Владимир Митыпов - Ступени совершенства

• Название: Ступени совершенства
• Автор: Владимир Митыпов
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1965

В исторической повести «Ступени совершенства» рассказывается о великом древнеегипетском художнике Тутмосе, создателе знаменитого скульптурного портрета царицы Нефертити.

---

Тревожное чувство нисходило на Нефрэт в те мгновения, когда скульптор с отрешенной сосредоточенностью всматривался в ее лицо.

Сегодня, наблюдая за строгим лицом Тутмоса, она вдруг вспомнила слышанный недавно разговор жрецов меннеферского храма Птаха. На обратном пути из Уасета они посетили главный храм Aтона.

Царица сидела на краю бассейна, прижавшись к пушистому боку ручной антилопы. Невысокий каменный забор и густой кустарник скрывали говоривших, но голоса их слышались очень ясно.

— Мне кажется, что Пареннефер[33] не сумел должным образом показать величие фараона, — да живет он вечно! — воздвигнувшего этот храм, посвященный Атону-Ра, — говорил один из жрецов, обладатель рокочущего баса.

— Зодчим следовало бы помнить, что в создаваемых ими творениях заложено их бессмертие, — негромко произнес второй жрец. — Разве забудется имя мудрейшего Имхотепа[34], пока будет стоять на земле пирамида Джосера? А гениальный Хемиун[35], построивший великую пирамиду фараона Хуфу?!

— Это отлично понимала царица Хатшепсут[36], сделав зодчего Сененмута даже больше, чем верховным сановником. Правда, она еще и любила его...

— Сененмут был достоин любви царицы, — задумчиво сказал обладатель тихого голоса. — Зодчие и скульпторы — люди особые. В них заложена мудрость бога Птаха, их творениям суждено бессмертие.

Бессмертие... Исчезали целые народы, забывались имена их грозных владык, пески пустынь засыпали цветущие сады и поля, но, переживая все, высились величественные изваяния и огромные пирамиды, прославляя имена своих создателей. Нефрэт с ужасом представила нескончаемую вереницу столетий, начало и конец которой тонули во мраке времен.

Неужели и это изображение, родившееся на ее глазах под руками этого странного человека, похожего непосредственностью своих переживаний на взрослого ребенка, сможет спорить с беспощадной силой времени?

Тревожное чувство Нефрэт усилилось с началом работы над второй скульптурой. Тутмос подолгу задумывался, мучаясь какими-то сомнениями, и, найдя решение, осторожно продолжал работу. Каждое его прикосновение к изображению приобретаю пугающую нежность.

Подобно путнику, понявшему, что он выбрал неверный путь, но успокаивая себя, продолжающему идти вперед, Тутмос решил завершить начатое.

В последний день пребывания с Нефрэт он, осматривая почти законченное изображение, вдруг понял, что от новой ступени совершенства его отделяет неуловимая грань, переступить которую у него нет сил. Необыкновенное обострение чувства и зрения, которые помогли бы увидеть Нефрэт по-новому, могла дать ему только сама царица. Он должен был для этого постигнуть тот удивительный мир ее души, который она скрывала под царственным равнодушием и о котором молодой скульптор лишь смутно догадывался. Но ничего этого не будет: сегодня последний день, когда он видит перед собой царицу и, забывая обо всем, старается вдохнуть в мертвый материал чудесную жизнь ее лица. Только сейчас он испил до дна горькую чашу безнадежной любви и немого отчаяния. Даже сейчас она была не ближе, чем если бы их разделяли бесконечные просторы мертвых песков, непроходимых дебрей и водных равнин. Будущее, с которым связывают даже самую слабую надежду исполнения желаний, сулило ему долгие годы безысходного одиночества.

Если бы она хоть на мгновение почувствовала самую ничтожную долю того, что холодными тисками сжимало его сердце!

Тутмос, бледный как полотно, отступил назад, переводя лихорадочно горящие глаза со скульптуры на царицу. Продолжать работу в таком состоянии он не мог, не испортив уже сделанного.

— Лучезарная царица! — склоняясь, сказал он прерывающимся голосом. — Я сделал все, что мог. Позволь мне закончить на этом работу.

Нефрэт увидела в его глазах тоскующую боль, как у раненного зверя.

— Разве сделанное тобой плохо, что ты так печален?

— Нет, лучезарная, но я хотел бы лучшего.

— У тебя не хватает умения?

— Лучезарная! Одного умения мало. Мне открыто слишком немногое из тайн твоего прекрасного лица.

— Я не понимаю тебя, Тутмос, — Нефрэт поднялась с кресла и сделала шаг к нему. Ее взгляд был напряженным и пытливым.

— Лучезарная, твое лицо подобно целому миру. А что можно знать о нем, если видеть только пески пустыни или одно море?

— Ты правдив, Тутмос, — тихо сказала царица. — Ты не побоялся сказать мне это. Тебе нужно видеть не только царицу, но и женщину, которая может страдать или быть веселой, смеяться или плакать. Этого ты хочешь?

— Да, лучезарная, — Тутмос поднял осунувшееся лицо, и на царицу глянули суровые и печальные глаза молодого скульптора.

Косые лучи низкого солнца, полосами пересекавшие потолок, наполняли комнату красноватым вечерним светом. Ни один звук не доносился сквозь толстые каменные стены. Все за пределами комнаты казалось вымершим, и слух невольно пытался уловить шорохи искусно нарисованных папирусов.

Нефрэт нарушила молчание, поражаясь неожиданной громкости своего голоса:

— Хорошо, Тутмос, ты увидишь меня другой. Приходи сегодня в полночь к южной террасе дворца. Стражи там не бывает, в саду живут одни аисты и ручные антилопы.

Она с легкой улыбкой взглянула в изумленные глаза скульптора и покинула комнату, оставив его наедине с дремлющей у порога старухой.

Восковая скульптурка смотрела на Тутмоса странными пустыми глазами. Он машинально коснулся кончиками пальцев ее глянцевитой, словно влажной, поверхности. Мен или Юти, вероятно, нашли бы эту скульптуру гораздо худшей, чем две первые. В ее тонких чертах отразилась неуверенность ваятеля, делающего первые шаги с извечных путей старых мастеров.

Когда Тутмос вышел из дворца, солнце уже наполовину скрывалось за пологими холмами Западной пустыни. Воздух, насыщенный тончайшей пылью, был золотисто-багровым, а тени домов наливались сумеречной синевой. Уже ощутимо начинало веять вечерней прохладой.

У выхода скульптора встретил бородатый торговец из Микен. Этот город, расположенный на востоке Пелопоннеса, в последнее время становился влиятельным на берегах Зеленого моря. С завоеванием Кносса на Крите, значительно облегчившим плавание через Зеленое море, посланцы Микен стали частыми гостями в Ахетатоне. Последнее посольство, пышное и многочисленное, прибыло в столицу Кеме с богатыми подарками фараону. Предприимчивые ахейцы[37] склоняли Эхнатона употребить свое влияние для облегчения торговли Микен на восточных берегах Зеленого моря. Слова послов подкреплялись многочисленными вазами, наполненными драгоценными камнями, золотыми и серебряными ритонами[38] и красивыми невольницами с Крита.

Эхнатон, озабоченный внутренним положением страны и желая скрыть от проницательных чужеземцев истинную причину отказа, медлил с окончательным ответом.

— Привет тебе, почтенный Тутмос! — с уважением сказал посланец далекого города. И одеждой и внешностью он был непохож на уроженца Кеме, но речь его была безукоризненно правильной.

— Привет и тебе, почтенный чужеземец! — вежливо ответил Тутмос, не понимая, что нужно от него этому невозмутимому ахейцу.

— Слава о твоем благословенном таланте достигла далеких Микен, — продолжал торговец. — У нас умеют ценить искусных мастеров. Я не боюсь преувеличить, сказав, что из ваятелей, живущих на берегах Зеленого моря, ты — самый великий.

— Мне приятно это слышать, — ответил удивленный Тутмос. — Но принять твои слова не могу. Я всего лишь молодой скульптор, не умудренный ни прожитыми годами, ни обилием виденного. У нас есть более зрелые и опытные мастера, у которых я учился и учусь сейчас.

— Ты имеешь в виду Мена и Юти? — перебил его микенец. — Я не стану спорить, они действительно талантливые ваятели, но их имена известны только в вашей стране, а о тебе знают и в Библе, и в Трое, и в Милете, и в Афинах, и в Коринфе. Микенские ваятели и зодчие тоже не обойдены умением. Наши мастера делают искусные росписи на стенах и на вазах, строят акрополи и неприступные крепости. В Микенах мы возвели стену из гигантских камней и ворота, украшенные изображениями львов. Я далек от вашего искусства, но и мне известно, что нет ничего более чуждого ему, чем разрушительная ярость войн. Я правильно говорю?

— Да, ты прав, чужеземец, — кивнул Тутмос. — Но зачем ты мне это говоришь?

— Сейчас ты поймешь, — сказал микенец. Он немного помолчал, обдумывая дальнейшие слова, и продолжал:

— Ваше искусство живет и расцветает только в мирное время. Я не хочу сказать плохое о твоей стране, но согласись, что у вас могут скоро наступить очень неспокойные дни. Поэтому тебе было бы полезно на время покинуть свою страну. Микены могут стать твоей новой родиной. Там ты найдешь почет, богатства и столь необходимый тебе мир. Твои замечательные творения будут радовать наши сердца и сердца твоих почитателей во всех странах на берегах великого Зеленого моря. Я не стану тебя торопить с ответом. Обдумав на досуге мои слова, ты найдешь, что сказаны они от чистого сердца и с добрыми намерениями.