Дмитрий Скирюк - Руны судьбы (Осенний Лис - 5)

• Название: Руны судьбы (Осенний Лис - 5)
• Автор: Дмитрий Скирюк
• Жанр: Научная Фантастика

---

А Ялка всё стояла и смотрела ей вслед, и по щекам её текли слезы. Свадьба... Она ненавидела свадьбы.

* * *

Фридрих не сопротивлялся, когда его подталкивали по направленью к дому, просто ноги не хотели двигаться. Тот человек, которого ударил Шнырь, был ещё жив. Четыре мужика подняли тяжёлое податливое тело, потащили в дом. Кровь на малиновом кунтуше не была видна, только вода и грязь, но лужицы на всём пути к трактиру замутило красным. Кто-то побежал нарвать бинтов, две бабы кинулись к колодцу за водой. Фриц тупо глядел перед собой, на кровь, на тело на чужих руках. Горох с лепёшками подпрыгнули в желудке, Фриц изогнулся пополам, и его вывернуло прямо на крыльце. При виде этого хозяин совсем озверел и наградил его таким тычком, что мальчишка буквально влетел в трактир и растянулся на полу. Там его вырвало ещё раз. Что-то мерзкое, сосущее ворочалось в желудке, сдавливало грудь и мешало дышать. Фриц разревелся, размазывая грязь и слезы по щекам.

Раненого меж тем уложили на скамью, стянули с него верхнюю одежду и захлопотали, споря, рвать или не рвать на тряпки простыню.

Мальчишку заперли в чулане.

В глухом закутке под лестницей было пыльно и темно. Фриц опустился прямо на пол, мокрый и замёрзший, долго хлюпал носом, изредка прислушиваясь к беготне за стенкой. Потом стал колотиться в двери и кричать. Какой-то голос из корчмы пообещал, что сам его пристукнет, если тот ещё раз запищит, велел ему сидеть тихо, и Фриц умолк, оставшись наедине с темнотой и странной тяжестью в груди, которая давила как бы изнутри. Мальчишке сделалось совсем не по себе. Он мог представить, как ударит человека, смог однажды даже броситься с ножом на стражников и монахов, закрывавших путь к свободе, но никогда не видел сам, как убивают людей - кроваво, грязно, подло.

Ни за что.

В щели меж досками тянуло сквозняком, промокший Фриц стал замерзать. Темнота смыкалась и душила - Фриц на самом деле начал задыхаться, судорожно шаря по сторонам и обрушивая на себя мешки, корзины с луком и какое-то тряпьё. Ему вдруг на мгновение представилось, что он здесь похоронен заживо. Он забился, словно птица в ловушке, и замер, как парализованный, когда вдруг понял, что сдавило ему грудь, и мерзко, холодно теперь ворочалось внутри. То было чувство, которого он раньше почему-то никогда не испытывал.

Это был страх.

Настоящий.

- Отходит, - еле слышно донеслось вдруг до него из-за стены. Фриц вздрогнул и перекрестился. Сказали это тихо, но в корчме все услышали и сразу же примолкли. - Царство ему небесное... Как звать-то хоть его?

- Да кто ж знает; я никогда его не видел здесь.

- И я.

- И я.

Опять молчание.

- Он что же, без прислуги?

- Выходит так, что без прислуги. Посмотри в его мешках.

- Надыть бы за священником сгонять. А?

- Надо бы, конечно... А, поздно...

Уличная дверь вдруг хлопнула, и в Трёх Ступеньках воцарилась тишина. Никто не кашлянул, не двинулся, лишь дождь шуршал по крыше. Даже Фриц перестал всхлипывать и с недоумением прислушался.

- Грейте воду, - вдруг распорядился кто-то хриплым, простуженным голосом с акцентом горца с юга. - Быстро. И погасите трубки, здесь и так нечем дышать! Откройте окно.

- Дык ведь... не открывается, - сказал хозяин. - На зиму забили.

- Тогда - дверь, - невозмутимо заявил пришелец. Что-то мокрое упало на пол. Зашуршало. Кто-то сдвинул стол. Протрезвевшие гуртовщики зашептались, кто-то ахнул. Томительные полчаса прошли в глухой тиши, потом вдруг что-то крикнули, протяжными и незнакомыми, какими-то горящими словами, и вдруг раздался чей-то стон, переходящий в хриплый кашель. Толпа в корчме встревожено и приглушённо загудела, будто пчёлы в зимнем улье. Зашаркали подошвы, словно люди расступались перед кем-то и смыкались снова за его спиной.

- В тепло его, - распорядился хриплый голос, - и поить горячим, с мёдом и шиповником.

- Он выживет? Выживет? А?

- Что? - устало отозвался тот. - А. Да. Жить будет.

- Ох, - с облегчением сказал трактирщик. В его дрожащем голосе каким-то странным образом смешались облегчение и страх. - Ох. Ну вы меня прямо таки спасли. А то не дай бог, взаправду бы скончался, так с разбирательством бы господин профос трактир бы на неделю опечатал... Э-ээ... Вот только как нам насчёт платы...

- Не надо, - отозвался усталый голос. - Обойдёмся так.

Знахарь помолчал. Фриц вдруг почувствовал колючий бег мурашек на спине, вздрогнул, сжался и почему-то зажмурился.

- Кто там у вас? - спросили вдруг за дверью.

- Где? Там? - в голосе трактирщика скользнули нотки изумления. - Там э-ээ... Мальчишка там. Пырнул его ножом - вот энтим самым, стал быть, ножом, поганец, вот мы там его, значит, сразу и споймали. Ну, мы его и посадили, значит, под замок. Завтра донесенье сделаем и в город его свезём, а там с ним разберутся. Разберутся, значит, ага...

- Это был не он.

- Чего - не он? - не понял тот. В трактире ошарашено молчали.

- Ножом - не он. Другой был кто-то.

- Эхва! Ну, это вы хватили, господин хороший. Ведь вас тут не было, почём вам знать?

- Мне ли не знать, - хмыкнул тот. - Я же знахарь, уважаемый. Смотрите сами: это же стилет, почти иголка, а рана резаная, как от плоского ножа. И - посмотрите, где. Для мальчишки это слишком высоко. Ну? видите?

- Могёт, и так, - с сомнением пробормотал трактирщик. Сердце Фрица колотилось и грозило прошибить грудную клетку. - Могёт, и так, я в этом ведь не разбираюсь. Могёт быть, это тот второй, что с ним был. Так что ж нам, отпустить его теперь прикажете, что ли?

- Ничего не прикажу. Я не вельможа, чтобы приказывать. Очнётся раненый, расспросите его, решите сами. А мне пора.

- Ну что ж... Спасибо вам.

- Сочтёмся. Смотрите впредь получше за своими постояльцами, а то - вон у вас вышибала какую ряху наел, а толку никакого... Бывайте, господин Филипп.

- И вы бывайте, господин Лис.

Дверь за ним захлопнулась, и все в корчме вздохнули с облегчением.

Фрица же, наоборот, - как подбросило: "Лис!"

Трактирщик назвал его - Лис!

Он вскочил и с бешеным отчаянием заколотился в дверь.

- Откройте! Откройте! Открой-те-е-е!!!

* * *

В какой-то день однажды Ялка поняла, что лето кончилось. Был дождь, обычный моросящий дождь, когда внезапно тучи разошлись и вниз ударило пронзительным лучом холодного, уже не греющего солнца. Ударило и расплескалось на цвета, повисло коромыслом.

Радуга.

Последняя.

Осенняя.

Девчонка замедлила шаг, потом совсем остановилась, глядя в небо, снова синее, как летом. Замерла.

"Радуга-дуга, не давай дождя, давай солнышка, колоколнышка..."

Не даст.

Не даст больше солнышка: кончилось, остался только дождь. Зато много. Бери, ходок, бери, хватай горстями, дурачина, суй за пазуху, а то и этого не будет...

И после этого солнечных дней больше не было.

Ноябрь уходил, и осень плакала от боли и потерь, зализывая раны стынущим дождём, теряла золотой наряд и постепенно становилась грязной, неопрятной, словно странница или бродяжка после долгого пути. Дороги застывали и оттаивали вновь, мощёные ли камнем, бревнами, грунтовые теперь они все были одинаково грязны. Дождь лил все чаще и всё дольше с каждым разом, иногда шёл снег, а если и выглядывало солнце, то уже не грело. Лес стал чёрным и унылым - сплетенье голых веток берёз и осин, тонкие сосны и ели, которые, казалось, стали поздней осенью ещё мрачней и зеленей. Холодный ветер стряхивал с их веток капли, даже если не было дождя. Взъерошенные жёлтые громадные синицы суетливо перепархивали с дерева на дерево, и с каждым их скачком слетал на землю ещё один листок. Из всех лесов одни дубравы опадали чинно и торжественно, в их храмовой тиши стоял туман, в котором, как колонны, проступали их столетние стволы, а их овальные, с волной по краю листья ложились под ноги, задумчиво шурша. Все прочие деревья облетали мокро, грязно и ужасно торопливо. Набрать дров стало подлинной проблемой, а из грибов остались только мухоморы - их красные и крапчатые шляпки, словно огоньки, горели тут и там в пожухлых комковатых мхах. Ялка не любила эту пору, когда осень уже кончилась, а зима ещё не наступила. Дорога, лес, каналы, мостики, стерня в окрестных польдерах [Польдеры (польдерсы) - осушенные заболоченные земли, отгороженные плотинами и дамбами.], чернеющие крылья мельниц - всё слилось и растеряло краски, как будто было соткано из серых шерстяных клубков её души.

Вдобавок ко всему, один башмак дал трещину, Ялка простудилась и всё время кашляла и оглушительно чихала; пришлось даже пустить на носовой платок одну оборку с нижней юбки, чтобы не сморкаться в рукава. Теперь девчонка просто шла, точней сказать - брела от дома к дому, от села к селу, от постоялого двора до постоялого двора, и путь ей стал казаться бесконечным и бессмысленным. Лис ускользал. Лис был нигде. Точнее - Лиса не было нигде. Порой у Ялки возникало чувство, что он нарочно избегает встречи с ней, хотя, конечно, это был не более, чем домысел.