Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж

• Название: Дело вдовы Леруж
• Автор: Эмиль Габорио
• Жанр: Детектив

В сборник классического французского детектива вошли произведения трех признанных мастеров этого жанра. Все произведения отличаются четко выраженной демократической направленностью, дают широкую панораму общественной и социальной жизни второй половины XIX в. — начала XX в. Мастерски построенная интрига, увлекательная манера повествования держат читателя в неослабном напряжении.

---

Увы, это был уже не тот жизнерадостный молодой человек, которого в день первого визита переполняли надежды и уверенность в будущем. Он еще хотел, и сильнее, чем когда бы то ни было, добиться своего, преуспеть, однако радости от преуспеяния уже не ждал. Слишком много он мечтал об успехе вечерами, когда ему не на что было пообедать. За свое будущее богатство, сколь бы оно ни оказалось велико, он уплатил с лихвой. Преуспеть для него теперь означало лишь взять реванш. В свои тридцать пять лет он познал столько разочарований и обманутых надежд, что ни во что не верил. Под его напускной доброжелательностью таилось безмерное презрение. Проницательность, обострившаяся за годы нужды, мешала ему, поскольку людей прозорливых обычно опасаются, и он старательно скрывал ее под маской добродушия и беспечности.

Вместе с тем он был добр и преданно любил друзей.

Одетый кое-как, он вошел в спальню г-жи Жерди и спросил:

— Что случилось?

Ноэль молча пожал ему руку и вместо ответа указал на постель. Доктор взял лампу, осмотрел больную и подошел к другу.

— Что с ней было? — отрывисто спросил он. — Мне необходимо знать.

Услышав вопрос, адвокат вздрогнул.

— Что знать? — пробормотал он.

— Все! — отвечал Эрве. — У нее воспаление головного мозга, сомнений тут нет. Болезнь эта встречается не так часто, хотя мозг есть у каждого человека и работает в течение всей его жизни. Ее причины? Нет, отнюдь не повреждение мозга, не травма черепа, но жестокие душевные потрясения, сильное огорчение, какая-нибудь внезапная катастрофа…

Ноэль жестом прервал приятеля и отвел к окну.

— Да, мой друг, — тихо заговорил он, — госпожа Жерди испытала недавно сильное потрясение, она в страшном отчаянии. Послушай, Эрве, я полагаюсь на твою честь и дружбу и хочу доверить тебе нашу тайну: госпожа Жерди мне не мать, ради своего сына она лишила меня состояния и имени. Три недели назад я открыл этот недостойный обман; она знает об этом, последствия привели ее в ужас, и с тех пор она медленно умирает.

Адвокат ожидал, что его друг вскрикнет от удивления, станет задавать вопросы. Однако врач принял это известие, не моргнув глазом, просто как сведения, необходимые ему для лечения.

— Три недели, — пробормотал он, — все ясно. У нее были какие-нибудь недомогания в это время?

— Она жаловалась на жестокие головные боли, головокружения, нестерпимую боль в ухе, но все это относила на счет мигрени. Не скрывай от меня ничего, Эрве, прошу тебя, скажи: это серьезно?

— Настолько серьезно, друг мой, настолько опасно, что медицине известны лишь единичные случаи выздоровления.

— Боже мой!

— Тебе ведь хотелось знать правду — ты ее услышал. Я решился сообщить ее только потому, что бедная женщина тебе не мать. Да, она погибла, если только не случится чуда. Но мы должны надеяться на чудо. И можем помочь ему совершиться. А теперь за работу!

* * *

Часы на вокзале Сен-Лазар пробили одиннадцать, когда папаша Табаре, распростившись с Ноэлем, вышел из дома, потрясенный всем услышанным. Вынужденный сдерживаться во время разговора, он наслаждался теперь свободой, с какой мог обдумать свои впечатления. Первые шаги по улице он проделал, шатаясь, точно пьяный, который вышел на свежий воздух из душной харчевни. Он сиял от радости, но вместе с тем был ошеломлен непредвиденной стремительностью событий, которые, как он надеялся, приближали его к установлению истины.

И хоть папаша Табаре спешил поскорее добраться до дома следователя, фиакр он брать не стал. Он чувствовал, что ему нужно пройтись, так как был из тех, кому движение проясняет ум. При ходьбе мысли у него укладывались на свои места, одна к другой, словно зерна пшеницы в кувшине, который хорошенько встряхнули.

Не торопясь, он добрался до улицы Шоссе-д'Антен, пересек бульвар, сияющий огнями кафе, и вышел на улицу Ришелье.

Он шагал, отрешившись от внешнего мира, спотыкался на выбоинах тротуара, подскальзывался на грязной мостовой. Правильную дорогу он выбирал только благодаря инстинкту, какой руководит животными. Мысленно он рассматривал возможные повороты дела, следуя сквозь мрак за таинственной нитью, незримый конец которой он ухватил в Ла-Жоншер.

Как все, кто испытывает сильное волнение, папаша Табаре не замечал, что говорит вслух, совершенно не заботясь о том, что его восклицания и обрывки фраз можно подслушать. В Париже на каждом шагу попадаются подобные люди, которых отделяет от толпы какое-либо сильное чувство, они выбалтывают во всеуслышание самые свои сокровенные тайны, подобно треснувшим вазам, из которых вытекает содержимое. Этих бормочущих себе под нос чудаков прохожие часто принимают за безумцев. Иногда за ними следуют зеваки, забавляющиеся их странными излияниями. Именно из-за болтливости такого рода стало известно о разорении богатейшего банкира Роскары. Так же выдал себя и Ламбрет, убийца с Венецианской улицы.

— Какое везение! — бормотал папаша Табаре. — Какая невероятная удача! Что бы там ни говорил Жевроль, случай — вот величайший сыщик. Кто бы мог выдумать подобную историю? А все же я был недалек от истины. Я чуял, что за всем этим кроется ребенок. Но разве возможно было предполагать, что детей подменили? Прием столь избитый, что им уже не пользуются даже бульварные писаки. Это доказывает, что полиции опасно иметь предвзятые мнения. Она страшится невероятного, а оно-то и оказывается правдой. Она отступает перед нелепостью, а ее-то и надо развивать. Все возможно.

Ей-богу, этот вечер мне дороже, чем тысяча экю. Одним выстрелом я убиваю двух зайцев: нахожу виновного и помогаю Ноэлю восстановить свои права. Вот уж кто поистине достоин выпавшего ему счастья! На сей раз я не сожалею: повезло молодому человеку, прошедшему школу несчастий. А впрочем, он будет не лучше других. Богатство вскружит ему голову. Разве он не заговаривал уже о своих предках? Слаб человек — я едва удержался, чтобы не расхохотаться… Но больше всего меня поражает эта Жерди. Женщина, которой я дал бы причастие без всякой исповеди! Когда подумаю, что я чуть было не попросил ее руки… Бр-р!

При этой мысли старик содрогнулся. Он представил себе, что уже женился, и вдруг открывается прошлое г-жи Табаре, и он оказывается замешан в скандальный процесс, скомпрометирован, выставлен на посмешище.

— Подумать только, — продолжал он, — Жевроль рыщет в поисках человека с серьгами! Бегай, мой мальчик, бегай, движение на пользу молодым. Вот раздосадуется-то он, когда узнает! Разозлится на меня до смерти. А я немного посмеюсь над ним. Если же он начнет строить мне козни, меня защитит господин Дабюрон. Я как-нибудь выведу его из такого лабиринта! У него, небось, глаза сделаются словно блюдца, когда я скажу ему: «Я знаю преступника!» А уж как он мне будет обязан! Этот процесс прославит его, если только на свете существует справедливость. Его должны сделать по меньшей мере кавалером Почетного легиона. Тем лучше! Он мне нравится, этот следователь. Если он спит, я сделаю его пробуждение приятным. Да он засыплет меня вопросами! Захочет знать все до тонкости, станет вникать во всякую мелочь.

Тут папаша Табаре, который как раз переходил через мост Св. Отцов, резко остановился.

— А ведь деталей-то я и не знаю, мне известна лишь суть дела! воскликнул он, но снова двинулся вперед, продолжая: — Вообще-то, они, конечно, правы: слишком увлекаюсь, меня «заносит», как говорит Жевроль. Когда я беседовал с Ноэлем, мне нужно было вытянуть из него все необходимые сведения, а я и не подумал даже. Мне не терпелось, я хотел, чтобы он побыстрей все рассказал. Да оно и естественно: когда преследуют оленя, не останавливаются, чтобы подстрелить дрозда. Тем паче, я не знал, как вести допрос. А будь я настойчивее, я мог бы пробудить подозрительность Ноэля, быть может, он даже догадался бы, что я служу на Иерусалимской улице. Разумеется, краснеть мне не приходится, я даже горжусь своей работой, а все-таки лучше, чтобы никто о ней не подозревал. Люди так глупы, что терпеть не могут полицию, которая их бережет и охраняет. А теперь спокойствие и выдержка: мы уже пришли.

Г-н Дабюрон уже отошел ко сну, однако оставил соответствующие распоряжения прислуге. Едва папаша Табаре назвал себя, как его тут же провели в спальню следователя. Завидев своего добровольного сотрудника, тот сразу же стал одеваться.

— Что-нибудь случилось? — спросил он. — Вы что-нибудь обнаружили, какие-то следы?

— Берите выше, — ответил сыщик, улыбаясь во весь рот.

— Ну, ну!

— Я знаю, кто преступник!

Папаша Табаре остался доволен произведенным эффектом: следователь так и подскочил на постели.

— Как! Уже? Не может быть! — воскликнул он.

— Имею честь повторить господину судебному следователю, — произнес старик, — мне известно, кто совершил преступление в Ла-Жоншер.

— В таком случае, — заявил следователь, — вы самый искусный полицейский всех времен! Отныне все расследования я провожу только с вами!