Андрей Скалон - Красный бык

• Название: Красный бык
• Автор: Андрей Скалон
• Жанр: Русская классическая проза

---

В прошлом году несколько сотрудников, в том числе и "молокосос", поехали на международ-ную конференцию. Перед отъездом "молокосос" разговаривал с Холодовым в коридоре, куда из уважения к женщинам выходил курить свою трубку. Холодов тогда близко смотрел в лицо начальника и не без удовольствия отметил и нездоровый цвет лица и мешки под глазами, он слышал резкий четкий говор и в то же время успевал думать про себя, что начальничек-то недолго протянет, может быть, у него рак или печень какая-нибудь неизлечимая, цирроз, а почему бы и нет? Не может ли он, Холодов, отложить на месяц свой отпуск и поисполнять обязанности руководителя лаборатории, собственно говоря, проследить за лаборантками, потому что научные сотрудники и сами работают, как заведенные часы. Тут начальник упомянул и старшинство Холодова и опытность, упомянул своим резким голосом в высшей степени доброжелательно и дружелюбно. Тогда-то обида доказала, что она есть нечто такое, ради чего и живет теперь Холодов. Она сладко толкнулась внутри, заставив сердце сжаться в каком-то щемящем блаженст-ве стыдного и болезненного удовлетворения, и устами Холодова крикнула фальцетом:

- У лошади устали ноги! Она пойдет в стойло! Имеет она право месяц простоять в стойле?!

Начальник не ожидал такой реакции, из его трубки даже просыпался огонь.

- Сумасшедший! - сказал начальник.

Тот отпуск Холодов проболел. Болел с бюллетенем на руках. Он странно болел тогда: по двадцать часов спал, и ему по двадцать часов снились кошмары.

Сон мешался с запахом шляпы, с соломинкой, которая колола шею, и весь был пронизан жарким, удушливым звоном бесконечных кузнечиков; кузнечики затягивали его паутиной, заматывали, укатывали в липкий кокон. В коконе Холодов был огромен и страшен самому себе. Хотелось вырваться, но не было сил.

Бык лежал в ельнике. Утром, на самом рассвете, он вышел оттуда, прошел по болоту, где между высоких кочек стояли окна темной холодной воды, а на грязи разъезжались копыта, потом через чахлый березняк на склоне и вдоль склона, через поляну со стогами сена спустился к озеру. У озера он дождался солнца и пошел к деревне. Бекасы вылетали из-под ног, когда он едва не наступал на них. Не доходя до деревни, он встал на выгоне и, не решаясь щипать траву, влажную от росы, ждал; а когда стадо показалось у фермы, он повернул обратно и побрел в ельник. Он еще походил по поляне и выдернул несколько пучков сена из стога, но жевать не стал, а так и ронял, не жуя. Вырывал и ронял себе под ноги.

Стало тепло, и на рану, на засохшую кровь налетели мухи, и он, прихрамывая, махая хвостом, побежал от них в ельник. На болоте за ним поднялась туча комаров, и он побежал еще быстрее. Каждый шаг отдавал болью, непривычной и пугающей.

В ельник он ворвался с разгона, плотная стена смолистых ветвей пропустила его и укрыла в сырой душистой темноте. Бык двигался через миллионы легких, успокаивающих уколов, сквозь живую массу еловых лап, и они оглаживали скользкой прохладой его бока, грудь, брюхо, как будто он погружался в их толщу, а не входил, будто заныривал в эту смолистую глубину.

Шел он к тому месту, где пролежал прошлую ночь. Мухи и комары тут не мучали его, а клещей он не чувствовал, хоть и много их было в ельнике. Он набрался клещей еще вчера, когда нашел этот ельник и бродил по нему, испуганный и дрожащий после погони и выстрела. Вчераш-ние уже разбухли, темными катышками они скопились в пахах и на брюхе, за ушами; они напива-лись и потом отваливались, а с ветвей сыпались другие, мелкие и плоские - голодные. Но в ельнике было тихо и прохладно, и холодный мох утишал боль от раны. И пусто было. Только однажды большой стаей прокатились по нему синицы; попискивая, сновали они по веткам, а потом и синиц не стало.

Если бы он мог посмотреть вверх, то в разрыве меж ветвей, наверху, где вершины елей отстоят друг от друга достаточно далеко, чтобы можно было увидеть небо, он увидел бы легкие клочья облаков, растворяющиеся в голубизне, и белого луня под ними. Но бык не смотрел вверх, он лежал во мху и старался лежать так, чтобы холодный сочащийся мох касался раны и заглушал боль.

Проснулся Холодов оттого, что кто-то стоял над ним. Он испуганно сел, слепящие лучи ударили в глаза, и он зажмурился.

- Эка хорошо спалось. Голова болеть будет, на солнце спать,- сказал Сергей,- сейчас в избе - мило дело.

- Пожалуй,- согласился Холодов, приходя в себя,- в доме лучше.

- Лучче, лучче, чем на жаре млеть. Холодов слушал старика, обувался, поднявшись, взял куртку и ружье - оно стало обжигающе горячим.

- Ружье-то славное, поди?

- Ничего, самопал подходящий,- невольно в тон пастуху сказал Холодов.

- А налегке чего? Патрон-то много пожег. На озере бахал, аж в деревне слыхать.

- Да вот ни одного не взял. Тут собаку надо.

- Как же, как же,- прищурился старик,- известно, с собакой ловчее. А ты без собаки возьми, чести больше.

- Я не то что записной охотник, а так, для отдыха больше.

- Для души, значит. Ну и правильно. Правильно. Толку в них никакова нету - жареные еще ничего, а сварить, так слизь одна. В пере вроде габаритные, а обтрепешь да кишки выбросишь, и нету ничего, слизь одна синяя. Жиденькие. Надо малость попозднее, по осени они будут ничего.

Кобыла медленно шагала, помахивая хвостом, отгоняя паутов, носившихся вокруг, мотала головой, вздрагивала кожей. Холодов слушал рассуждения старика, смотрел на кобылу, чувствовал запах конского пота и усталость, стоявшую в теле после горячей дремы.

Сергей потянул ружье за ствол:

- Тяжелое, черт!

Холодов снял ружье, вынул патроны, подал его старику:

- Три с лишним килограмма.

- Ох-хо-хо, это надо же,- притворно удивился старик, ловко разламывая ружье и глядя в стволы.- Копоти-то полно! - Прикинул в руке.- Ладное ружье, кого хошь убить можно.

- Можно,- согласился Холодов.

- А все против трехлинейки не устоит,- причмокнув, сказал старик.

- Нельзя и сравнивать их, это для любительской охоты, а трехлинейка на человека.

- Во-во, трехлинейку бы,- сказал старик, передавая ружье Холодову.

У самой деревни из-под ног с криком вырвались бекасы - пара, шагах в десяти,- вильнули в воздухе, один за другим упали в траву, пролетев метров пятьдесят.

- И этих стреляешь?

- Стреляю, только мажу. Быстро летят и неровно.

По деревне пастух проводил его до самого дома Матвеевых, у которых останавливался Холодов, приезжая в Солнечное на охоту.

Холодов кивнул старику и отворил калитку.

- Ты вот что, зайди-ка сейчас в контору, бригадир очень тебя просил, дело есть.

Холодов удивленно посмотрел на пастуха:

- Какое дело?

- Да он тебе растолкует, дело-то всего ничего.

"Какое дело?" - думал Холодов, входя в прохладные темные сени. Куры заметались по сеням, хлопая крыльями и цокая когтями по половицам. "Наверное, лекцию попросит прочитать, прочту что-нибудь о наследственности, шестипалые, пятипалые... Что-нибудь антикурнышевс-кое",- подумал он еще и повеселел.

Старуха, жена Матвеева, услышала шаги Холодова, поднялась с кровати, заходила за ситцевой занавеской, потом прошла через дом во двор, разожгла под навесом небольшую печку, а когда через четверть часа Холодов, умывшись в сенях, вошел в горницу, на столе стояла и пахла на весь дом пузырчатая яичница.

Ел Холодов аппетитно, дул на яичницу, и запивал ее молоком, и думал о предстоящем разговоре с бригадиром. За спиной, прислонившись к большой прохладной печи, стояла старуха, ей со спины было видно, как у Холодова двигаются челюсти.

- Бригадир вас спрашивал, зайти обещался.

- Знаю, пастух говорил мне. А что у него за дело?

- Бык Красный ошалел нынче, с весны дуреть начал, а теперь вовсе ошалел - ветеринара чуть насмерть не стоптал. И стадо портит, телок тоись, молодые которые, рано им гулять.

- А собственно говоря, чем я могу помочь? - Холодов развернулся на стуле и посмотрел на старуху.

- Забить его хотят, а он не дается, ярый больно. На Сергея-пастуха кидается, он уж вовсе бояться стал. Вчерась день-деньской его гоняли, никак загнать не могли, все по ельнику кружает. Как дикой стал, к стаду уж не подходит. И то ладно, бабы с дойкой ходить боялись.- Старуха замолчала и пристально уставилась на вилку с куском яичницы.

- И все-таки я не понимаю, что от меня требуется.

- Вот и решили мужики сдать его в чайную да в центральную бригаду в Ново-Солнечное, на харч городским.

- Наверное, ружье?

- Ружье, ружье им надо. А то из мелкопульки вчерась в него стреляли, и ничего ему. Как об стену горох! - старуха постучала темным кулаком о печь: - Как об стену горох!

- Действительно, ему малопулька - что слону дробина.

- Точно так, вблизи можно, говорят, если попасть в убойно место. А подходить боятся, ярый. С вашего ружья сразу лягет. Утресь слышала, как вы на озере бахнули - это какая же страсть-то должна быть в ем,- с простодушной деревенской хитростью польстила старуха. Она проворно убрала со стола.- И бык-то, господи, дорогой да ладный. Истинно слово, напасть кака-то,- смахнула крошки со стола и вышла во двор.- Цып-цып-цып!