшей жизни. Речь идет о любви, верности, ревности, патриотизме, чести. О смерти и вере в Бога. На русском языке романы издаются впервые, в переводе Э.В. Венгеровой.

---

Встав из-за стола, супруги Сент-Арно и их новый знакомый и визави за табльдотом условились совершить послеобеденную прогулку на Конское копыто. В четыре часа они встретились в парке под большим платаном, где Гордон взял на себя руководство экскурсией, предварительно изложив свой план. Пусть мадам не пугается, почтительно сказал он, туда есть ближняя дорога, но она очень крутая, поэтому лучше идти в обход. Обходный путь намного предпочтительней. Он хорош не только тем, что там имеется и открывается взору (например, прекрасные виды). Он намного, намного лучше, благодаря тому, чего там нет. А там как раз отсутствуют обычные прозаические приметы гарцских променадов – хижины, дети, развешенное белье.

Сесиль, чье настроение заметно улучшилось, заверила его, что за многие годы замужества привыкла проявлять послушание и подчиняться даже в мелочах. И вовсе не собирается бунтовать против господина Гордона, который производит впечатление прирожденного проводника и следопыта.

– Поблагодарите мадам за комплимент, – рассмеялся полковник. – Сравнение с Кожаным Чулком[21].

Гордона неприятно задела эта шутка, сарказм мог быть направлен как против него, так и против Сесиль, но он не подал виду. Взяв у красавицы шаль, в которую она куталась до сих пор, он указал на тенистую тропу в конце парка и повел по ней супругов Сент-Арно мимо летних домиков и сторожек к соседнему селению Хубертусбад, откуда намеревался совершить подъем на Конское копыто. С обеих сторон тропу затеняла густая листва, но попадались и более открытые участки. На одном из них стояла увитая плющом и диким виноградом вилла в оправе позолоченной сетчатой ограды. Ничто не двигалось в этом доме, только в открытых окнах трепетали на сквозном ветру занавески. Место казалось абсолютно необитаемым, но это впечатление нарушал роскошный павлин, восседавший на высокой жерди и оглашавший своим высокомерным и вызывающим криком палисадник, обсаженный жимолостью и гвоздикой.

Сесиль в изумлении остановилась, а потом обратилась к Гордону, затеявшему весь обход, видимо, только ради этого зрелища.

– Какое волшебное место, – сказала она. – Да это просто заколдованный замок из сказки. Как тут тихо и уединенно. Словно здесь царит мир или счастье, что, в сущности, одно и то же.

– Но ни мир, ни счастье не обрели здесь приюта. Я каждый день прохожу мимо этого дома и напоминаю себе одну прописную истину.

– Какую же?

– Да ту, что идиллию, а тем более счастье, нельзя спроектировать. Тот, кто строил этот дом, вероятно, имел такое намерение. Но он не продвинулся дальше простых кулис, а то, что подстерегало его за кулисами, не было миром и счастьем. По этому дому бродит некий мрачный дух, и последний владелец застрелился здесь, вон у того окна (предпоследнего слева). И когда я смотрю туда, мне кажется, что он все еще стоит там, высматривая свое счастье, которого не смог найти. Места, обагренные кровью, вызывают у меня отвращение.

Казалось, Гордон ожидал, что спутники с ним согласятся. Но слово одобрения не прозвучало. Сесиль лишь считала петли сетчатой ограды, а полковник со свойственным ему спокойным любопытством лорнировал окна.

После чего все трое, не сказав ни слова, направились к извилистой тропе, которая вела наверх, к Конскому копыту.

Глава шестая

Далеко внизу, на станции Тале, вокзальные часы пробили пять, когда супруги Сент-Арно и Гордон, подошли к выступу на скале, где стоял отель «У Конского копыта», и заметили, что многие гости, с которыми они виделись за табльдотом, также пришли сюда выпить кофе и полюбоваться прекрасным пейзажем. Они расположились парами или группами под заросшим молинией навесом, откуда виднелись совсем близкие очертания живописной Чертовой стены, а дальше, за ними, высились остроконечные башни Кведлинбурга и Хальберштадта. Серо-коричневые господа тоже были здесь, а за соседним с ними столом восседали отставной пастор и длинноволосый коротышка. Все, кто уместился под навесом и частично перед ним, находились в отличном, бодром настроении, а лучше всего чувствовали себя оба берлинца, обеденная веселость коих под влиянием коньяка, поданного к кофе, скорее усилилась, чем поутихла.

– А вот и они, – заметил старший, указывая на супругов Сент-Арно и шагавшего сразу за ними Гордона. – Ты глянь, уж и шаль за ней носит. Он времени не теряет. Кто смел, тот и съел. Интересно только, что старикан…

Он бы и дальше продолжал в том же тоне, но оборвал себя на полуслове, потому что те, кого касались его замечания, заняли место в непосредственной близости, а именно за столом прямо у обрыва, рядом с телескопом для любознательной публики. За этим столом уже сидела одна юная, хоть и не слишком юная, дама, занятая пейзажными зарисовками, что побудило полковника придвинуть свой стул и заметить:

– Простите, если мы вам помешали, сударыня. Но все столы заняты, а ваш имеет еще и то преимущество, что отсюда открывается самый очаровательный вид.

– Вид прелестный, – буркнула дама, страшно смущаясь и пряча в папку листок с этюдом. – Я предпочитаю это место любому другому, даже самому Конскому копыту. Там сплошной котел, там замкнутость и теснота, а здесь широкий обзор. А такие просторы раскрывают душу, в сущности, для меня нет ничего прекраснее в природе и в искусстве.

Полковник, которому явно импонировала искренность и непосредственность молодой дамы, поспешил представиться и представить своих спутников, а затем продолжал:

– Надеюсь, мы не слишком стесним вас, сударыня. Вы спрятали эскиз в папку…

– Только потому, что он был закончен, а не для того, чтобы скрыть его от вас. Я не одобряю жеманства в искусстве, в большинстве случаев это просто высокомерие. Искусство должно радовать людей, появляться там, где его ждут, а не прятаться со страху или, того хуже, из-за гордыни в свою раковину, подобно улитке. Самое ужасное – это пианисты-виртуозы, которые играют по двенадцать часов подряд там, где их не желают слышать, и не играют, когда вам хочется послушать их игру. Просьбу сыграть вальс они воспринимают как смертельную обиду, а ведь вальс – это прелесть и стоит того, чтобы исполнить просьбу. Ведь он на целый час делает счастливыми дюжину людей.

Кельнер, подошедший к столу, чтобы принять заказы, прервал беседу на несколько минут. Затем разговор продолжился и очень скоро привел к просмотру папки, где скопилось множество самых различных набросков. Сесиль пришла в восторг. Она пожаловалась на свою страшную бесталанность, от которой страдала всю жизнь, и задала несколько вопросов. Они были бы очаровательны, если бы наряду с поразительной осведомленностью в некоторых частностях, не выдавали еще более поразительное общее невежество. Но сама она, казалось, не придавала этому никакого значения и не замечала, как нервно подергиваются губы ее мужа, когда она задает тот или иной вопрос.

Гордон, будучи хорошим рисовальщиком и имея наметанный глаз, особенно в том, что касается ландшафтов, не во всем согласился с дамой, хотя смягчил свое несогласие вежливыми извинениями.

– О, только не это, – сказала молодая дама. – Только не извиняйтесь. Нет ничего ужаснее, чем пустая похвала. Благожелательный упрек знатока – лучшее, что может услышать художник. А как вам вот это?

И она протянула ему рисунок, где был изображен луг с поилкой для скота и коровами у поилки.

– Это хорошо, – сказал Гордон.

А Сесиль, постоянно искавшая аналогии, сказала, что луг – в точности такой, мимо которого они недавно проходили.

Но молодая художница пропустила ее замечание мимо ушей и пододвинула Гордону другой лист.

– А здесь вы увидите, что я умею и чего не умею. Если хотите знать, то я, в сущности, анималистка, – сказала она, все более оживляясь.

– Ах, какая прелесть, – сказала Сесиль.

– Да нет же, мадам, по крайней мере, не всегда такая прелесть, как вы, вероятно, предположили по доброте своей. Дама должна рисовать цветы, а не животных. Этого требует свет, обычаи, приличия. Анималистка чуть ли не нарушает благопристойность. Это дело щекотливое. Поверьте, рисовать животных, профессионально или по склонности, – это судьба. И если уж кого постигла такая участь, того мало заботят насмешки. В довершение всего, меня зовут Роза, что в моем случае – просто беда, не больше и не меньше.

– Почему? – спросила Сесиль.

– Потому что из-за имени черная зависть моих коллег противопоставляет меня моей знаменитой тезке. Они называют меня Роза Малёр.

Сесиль не поняла, в чем соль ехидной шутки. Зато Гордон развеселился и сказал:

– Очаровательно. Но неужели вас хоть на минуту серьезно огорчило это прозвище? Не могу себе представить.

– Оно и не огорчило, – рассмеялась теперь и барышня, которая, в сущности, гордилась своим прозвищем. – Можно пережить. И вообще, портить игру – не в моем характере.

В этот момент подошел кельнер с дребезжащим подносом и начал раскладывать салфетки и сервировать стол. Разговор прервался, но зато стало слышно почти каждое слово, которое произносилось под навесом, а точнее, за соседним столиком.