Юрий Нагибин - Господствующая высота

• Название: Господствующая высота
• Автор: Юрий Нагибин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1951

---

— А вы не скучаете одна?

— Чего ж скучать?! Кабы дети плохо жили, тогда бы скучала. Потом, вишь ли, есть такие старухи, которые, кроме как семя свое, никого любить не могут. А мне с народом никогда не скучно…

Митя с удивлением слушал Авдотью. Доярка пользовалась славой гневливой, недоброй старухи. И когда вожатый отряда поручал ему шефство над Авдотьей, то так прямо и сказал: «Тебе достался трудный участок». А она вовсе не злая и даже будто добрая…

— Шел бы себе, — сказала вдруг Авдотья, лицо которой вновь стало замкнутым и суровым. — Или постой, может, чайку попьешь? Пил уже? Ну, и то ладно. Мне тебя и угостить-то нечем, не знала я, что такой гость пожалует. А коли надумаешь зайти, прихвати с собой пятилетний план колхоза. Ступай, ступай, не век же тебе со старухами тимурничать…

III

Дом Авдотьи стоял на пригорке. Когда туман рассеялся, за окнами открылась пустая ровная синь. «Прямо царица в башне», — думала про себя Авдотья.

Ей было очень скучно. Сейчас на пастбище шла вторая дойка, но Авдотья решила туда не ходить. Не потому, что она боялась Струганова, но она считала, что чрезмерная опека может повредить Гале.

Она напилась чаю, покормила кур, прибрала горницу.

«Пойти, что ль, поглядеть, чем люди живут?..»

День выдался жаркий, но не тяжкий. От заречья наплывала небольшая круглая туча, кропя землю мелким дождиком, просквоженным лучами солнца. Авдотья пересекла главную улицу и вышла на южный конец деревни, где находилась колхозная конеферма.

Сквозь редкую ограду Авдотья увидела и самого хозяина. Кретов — заведующий фермой — сидел на земле, а рыжий конюх Никифор поливал ему на голову из кувшина. На эту картину с глубоким изумлением взирал огненно-золотистый жеребчик, которого держали под уздцы два конюха. Удивленная странной позой Кретова, приличествующей хмельному мужику, а не главе образцового хозяйства, Авдотья сдержала шаги…

Вскоре она поняла, каким хмелем одурманило заведующего фермой. Кретов поднялся с земли, тряхнул мокрыми волосами и шагнул к жеребчику. Тот пытался кинуться прочь, но, сдерживаемый конюхами, только кружился на одном месте. Кретов упорно следовал за ним, вытянув вперед левую руку. Стремительное движение — и Кретов уже в седле. Он что-то крикнул конюхам, те быстро отскочили в сторону, не выпуская, впрочем, длинных веревок, которыми придерживали коня. Секунду, чуть более, жеребчик стоял недвижно, словно не веря, что человек снова отважился на свой дерзкий поступок. Затем он поднялся на дыбы, сделал на задних ногах несколько валких шагов, резко опустился на все четыре и одновременно что есть силы наддал задом.

И вот Кретов снова сидит на земле, и Никифор с невозмутимым видом опоражнивает ему на голову новый кувшин, а жеребчик с грустным недоумением глядит на поверженного человека. И все начинается сызнова.

Жеребчик мечется, козлит, пытается ухватить Кретова за колено, но тот упорно держится в седле, опоясав его бока крепкими гнутыми ногами. Жеребчик не желает признавать своего поражения, последним яростным усилием ему удается вновь скинуть Кретова, но чувствуется что его воля уже сломлена.

«Дурашка ты, — думает Авдотья о жеребчике, — все равно он тебя окоротит. Нешто тебе переупрямить человека?..»

Авдотья двинулась дальше, вдоль новой, почти достроенной левады, и вскоре наткнулась на плотницкую бригаду. Мастера только что поставили колонну на месте будущего въезда в леваду и сейчас засыпали яму землей. Бригадир плотников Павел Щапов, в красной тюбетейке с кистью и нарядной шелковой рубашке, из-под ладони оглядывал колонну. С тех пор как районная газета назвала Павла «колхозным зодчим», вся Сухая покрылась колоннами. Колонны были изобильно пущены по фронтону клуба, колонны поддерживали арку над воротами база и крыльца контры, даже свиньи, выходя из хлева, терлись боками о легкие полуколонны, украшавшие вход.

— Ампир! — сказал Павел, вдосталь налюбовавшись своим последним произведением.

Все пространство вокруг стройки было закидано щепой. Авдотья вспомнила, что и по дороге сюда ей все время попадались щепки. Она хотела мягко указать Павлу на его бесхозяйственность, но, как всегда, гневный толчок крови подсунул ей на язык какие-то обидные, бранчливые слова. Сухинский зодчий напрасно тешил себя мыслью, что он созидатель, — нет, он губитель, расхититель народного добра. Он пустил на ветер по меньшей мере пять кубометров топлива. Из-за того, что он не удосужился приберечь строительные отходы, должны погибнуть живые, стройные деревья…

«И зачем я его так? — думала Авдотья несколько минут спустя, когда, миновав леваду, она вышла в открытое поле. — Парень старательный, честный, мне же дом строил. Ну, промахнулся, с кем не бывает. Вечно я в край ударяюсь, наградил же господь характером! Ну и пусть опасаются, лишь бы поступали правильно».

IV

Небольшим леском из молодых сосенок и березок Авдотья направилась к реке. Земля здесь была усеяна белым цветом земляники; кое-где завязывались твердые зеленые ягоды. Авдотье попалась крупная, с малину, совсем спелая ягода. Вкус ее был необыкновенно сложен; казалось, чтоб создать его, земляника собрала дань со всех других ягод и плодов. Она напоминала и малину, и грушу, и подмороженное октябрьским холодком антоновское яблоко, и даже ананас, который Авдотье довелось однажды попробовать в Москве, когда она была на Сельскохозяйственной выставке.

«Пожалуй, этот сорт лучше того, что у нас разводят, — думала Авдотья. — Место тут порядком влажное, а ведь, говорят, земляника не любит лишней влаги. Может, тут почва перегноем богата? Что же, придется взять агронома за бока. А то развел какую-то сухомятину и успокоился…»

Тучка прошла над лесом, пролившись минутным ливнем. Все краски стали ярче, сочнее, каждая хвоинка обрела свой особый оттенок; серая шелуха шишек, устилавшая землю, окрасилась в самые разные цвета — синий, желтый, красный, лиловый, золотой. Мельчайшая дождевая пыль серебристым инеем замохнатила траву; льдинками сверкали капли влаги в рюмочках листьев и чашках колокольчиков. Казалось, зима и лето объединились в этот миг, чтобы украсить лес двойной прелестью цветенья и мороза.

Выйдя из леска, Авдотья повстречалась со стадом. Коровы брели медленно, со вкусом поедая влажную приречную траву. И все же смуглые скулы Авдотьи покраснели от гнева. Она приметила, что резвые нетели забежали вперед и обирают самую лучшую, сочную траву, а степенным, неторопливым рекордисткам остаются объедки. Головной же пастух и в ус себе не дует, спокойно шествует обочь стада, и его длинный бич волочится по земле.

— Костик! — позвала Авдотья.

Подошел старый пастух. Хотя стоял жаркий полдень, он был одет в длинный плащ с капюшоном, застегнутый на все пуговицы. На маленьком, сморщенном лице голубели слезящиеся кроткие глаза.

— Костик! — гневно сказала Авдотья. — Ты бы хоть очки себе купил, коли слеза зренье застит…

— Да ты о чем, Марковна? — зашепелявил Костик. — Неужто я, до шести десятков доживши, не знаю, что почем?

— Это как так до шести десятков? — возмутилась Авдотья. — Будто ты столько меня моложе! До шести с хвостиком, скажи, да и хвостику лет восемь.

— Очнись, Марковна! Мне на покрова шестьдесят пятый пойдет.

— Ладно уж! — недовольно отозвалась Авдотья. — Ты мне лучше вот что скажи: надой с нетелей, что ли, брать решил?

— Пятьдесят лет коров пасу… — пробормотал в ответ Костик, в то время как его длинный бич редкими, сухими выстрелами отгонял назад зарвавшихся нетелей. — Неужто не разумею, что почем?..

Но в глубине души дед сознавал, что более полувека пастушествовал, не ведая, «что почем», зная одну лишь заботу: не растерять бы коров. И только под уклон дней открылось ему, какое многосложное дело быть колхозным пастухом. Зато и труд стал ему по-новому желанен, хотя, конечно, и сейчас случаются промашки…

— Костик, слышь, ты бы кинул Савельичу мыслишку — разбить стадо на две части.

— Это зачем же?

— А затем, чтоб выделить рекордисток, — тогда можно им будет особый режим создать. Это ж наш золотой фонд…

— А ведь верно, — раздумчиво сказал пастух, глядя на Авдотью своими доверчивыми голубыми глазами. — Как же это я сам не додумался?..

Авдотья двинулась дальше. Навстречу ей шли коровы — белые с чуть приметным вкраплением черного, угольно-черные, с белыми пролысинами и по-сорочьи пестрые: с рогами, круто выгнутыми, как у муфлона, только в другую сторону; с рогами торчком, как у кашмирской козы; с рогами в виде двух маленьких острых ножей; безрогие, комолые, с детскими, телячьими головами; шли легкие, поджарые нетели и дородные, крутобокие рекордистки.

Прошла, глянув на Авдотью своим словно незрячим глазом, ее любимица Капризная; прошла рекордистка Буйная, давшая за шестнадцать лет сто тысяч литров молока, и родоначальница сухинского стада Великолепная; прошла дипломантка выставки Брюнетка — от Гадалки и Скитальца, сына Вакулы, и стотысячница Рагуза, и Благодать — от Быстрой и Скитальца; прошла, позванивая колокольчиком, вечно отбивавшаяся от стада Ветка; прошли, столкнувшись крутыми боками в одинаковом узоре, сестры Слива и Сетка, и, наконец, прошествовала мать и бабушка бесконечного потомства, равно славного крепостью сложения и жирностью молока, гордость сухинской фермы, мировая рекордистка, шестидесятипудовая Говоруха, охлестывая литые бока шелковой кистью гибкого хвоста. Она так осторожно ставила ноги, словно боялась, что земля не выдержит ее тяжести.