Вера Галактионова - 5/4 накануне тишины

• Название: 5/4 накануне тишины
• Автор: Вера Галактионова
• Жанр: Современная проза

Роман выходил в журнале «Москва» в сокращённой, журнальной версии. В полном варианте публикуется впервые.

---

Цахилганов — не — успел — не — успел — изменить — ничего — в — себе — а — значит — в — мире — и — вот — теперь — кто-то — выдвигает — против — гнезда — крамолы — его — бледненькую — Степаниду —

— Надо же, именно сегодня. Как некстати, — всё пожимал плечами Крендель. — Может, ещё сорвётся у них эта многоходовка? Ну, кого-то на месте не окажется… Слушай, откажись! У тебя две дублёрши. И… день свадьбы у нас!

— Какие дублёрши?.. С плеча? На пороге лифта? Через систему зеркал?

— Да, будет нам свадьба…

Однако, спохватившись одновременно, Степанида и Крендель уставились на бродягу.

568

— …У нас важная деловая встреча, — сказала Степанида Потапу. — А вы оставайтесь здесь. И не обращайте внимания на наши сборы. Живите, сколько вам нужно.

Связать бы Степаниду простынками, запереть на замок… Но тело Цахилганова — там, валяется в холодной клетке заграничного производства…

— Нет. Я пойду лучше, — бродяга торопливо направился к выходу. — Пойду. Откройте. Скорее.

Кренделю было уже не до Потапа. Он обшаривал свадебный свой пиджак, висящий в прихожей.

— На, возьми, брат… Извини.

— Кто мне их поменяет? — отмахивался бродяга от долларов. — Менты отнимут. Или свои на другой же день бить начнут.

— Зачем? — не понимал Крендель.

— Заставлять станут к вам идти, за деньгами. Не надо.

— Да оставайтесь! — настаивала Степанида. — Что вы всё усложняете, как бешеный?.. Стойте! Вы кто, Потап? Ну, кем вы были до вашего паденья?

Бродяга мучился. Он норовил отвернуться, пропасть, исчезнуть — стесняясь женского пальто с истёртым цигейковым воротом, растрескавшихся ботинок и, особенно, запаха,

— тошнотворного — тоскливого — запаха — нищеты — беды — крушенья…

— Система такая была — «Каскад», — окончательно сконфузился он. — Мощнейшая система электронной связи, которая прошивала весь Союз. Распалась система. Распался институт. Распался — я… Мы — распались… Зарабатывать перестал. Семью потерял и… чтоб не мешать… Я — обыкновенный, слишком обыкновенный, учёный. Эсэнэс. Был я!

Когда-то.

569

— Почему вы не сопротивлялись? — строго спросила Степанида, перебирая флаконы у зеркала.

— Я-то?! Я?! — разволновался бродяга. — Я как раз сопротивляюсь! Видите ли, советская компьютерная система, которой я занимался, была недоступна для западных спецслужб. И её заменили на… эту, иностранную. А в ней я насчитал 36 режимов неизвестного назначения… На современных компьютерах нельзя работать! Они запрограммированы против нас. Я сопротивляюсь тем, что я самоустранился… Я жизнь свою пустил… псу под хвост! Но на сотрудничество с чуждой системой…

— Я о другом… сопротивлении.

Потап вдруг раздражился до предела.

— Конечно! — беспорядочно замахал он руками и побагровел до слёз. — У вас, женщин, во всём мы, мужчины, виноваты! Вот, вы — сидите дома, ногти красите и… осуждаете! Легко вам!..

— Ладно, — отмахнулась Степанида, направляясь в другую комнату. — Не плачьте! Понадобитесь вы скоро. Когда надо будет менять эти компьютеры на отечественные. Очень скоро понадобитесь!

…Цахилганов — не — успел — спуститься — в — лабораторию — прошлого — потому — что — в — отпущенное — ему — время — он — много — болтал — много — пил — и — бездействовал — он — мало — верил — в — то — что — она — есть — и — вот…

570

— Ну, зря ты, приятель, уходишь, — говорил потерянно Крендель, открывая множество замков. — Еды в холодильнике полно. Тем более, что… Жене, вероятно, придётся задержаться, и я вернусь один. Скорее всего — так… Ты бы мне помог, своим присутствием.

— Я? Помог бы? Ты шутишь, — вымолвил бродяга, промокая воспалённые веки подозрительной тряпицей, выхваченной из кармана. — Это раньше я помогал тебе. С контрольными. А теперь…

Какая — польза — от — того — кто — есть — никто?

— А может, вы мне поможете? — спросила Степанида, выходя из комнаты в длинном чёрном шёлковом платье с белым воротником.

Крендель замер от восхищенья и жалости. Щуплая, похожая на старшеклассницу, Степанида повернулась перед зеркалом. Занятный лжецеломудренный вырез открывал позвонки до пояса. И шеничная коса тяжело висела на обнажённой спине.

— Ты рано переоделась, — бормотал Крендель. — Это же — в течение суток. И… если ничего не изменится… Вдруг что-то изменится!

— Чем? Помогу? — перебил его Потап, поглаживая бороду пятернёй. — Кому из вас? Не понимаю я ничего.

Степанида жёстко поджала губы.

— Мне нужен ваш ответ, эсэнэс: на месте Апостолов вы стали бы стрелять во врагов Христа? Чтобы Его спасти?

— Нет, — перепугался Потап. — Нет. Это ни у кого не получилось бы… Ведь я бы тогда попытался прервать миссию Спасителя на Земле. И оставить человечество без спасения. Я не дал бы Ему выполнить жертвенного подвига… Это совсем, совсем не правильно.

— …А я бы стала, — угрюмо размышляла Степанида, глядя в пол. — Я не простила бы себе того, что не попыталась бы спасти Его…

571

Бродяга растерялся. Он забыл, кажется, что собирался уходить, и Крендель стоял принуждённо, вытирая панамой бритый затылок и держась за дверную ручку.

— У вас бы не получилось! Защитить! — упрямился Потап. — Наивная вы. Ни у кого бы не получилось. Никто не сможет сокрушить зло, которому попущено быть.

…А может, нет её уже давно, дееспособной сталинской лаборатории —

оратории, сочинённой подневольными учёными, не суждено, может быть, прозвучать на весь мир по причине повышенной влажности подземелья или обрыва старого провода…

Степанида сощурилась:

— Что же? Его бы распинали, а вы бы глядели, Потап? И гвозди бы, небось, подносили? Помогали бы миссию спасения выполнить поскорее?

— Нет!..Не-н-не знаю. Мы сами себя не знаем!

— А если перестрелять главных врагов России? — дёргала косу Степанида. — Врагов истины? Самых очевидных? Что будет тогда, по-вашему?

Бродяга вдруг приосанился.

— Это значит, не дать совершиться чему-то предопределённому! И тогда те же самые процессы начнут вызревать в России снова. Такие же процессы! Пока не разрешатся они своим, предопределённым, путём, — твёрдо проговорил Потап, и дряблые синеватые мешочки задёргались под его глазами. — Понимаете? Нельзя включать себя в цепь убийств, то есть — в цепь зла, потому как… она бесконечна. Да, нельзя вступать в неё! И Апостолы — не вступили.

— Понимаю, ухо — не в счёт, — кивнула Степанида.

— Так — Он — повелел! А мы!.. — не унимался Потап. — Мы — великий народ! Мы — выстоим! На своём терпении! На неучастии в делах зла… Вы же… Вы плохо, дерзко говорите! Вы… фазы смирения не прошли. Оттого не понимаете надмирной сути свершившегося когда-то…

— Да ну вас, — отвернулась Степанида. — Идите себе. Читайте «Числа»! Главу двадцать пять…

— А что там? — Потап уставился на свои разбитые ботинки с полуотставшей подошвой,

уж он бы и тем непомерно счастлив был, если б его сейчас — в лагеря, на баланду, в «шарашку» — в работу то есть! Но не на улицу, не на улицу…

— Читайте главу двадцать пять! — звонко повторила Степанида. — Кому не следует, тот, в самом деле, не сможет этого! А кому следует, но уклонится он от долга…

572

Если кто уклонится от долга…

Однако что-то происходило там, в морге, с морозильными камерами, потому что состояние души Цахилганова стало резко меняться,

— будто — при — корабельной — качке.

Его откинуло от Стеши и понесло из одного пространства в другое. Сначала возник под ним какой-то унылый городок с дощатыми сырыми тротуарами, и промчался машинный двор у оврага. Мужики в ватниках угрюмо курили, сидя на корточках вдоль обшарпанной стены.

Потом мелькнул редкий берёзовый лес, пахнущий остывшей баней…

Что же там, в «Числах»? Что?

Пошла бесконечная полоса свежих пней. Но вот Цахилганова словно снизило и закачало над заброшенным огромным селом с заколоченными ставнями, с полуповаленными, расшатанными заборами, поражёнными какой-то земляной цингой. Оно было пустынным,

— село — призрак —

лишь одинокая рослая тётка в душегрейке, в цветастой юбке, согнувшись, орудовала рубанком во дворе, у широкого крыльца, напевая себе под нос –

она сосредоточенно ладила гроб из старых досок, наполовину уже сбитый.

573

— Как у этой… вдовы… было девять… сынов, — полупела, полупроговаривала угрюмая тётка над вихляющейся, незакреплённой доской,

— дочь — десятая — разбезсчастная…

И всё ходил по доске, вжикал рубанок, и запинался — то ли о сучок, то ли о старый гвоздь,