Карина Демина - Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь

• Название: Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь
• Автор: Карина Демина
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2014

Тяжела жизнь королевского актора.

Шалят душегубы, не спят лиходеи, не знает отдыха и ненаследный князь, Себастьян Вевельский, волей Богов наделенный удивительным даром — изменять внешность. За многие годы службы не единожды приходилось ему примерять чужую личину, однако нынешнее задание и для него стало испытанием. Волей генерал-губернатора и собственного любимого начальства предстоит Себастьяну поучаствовать в конкурсе красоты «Познаньска дева» и вычислить колдовку силы небывалой, пока не подобралась она к королевичу, не застила глаза и разум черною волшбой да не развязала новую войну.

---

Подобного коварства от старшего актора Евстафий Елисеевич не ожидал. И ободренный замешательством, Себастьян продолжил.

— Соблазнили. Лишили чести девичьей… а жениться отказываетесь!

— Так я ж…

Евстафий Елисеевич, видимо живо представив себе и сцену объяснения Себастьяна с дражайшей Данутой Збигневной, побагровел и схватился за живот. Никак язва, оценив перспективы, последующие за объяснением, ожила.

— Не отказываетесь? — в черных очах Себастьяна вспыхнула надежда. — Я знала, Евстафий Елисеевич, что вы порядочный человек!

Темноволосая красавица протянула руки, желая заключить познаньского воеводу в объятья, и простынка соскользнула с высокой груди…

— Я… — Евстафий Елисеевич считал себя человеком семейным, и супруге своей никогда-то не изменял… а теперь и вовсе, забыв об изначальных намерениях, попятился от этой самой груди взгляд старательно отводя. До самой двери пятился, и прижавшись к ней, выставил перед собой зонтик, забытый кем-то из акторов. — Я женат!

— Разведетесь.

— Я жену свою люблю!

— А меня? — красавица часто заморгала, а по смуглой щеке ее поползла слеза. — Вы мне врали, Евстафий Елисеевич, когда говорили, что любите меня?

— Когда это я такое говорил?

— Когда орден вручали, — мстительно напомнила панночка Белопольска. — Так и сказали, люблю я тебя, Себастьянушка… неужто позабыли?

Сей эпизод в своей жизни, сопряженный с немалым количеством вевелевки, выставленной Себастьяном по случаю ордена, Евстафий Елисеевич желал бы вычеркнуть из памяти.

— И еще говорили, что я — отрада души вашей… свет в окошке… надежда… говорили ведь?

Говорил. Был за познаньским воеводой подобный грешок: в подпитии он становился многословен и сентиментален…

— Вот! Говорили. А жениться, значит, не хотите. Попользовались и бросили… обесчестив!

— Прекрати! — рявкнул Евстафий Елисеевич, приходя в себя. — Что за балаган…

— Не люблю баб, — Аврлий Яковлевич с явным удовольствием разглядывал дело рук своих. — Стервы они. И истерички.

Поразмыслив, следить Гавел решил не за ненаследным князем, каковой к слежке был весьма чувствителен, но за познаньским воеводой. Конечно, и тот был актором, но давно, и успел привыкнуть к существованию кабинетному, спокойному, избавленному от докучливого внимания людишек.

И ныне привычка сия подвела Евстафия Елисеевича.

Он покинул управление, отказавшись от служебной пролетки, но кликнув извозчика. И Гавелу немало пришлось постараться, чтобы не выпустить из поля зрения пролетку, каковых на улицах Познаньска было великое множество.

Экипаж сей высадил Евстафия Елисеевича на перекрестке, и познаньский воевода, поправив котелок, каковой прикрывал обильную лысину, бодрым шагом двинулся по улочке.

Впрочем, Гавел уже понял, куда тот идет.

О конспиративной квартире, расположенной на третьем этаже доходного дома, Гавел знал давно, но знание это, как и многую другую информацию, которую случалось добыть, он держал при себе.

Пригодится.

Пригодилось. И сухонькая старушка, обретавшаяся этажом выше, Гавела вспомнила.

— Два сребня, — сказала она с порога, безбожно задирая цену. — Вперед.

Пришлось отсчитать монеты, и старуха разглядывала каждую пристально, разве что на зуб не пробовала, да и то лишь потому, что зубы свои давным-давно растеряла. Наконец, ссыпав горсть медяков в кошель, а кошель упрятав в карман плюшевого халата, она посторонилась.

В комнатушке резко пахло геранью и кошками. С прошлого раза почти ничего-то и не изменилось, разве что прибавилось вязаных салфеточек, а стены, помимо былых весьма трухлявых цветочных композиций, украсились магснимками хозяйки с котеночком на коленях.

Впрочем, магснимки и котеночки Гавела интересовали мало.

Дырку, просверленную в полу прошлым разом — старушенции пришлось заплатить отдельно, за ущерб, имуществу нанесенный — она не заделала. Более того, у дыры появились слуховая трубка и мягонькая подушечка с кривоватою кошачьей мордой, вышитой крестиком. Один глаз кошака был зеленым, другой — желтым. Подушечку старушенция, поджав тонкие губы, убрала.

Сама же осталась.

— Вы бы пошли, бабушка, погуляли, миролюбиво предложил Гавел, подгребая верную камеру под бок. Уж больно заинтересовался ею матерый черной масти зверь, с чьей морды и вышивали портрет. Шкура кошака лоснилась, а шею украшал пышный голубой бант с бубенчиком.

Зверь щурился, потягивался и демонстративно выпускал когти.

— Уголечка не бойся, — сказала старушенция, напрочь проигнорировав предложение Гавела. А зря, в ее возрасте прогулки полезны для здоровья. — Он смирный.

Кот оскалился и заурчал, наглядно демонстрируя степень своей смирности.

Пакость!

И Гавел решительно склонился над дырой, именно для того, чтобы услышать…

— …не люблю баб, — этот гулкий, точно колокольной бронзою рожденный, голос, заставил Гавела замереть.

С ведьмаком, о котором слухи ходили самые разнообразные, но все как один свойства дурного, напрочь отбивающего охоту связываться с Аврелием Яковлевичем, Гавел сталкивался.

Один раз.

Один растреклятый раз, на память о котором достались почесуха, заикание и косящий глаз. И если почесуху с заиканием Гавел кое-как изжил, то с глазом и по сей день неладно было. Он задергался, мелко, нервно, предчувствуя неладное.

— Евстафий Елисеевич, а что это вы делаете? — игриво поинтересовался низкий женский голос, Гавелу незнакомый.

Он даже взопрел от неожиданности.

Выходит, что не так уж чист и уныл познаньский воевода, как думалось…

…и воевода тоже?

А маг как же?

Или их там трое?

Гавел заерзал, привлекая внимание кошака, который подобрался вплотную и, вытянув когтистую лапу, попытался выцарапать трубку.

— Кыш, — прошипел Гавел и рукой отмахнулся.

Но отвлекся, видать, потому как услышал лишь обрывок фразы.

— …ничего и не видно!

Кому не видно?!

И что именно не видно?

— Дура, — донеслось из дыры сиплое. — Как есть дура.

Трое. Определенно трое… маг, воевода и неизвестная женщина…

— Да мы только взглянем!

На что?

Хотя известно, на что смотрят в этаких случаях. Воображение Гавела, в меру испорченное карьерой и действительностью, с которой ему приходилось иметь дело, заработало, сочиняя новую, несомненно, скандальную статейку, за которую, глядишь, главный редактор и премией пожалует.

— Все вы так говорите! Сначала только взглянуть, потом только потрогать… глазом моргнуть не успеешь, как останешься одна и с тремя детьми.

Кем бы ни была неизвестная женщина, но характером она определенно обладала весьма непростым. Ответа воеводы — а ведь Гавел почти поверил, что есть на свете порядочные люди — он не расслышал, потому как хельмов кошак взвыл дурниной и, взлетев на комод, опрокинул пару безделушек.

Старуха заохала и громко принялась уговаривать скотину с комода слезть.

Кошак жмурился и гулял по бровке, поглядывая на хозяйку с презрением…

— Евстафий Елисеевич! — меж тем донеслось из дыры. — Я Дануте Збигневне пожалуюсь, что вы ко мне пристаете!

— Не поверит она…

Кошак взвыл дурным голосом и спину выгнул.

— Брысь!

— Посмотрим, — уверенно заявила незнакомка, рисковая, должно быть, женщина, ежели хватило у нее смелости шантажировать самого познаньского воеводу. — Я вот завтра заявлюсь в этом самом виде… и скажу, что вы меня соблазнили!

А голос-то бархатистый…

Уголечек, к совести которого хозяйка взывала слишком уж громко, и тот замолк.

— Соблазнили. Лишили чести девичьей… а жениться отказываетесь!

— Так я ж…

— Не отказываетесь? — воскликнула женщина с пылом. — Я знала, Евстафий Елисеевич, что вы порядочный человек!

Кошак, поняв, что грозный вид его нисколько чужака не впечатлил, пошел в наступление. Он спустился и, обойдя хозяйку по дуге, двинулся к склонившемуся над дырой человеку. Зверь вышагивал гордо, что породистый иноходец, то подбираясь к грязному, пропахшему помойкой и чужим, кошачьим же духом, гостю, то отступая.

Тот же, увлеченный происходящим в третьей квартире, не замечал ничего вокруг. И зад выпятил.

— Я… — продолжал отбиваться воевода. — Я женат!

— Разведетесь.

— Я жену свою люблю!

— А меня?! — гневно воскликнула женщина, которой Гавел в эту минуту посочувствовал от всего сердца. — Вы мне врали, Евстафий Елисеевич, когда говорили, что любите меня?

— Когда это я такое говорил?

Кошак замер и, хлестанув себя по бокам, сугубо для куражу, взлетел на сгорбленную спину. Острые когти его пробили и шерстяной пиджачок, который Гавел отыскал в лавке старьевщика, и застиранную рубашку, и шкуру, которой случалось страдать и прежде, пусть даже не от кошачьих когтей.