Филипп Клодель - Молчание Дневной Красавицы

• Название: Молчание Дневной Красавицы
• Автор: Филипп Клодель
• Издательство: ОЛМА-ПРЕСС
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-224-05398-6

Филипп Клодель — один из самых известных современных писателей Франции. Роман был назван лучшим романом 2003 года. В своем творчестве писатель с успехом развивает традиции известных мастеров психологического детектива — Себастьяна Жапризо, Буало-Нарсежака.

Главный герой романа — полицейский — не только дознаватель в расследовании зверского убийства девочки, но невольная жертва и соучастник зловещих событий, разыгравшихся в маленьком французском городке. Гибель трех чудесных женщин разных поколений, разного социального положения, разного возраста стала настоящим потрясением для молодого полицейского и предопределила его дальнейшую судьбу.

«Нет необходимости давать намеки на разгадку тайны, лежащей в основе этого мастерски закрученного сюжета… Ф. Клодель держит нас в напряжении до самого конца. В каждой его фразе чувствуется неподдельная любовь к Слову… Живые, удивительно рельефные, а порой и поэтичные образы при всей скупости выразительных средств создают богатейшую палитру.»

«Литературный Фигаро», 4 сентября 2003 года

---

Книги, выстроившиеся вдоль стен, как солдаты бумажной армии, впитывали внешние звуки. Ничего не было слышно, ни ветра, ни грохота находившегося рядом Завода, ни пения птиц в парке. На подлокотнике кресла Дестина лежала, обложкой вверх, открытая книга. Очень старая книга, с истертыми загнутыми страницами, которые листали и переворачивали целую жизнь. Это был экземпляр «Мыслей» Паскаля. Сейчас книга у меня. Я взял ее. Она открыта на той же странице, что и тогда, когда я нашел ее, во время моего посещения Замка. На этой странице, изобилующей ханжескими и путаными размышлениями, есть две фразы, сверкающие, как золотые подвески над лужей сукровицы. Они подчеркнуты карандашом рукой Дестина, и я знаю их наизусть:

«Пусть сама комедия и хороша, но последний акт кровав: две-три горсти земли на голову — и конец. Навсегда».

Есть слова, от которых холодеет спина и отнимаются руки и ноги. Например, эти. Жизнь Паскаля мне неизвестна, да, собственно, и безразлична, но я не думаю, что он переоценивал ту комедию, о которой говорил. Как и я. И как Дестина, без сомнения. Паскаль тоже, наверное, хлебнул горя и слишком рано потерял любимые лица. Иначе он бы не смог это написать: когда живут среди цветов, грязи не замечают.

С книгой в руке я переходил из комнаты в комнату. Их было предостаточно. В основном похожих одна на другую. Это были голые комнаты. Я хочу сказать, что они всегда были голыми, чувствовалось, что они покинуты, у них не было воспоминаний, прошлого, эха. В них ощущалась печаль предметов, никогда никому не служивших. Им не хватало суматохи, нескольких царапин, человеческого дыхания на стеклах, веса тяжелых и усталых тел на кроватях под балдахинами, детских игр на коврах, стука в двери, слез, капавших на паркет.

В самом конце коридора, в глубине, в некотором отдалении от других помещений, находилась комната Дестина. Дверь была высокая, суровая, темная, гранатового оттенка. Я сразу понял, что это его комната. Она могла располагаться только там, в конце коридора, похожего на переход, на церемониальную аллею, которая обязывала перейти на особый шаг, медленный и осторожный. На стенах с обеих сторон висели гравюры: старинные физиономии, объедки прогоркших веков, в париках, с плиссированными воротниками вокруг шеи, с тонкими усиками, с надписями на латыни вместо ожерелья. Настоящие кладбищенские портреты. Мне казалось, что все они смотрели, как я иду к высокой двери. Я обругал их всеми возможными словами, чтобы придать себе храбрости.

Эта комната не имела ничего общего с другими, увиденными мною в Замке. По-монашески простая, маленькая и узкая кровать для одного человека: железные стойки, матрас, никаких финтифлюшек, без занавеса, спадающего с потолка. Ничего. Стены комнаты были обиты простой серой тканью, никаких картин, никаких украшений. Около кровати — маленький столик, на котором стояло распятие. В ногах — умывальные принадлежности, кувшин, таз. С другой стороны — высокий стул. Напротив кровати — секретер, совершенно пустой. Ни книг, ни бумаг, ни карандашей.

Комната Дестина была похожа на него самого. Немая и холодная, она обескураживала, в то же время подспудно внушая какое-то уважение. В этом месте ощущалось мало человеческого, ему было суждено навсегда стать непроницаемым для смеха, радости, счастливых вздохов. Даже порядок в этой комнате подчеркивал отсутствие жизни сердца.

С книгой Паскаля в руке я подошел к окну: отсюда открывался прекрасный вид на Герланту, на маленький канал, на скамью, где смерть нашла Дестина, на домик, в котором жила Лизия Верарен.

Я вплотную приблизился к тому, что составляло суть жизни Дестина — не жизни прокурора, а той единственной, настоящей жизни, той, которую прячут под лестью, вежливостью, работой и разговорами. Вся его вселенная сводилась к этой пустоте, холодным стенам, немногочисленной мебели. Передо мной была самая сокровенная часть человека. Можно сказать, что я проник в его мозг. Еще немного, и я бы не удивился, если он бы появился и сказал, что ждал меня, а я очень запоздал. Эта комната была так далека от жизни, что появление в ней мертвеца не вызвало бы удивления. Но у мертвых свои занятия, никогда не пересекающиеся с нашими.

В ящиках секретера лежали аккуратно сложенные календари с вырванными страницами, оставались только обложки, на которых были отпечатаны годы. Там их было несколько десятков, своей худобой они свидетельствовали о тысячах ушедших дней, уничтоженных, выброшенных в мусор, как невесомые бумажки, соответствовавшие им. Дестина их хранил. У каждого свои четки.

Самый большой ящик был заперт на ключ. Я знал, что искать его бесполезно: этот маленький черный ключик любопытной формы наверняка был в могиле, прикрепленный к цепочке рядом с часами, в кармане жилета, от которого, может быть, остались одни лохмотья.

Я вскрыл ящик ножиком. Дерево разлетелось целым снопом щепочек.

Внутри находился единственный предмет, который я сразу узнал. У меня перехватило дыхание. Все стало нереальным. Это была маленькая записная книжка, прямоугольная и тоненькая, в красивом красном сафьяновом переплете. Последний раз я ее видел в руках Лизии Верарен. Много лет тому назад. В тот день, когда я поднялся на вершину холма и застал учительницу за созерцанием великого поля смерти. Мне показалось, что она вошла, смеясь, в комнату и остановилась, удивленная моим присутствием.

Я быстро схватил записную книжку, боясь об нее обжечься, и убежал, как вор.

Не знаю, что подумала бы обо мне Клеманс, согласилась бы со мной или нашла мое поведение недостойным. Мне было стыдно. Записная книжка оттягивала мой карман.

Я долго бежал, а потом заперся у себя дома. Чтобы перевести дух и немного успокоиться, мне пришлось выпить, не закусывая, полбутылки водки.

Я ждал вечера с записной книжкой на коленях, не решаясь ее открыть, часами глядя на нее, как на что-то таинственное и живое. К концу дня я был уже взвинчен до предела. Просидев столько времени неподвижно, со сжатыми ногами, я их просто не чувствовал. Для меня существовала только эта книжка. Я думал о том сердце, которое, я был уверен, снова забьется, стоит мне дотронуться до переплета и открыть ее. О сердце, в которое войду я, взломщик, не похожий на других.

XXIV

13 декабря 1914 г.

Любовь моя!

Наконец-то я близко от тебя. Сегодня я приехала в П., маленький городок всего в нескольких километрах от фронта, где ты находишься. Встретили меня просто замечательно. Мэр бросился ко мне так, будто я Мессия. Школа в полной разрухе. Я заменю учителя, который, говорят, тяжело болен. Его жилище в ужасающем состоянии, мне надо будет подыскать место, где жить. Пока я переночую в гостинице. Мэр отвел меня туда. Это толстый крестьянин, который строит из себя молодого человека. Ты бы нашел его смешным. Мне так тебя не хватает. Но меня поддерживает то, что ты близко, что мы дышим одним воздухом, видим те же облака, то же небо. Береги себя, будь осторожен. Я люблю тебя и нежно целую.

Твоя Лиза.

16 декабря 1914 г.

Любовь моя!

Я поселилась в чудесном месте, в кукольном домике среди большого парка, прилегающего к прекрасному дому. Здесь его называют Замком. Люди немного преувеличивают, это не настоящий замок, но место, тем не менее, очаровательное. Такая мысль пришла в голову мэру. Мы вместе с ним отправились к владельцу Замка, старому господину, вдовцу, прокурору в В. Мэр изложил ему дело, пока я ожидала перед домом. Потом меня пригласили. Прокурор не сказал мне ни слова. Я ему улыбнулась и поздоровалась. Он задержал мою руку в своей, очень надолго, как будто удивился, что видит меня. От него исходит бесконечная печаль. В конце концов он дал мэру свое согласие, поклонился мне и покинул нас.

В маленьком доме давно никто не жил. Надо будет навести в нем порядок. Мне бы хотелось когда-нибудь показать его тебе. Мне так тебя не хватает. Ты можешь писать на мое имя по адресу: Замок, улица Шан-Флери, П. Мне не терпится получить от тебя весточку. Последнее письмо я получила три недели назад. Я надеюсь, что ты не очень мучаешься, несмотря на холод. Здесь пушки слышны день и ночь. Я вся дрожу. Мне страшно. Я люблю тебя и нежно целую.

Твоя Лиза.

23 декабря 1914 г.

Любовь моя!

Я так беспокоюсь: от тебя никаких вестей, а канонада все не прекращается. Ведь говорили, что война продлится недолго. Если бы ты знал, как я стосковалась по твоим рукам, как хочу, чтобы ты обнял меня, как хочу видеть твою улыбку, твои глаза. Я хочу быть твоей женой. Хочу скорого окончания войны, чтобы стать твоей супругой и родить тебе красивых детей, которые будут дергать тебя за усы! Ах, если бы наши родители не были так глупы в прошлом году, мы бы уже принадлежали друг другу на всю жизнь… Если когда-нибудь будешь писать им, не говори, где я. Я уехала, ничего им не сказав. Они больше для меня не существуют.