Нина Аленникова - Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

• Название: Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные
• Автор: Нина Аленникова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-595244799-8

Книга открывает одну из страниц трагической истории вынужденной русской эмиграции. Из исторических глубин двух столетий – конца XIX и большей части XX – мемуаристка доносит до читателя бесценные живые свидетельства былого. Поместный быт из детства автора, Павловский институт, школа сценического мастерства в Санкт-Петербурге, первые актерские опыты, счастливое начало семейной жизни – все, что было беспощадно сметено масштабным сломом российской жизни в 1917-м. Автор воссоздает и реалии русской трагедии XX века: нелегкие пути спасения семьи морского офицера и его окружения в охваченной революционным хаосом России, невосполнимые потери и невозвратные эмигрантские дороги из Керчи через Бизерту в Марсель и Париж, мучительное освоение жизненного пространства в чужой стране.

Мемуары Н.С. Аленниковой дополнены послесловием и комментариями сына автора, Ростислава Всеволодовича Дона, ставшего крупным французским дипломатом.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, краеведов, гидов, генеалогов, исследователей историко-культурного аспекта русского зарубежья, а также на государственных и общественно-политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

---

Невесту все уважали и любили. Молодые, поселившись в прекрасно меблированном домике, зажили дружно и хорошо. Тетя Саша во многом помогала мужу в имении, имея опыт деревенского хозяйства. Радость свалившегося неожиданного счастья придавала ей еще больше энергии. Она расцвела, помолодела и приобрела ту уверенность, которой прежде у нее не хватало. Родители Богданова[8], так звали ее мужа, жили на Кавказе. Отец его служил инженером путей сообщения. Приехав как-то навестить бабушку, тетя Саша сказала с тревогой, что ее мужа вызывает телеграммой мать, так как отец очень серьезно заболел. Все уверяли потом, что тетя Саша была как-то особенно расстроена и печальна. Бабушка, желая ее подбодрить, сказала: «Не печалься, никуда он не денется, вернется твой муженек».

Сообщение в те времена было гораздо сложнее, почта шла долго. Прошло немало времени, ни обещанной телеграммы, ни писем не было. Недели через две явилась к нам тетя Саша, вся взволнованная. На ней не было лица. Бабушка посоветовала запросить родителей Богданова телеграммой. На этот запрос пришел удивленный ответ. Выяснилось, что он не приезжал и вообще о нем не было ни слуха ни духа. Тогда поднялась большая суматоха, в которой принимали участие наша семья и вся семья Ревуцких. Было заявлено всюду в полиции, напечатаны объявления во всех местных газетах и даже в столице. Родители Богданова тоже принялись за усиленные розыски. Но все эти энергичные меры оказались тщетными. Никто никогда не нашел мужа тети Саши. Он исчез, как будто бы и не существовал. Один-единственный молодой инженер сказал, что ехал с Богдановым до известной станции, где у него была пересадка. Он вышел и больше, конечно, его не видел. По его словам, поезд был пустынный, пассажиров почти не было. После этого заявления многие стали предполагать, что он был по дороге убит и ограблен. Во всяком случае, это трагическое исчезновение осталось тайной для всех. Можно себе представить состояние тети Саши в те дни. Она долго крепилась, надеялась, но, когда все надежды исчезли, она снова переехала к нам и надела глубокий траур.

Как ни длилась зима в мрачных стенах института, она все же кончилась, и в конце мая нас распустили на летние каникулы. Тетя Саша приехала за мной, и мы на другой же день отправились в Веселый Раздол. Наступающее лето обещало быть жарким, настолько, что все уже в деревне купались, и я с невыразимой радостью примкнула к моим деревенским приятелям. Луня выросла, она даже показалась мне слишком взрослой, совсем не такой, как я ее оставила. Научившись жонглировать мячами, я производила фурор среди моей примитивной банды и принялась усердно применять мое искусство верхом на лошади. Ребята бегали вокруг, подавали мне мячи и радовались моим успехам. Отец относился равнодушно, но очень ворчал на мое неблестящее учение, так как хотя я и перешла в шестой класс, но отметки у меня были слабые. Преподаватели меня упрекали в большой рассеянности и небрежности. В русском языке я сделала большие успехи, по французскому языку была первой.

Вскоре, к моей радости, приехали дядя Жорж, мадам Жюли и дети. Дядя Жорж оставался недолго. Он всегда торопился в свой военный лагерь. Он очень дрожал над детьми, не позволял им ездить верхом, купаться, что выводило отца из себя. Он находил это большой глупостью. Коля, мой младший кузен, перед отъездом отца громко закричал: «Ура, папа уезжает!» Отец расхохотался, а бедный дядя Жорж чуть было не заплакал от обиды. Действительно, после его отъезда дети пользовались большей свободой. Мадам Жюли тоже считала, что им лучше привыкать ко всему, а не сидеть в вате.

Дом наполнился гостями, и отец выписал мне из Одессы репетитора-студента. Он был греческого происхождения и звали его Жан Романо. Он был очень веселый и остроумный. Мы занимались по утрам, особенно арифметикой, которую я терпеть не могла и проклинала, что она существует. Отец был знаком со всей семьей Жана и пригласил их тоже гостить. Приехали его мать и сестры, Анжелика и младшая Нина, моих лет. Анжелика была настоящая красавица, полная жизни высокая брюнетка, с черными, жгучими глазами. Она сразу всех покорила. Молодые соседи все к нам зачастили, в нее влюблялись, ухаживали, делали предложения, но она не давала предпочтения никому, но со всеми флиртовала и веселилась. Семья Ламзиных тоже появилась, хотя ненадолго, дом и оба флигеля были переполнены.

Очень часто мимо усадьбы проезжала лихая наездница в черкесском мужском костюме. Дело было к концу лета, и напротив усадьбы работала молотилка. Один раз наездница остановилась и спросила о чем-то отца. Он разговорился с ней и начал усиленно ее уговаривать остаться с нами поужинать. Как раз в тот день ждали гостей. Был устроен большой банкет на террасе, длинные столы были расставлены с парадной сервировкой. Всадница оказалась дочерью соседа-помещика, очень богатого вдовца Нейперга, по происхождению австрийца. Она окончила Одесский институт и жила с отцом и теткой, сестрой покойной матери, в имении отца и ежедневно ездила за почтой на станцию Помощная. Эта девушка была оригинального типа, с совершенно рыжими золотистыми волосами и с очень красивыми зелеными глазами. Она была высокая и стройная, а ее руки и ноги были маленькие, породистые. Уговоры отца ее смутили, ей хотелось остаться, но она не решалась, отговариваясь, что ее отец будет беспокоиться. В конце концов она уступила, предупредив, что уедет сразу же после ужина. Съехалось много народу, и ужин был, как всегда, очень оживленный. После десерта наша новая знакомая отправилась домой. Отец незаметно исчез, взявшись ее проводить. По окончании ужина вся молодежь пошла танцевать, среди гостей всегда находились охотники изображать тапера. В ту пору большая часть людей общества умела играть на пианино. Старики уселись в гостиной за карточными столиками, зажженные свечи в старинных подсвечниках придавали уют всей атмосфере вечера. Отец, вернувшись, заиграл на гармонии, запел свои обычные песни и внес еще больше оживления.

Привыкнув к мысли о возвращении в институт, я более хладнокровно относилась к этому неизбежному факту. Так же как и в прошлом году, отец отвез меня в Одессу. Тетя Саша приехала только через месяц. Она сообщила мне, что отец надолго уехал в Париж. Это известие меня нисколько не огорчило. Мы были далеки друг от друга. Он постоянно меня бранил, выискивал во мне всевозможные пороки, а когда был особенно рассержен, то предсказывал мне ужасное будущее. Постоянное заступничество тети Саши не помогало ничуть.

В институте я продолжала дружить с Лизой Варун-Секрет и Марусей Загорской[9]. Мы неразлучно гуляли по длинному коридору во время переменок. Учили уроки по вечерам, помогая друг другу. В дортуаре умудрились спать рядом, и, когда дежурная надзирательница уходила к себе, мы долго болтали. Но позднее появлялась дежурная ночная, и тогда за поздние разговоры нам влетало. Как полагалось во всех институтах, мы носили форму. Синие, из толстого коленкора платья, белые пелеринки, белые рукава и передники. Обувь была легкая, прюнелевая[10], в виде ботиков. Вставали мы в семь часов утра по звонку, отправлялись в большую умывалку, где во всю длину стены были приделаны умывальники с медными кранами. Мы очень быстро мылись холодной водой; зимой она была ледяная. Затем спускались в огромную столовую, где обычно хором пели молитву. Там нам подавали чай с ситным хлебом, и только по праздникам полагалось масло. Во время одного из этих ранних завтраков классная дама из старших классов потребовала молчания и громко сказала: «Дети, у нас сегодня рабочие починяют электричество в большом зале. Поэтому вы будете бегать в коридоре во время переменок, а в зал я вам запрещаю входить». Когда первый урок закончился, мы с Лизой и Марусей бросились в коридор и бродили по нему вдоль и поперек, толкаясь среди многих других, высыпавших из всех классов. Маруся высказалась, что было бы любопытно посмотреть, как работают электрики. Но строгий запрет висел над нами. Маруся все же предложила заглянуть в зал на следующей переменке. Ведь можно было незаметно удрать в направлении запрещенного места.

Обдумав наш тайный маневр, мы направились сейчас же после звонка к залу. Конечно, при том шуме, который был в коридоре, никто не заметил, как мы отворили дверь и очутились в запретном помещении. Там действительно орудовали молодые электрики. Их было трое, они курили и весело работали. Они все трое на нас обернулись, и знакомство состоялось очень быстро. Приняли они нас очень любезно, начали расспрашивать про нашу «тюремную» жизнь, как они выразились. Маруся захотела посмотреть, как они починяют электричество. Тогда один из них вылез в окно, почти висел снаружи и на наши опасения, что он может свалиться, весело смеялся. Незаметно пролетели пятнадцать минут, и мы начали собираться обратно. На прощание они нас наградили семечками, вытаскивали их из своих карманов и сыпали в наши огромные карманы. Но когда мы вышли из зала, нас охватил ужас. Коридор был молчалив и пуст, и по нему прямо на нас шла самая старшая «классюха», так мы называли своих классных дам. Она обрушилась на нас и сразу же объявила, что пойдет и доложит Маман, нашей директрисе. «Немедленно отправляйтесь в свой класс и объясните, почему вы опоздали», – грозно добавила она и побежала доносить. В классе нам влетело, но причины опоздания мы не объяснили и виновато заняли свои места. Когда окончился последний урок, мы отправились в столовую. Туда же прибыла Маман. После всеобщего приседания и громогласного «Бонжур, Маман» водворилась тишина, было слышно пролетевшую муху. Вот тут-то и началась наша трагедия. Маман произнесла высокопарную речь о том, что в стенах ее благородного заведения находятся такие возмутительные элементы, которые нарушают своим поведением весь уклад жизни. Несмотря на запрет ходить в зал к рабочим, нашлись три девицы, которые осмелились туда отправиться, завели с ними знакомство, громко хохотали, словом, опозорили наше учреждение «благородных девиц». Речь закончилась требованием, чтобы виновницы вышли и показались всему институту. Мы все три посмотрели друг на дружку и смело шагнули вперед. Я не чувствовала за собой никакой вины, вообще плохо понимала, что с нами происходит, но мысль о том, что отец узнает о моем ослушании, охватила меня ужасом. Маман посмотрела на нас ледяным пронизывающим взором и сказала сурово: «Ступайте на свои места. Я напишу вашим родителям о вас, и мы сообща обдумаем, как вас наказать». В следующий приемный день явилась озабоченная тетя Саша. Она мне сказала, что ее вызывала начальница, жаловалась на меня и просила известить отца о моем поведении. «Ну для чего тебе было отправляться в этот зал, заводить знакомство с рабочими? Видишь теперь, какая каша заварилась, и не расхлебаешь. Отец на днях приедет», – прибавила она после небольшой паузы. Сердце мое похолодело от этой неожиданной новости.