Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

• Название: По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
• Автор: Александр Филимонов
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0216-3

О жизни и деятельности великого князя владимирского Всеволода Юрьевича Большое Гнездо рассказывает роман писателя-историка Александра Филимонова

---

Снимать осаду не хотелось. Столько готовились… Зачем тогда мирились, переламывали свою гордость? Снять осаду — стыда не оберешься перед молокососами, а самое главное — не закончилось бы тогда хрупкое перемирие между старшими братьями. Дружина у каждого готова, добыча ей обещана. А этим дуболомам не все ли равно, кому глотку резать — Святославу ли, Игорю ли, Роману ли. Так что уж лучше было в осаде постоять — занятие хоть и не самое веселое, да зато безопасное.

И вели, конечно, осаду из рук вон плохо. Дружиники где-то и вино доставали, и брагу. Да что там где-то. В Пронске и покупали у жителей. Глядишь вечером — а ни сторожей, ни постов, все по шатрам сидят и уже таковы, что на холод никого не выгонишь. Что делать — старшие братья и сами начали от скуки к чарке прикладываться.

И не уследили. Пропустили не какого-нибудь гонца на резвом коне — из города убежал сам князь Всеволод Глебович, да еще с десятком дружинников. Куда побежал — известно, во Владимир сразу и отправился, к хозяину своему, челом бить. Святослава же оставил в Пронске, поручив ему супругу свою и детей.

Братья забеспокоились, но время прошло — и все улеглось. Всего-то навсего приехали к Пронску послы — княжий меченоша и думец Юрята, боярин Федор Ноздря, небольшое число ратников с ними. Привезли от великого князя грамотку и на словах передали, что, мол, Всеволод Юрьевич, всех любя как отец, просит их опомниться, напоминает о Святополке Окаянном, о том, что русским князьям не следует обнажать мечи против единоплеменников.

Одним словом — ничего такого, что могло бы смутить братьев. Ну, посидели с послами в шатре, поговорили. Посольство важное, вино пить отказалось. Очень настаивали, чтобы просьба их государя была выполнена.

Роман слегка перепил и разгневался. Понять его, конечно, было можно — стыд за бесславное стояние под стенами Пронска падал прежде всего на него, как на старшего. Разгневаешься тут. Стал кричать, что в своих уделах они сами себе хозяева, советы им ни к чему, ни в чьей воле ходить не желают. Бранил послов, ногами топал, но за меч, однако, хватило ума не браться.

У Игоря Глебовича, разгоряченного отвагой брата, появилось, правда, естественное желание: раз мы, мол, такие хозяева в своих уделах, так зачем зря слова тратить? Не лучше ли тут же и доказать свою независимость, убив послов?

Да только Юрята, князя Всеволода думец, сразу это намерение понял и так выразительно положил ручищу на рукоять меча, так подобрался и глянул в мутные глаза Игоря, что вопрос сам по себе отпал. Отпустили их с миром — а что еще оставалось? Великому князю, сказал Роман, протрезвев наутро, кроме того, что вчера было говорено, другого ответа не будет. Посольство уехало с каменными лицами — жаловаться Всеволоду Юрьевичу на непокорных. Осаду решили не снимать.

И снова потянулись дни, которые надо было чем-то заполнять. Охота прискучила, пьянство не радовало, а отупляло только. Братья все чаще огрызались друг на друга, встречаться из-за этого стали реже, каждый сидел в своем шатре и клял остальных. Вот пройдет зима, растает снег, развезет дороги, вода отрежет всякие подходы и подвозы — что тогда делать? Надо было на что-то решаться.

Порука, что связывала их и совсем недавно внушала уверенность, теперь тяготила. Каждый хотел уйти, и каждый боялся, что, уйдя, обретет в оставшихся братьях сильных врагов, не чета Святославу. Осаду не снимали.

И досиделись. Опять явилось посольство, даже и не посольство, а войско целое. Все тот же Юрята, а с ним ратников несколько сотен. Нагло улыбаясь — ух, смерд! — объявил Юрята, что великий князь Всеволод Юрьевич, отменно любя юного Святослава, не желает его погибели и посылает дружину с припасами в Пронск как залог мира. Дескать, должно у старших Глебовичей хватить ума и соображения, что поднявший меч на княжеского дружинника все равно что поднял его на самого великого князя. А всей Руси известно, особо подчеркнул Юрята, что на Всеволода Юрьевича, великого князя и государя владимирского, меча лучше не поднимать.

Так что в присутствии владимирской отборной дружины, выгодно отличавшейся от грязных, опухших за время осады воинов рязанских, ворота Пронска были открыты и тремстам дружинникам было позволено беспрепятственно войти в город. На стенах горожане шапками махали. Ворота закрылись, и Юрята с оставшимся войском уехал обратно, не задерживаясь на этот раз в стане Глебовичей.

Рязанское войско, посчитав себя оскорбленным — владимирцы будто не обращали на них внимания, — пыталось, правда после всего уже, поднять шум. Но, как и в первый раз, опоздали. Нужно было сразу бросаться и рубить. Пошумели, покричали, кое-кто даже пытался вдогон уходящей владимирской рати отправиться, да так ничем и не закончилось опять. Одного принесли разрубленного потом, но что там с ним произошло — дело темное. Так и успокоились.

Продолжалась осада. Под городом — рязанцы, в городе — владимирцы. А ведь начали с того, что хотели младших Глебовичей зарезать. Такую вот загадку загадал Всеволод Юрьевич.

А великий князь в ту пору просто был в хорошем расположении духа.

Заботы и тревоги, связанные с ожиданием княгининых родов, разрешились самым счастливым образом. В начале зимы Марьюшка подарила Всеволоду второго сына, которого нарекли Борисом. Теперь уже можно было посмеяться над страхами великого князя, что умеет он производить на свет лишь дочерей. Княгиня Марья просто цвела — еще как будто помолодела после второго сына. Мамки-няньки ходили довольные: государыня всех готова была ласкать и награждать, так сама была рада, что Всеволоду Юрьевичу смогла сыночком угодить. Да и великий князь серебра не пожалел, по случаю рождения Бориса одарил всех дворовых, а уж скольких напоил-накормил — того народу и не счесть.

Душа великого князя, в ту пору разнеженная семейным и государственным счастьем, которое наконец-то, после стольких ожиданий, снизошло на него, казалось, не желала совершать гневных движений. Все ему сейчас были милы, и даже те, от кого он ожидал козней, виделись в другом свете.

Сам великий князь понимал, что эта слегка жалостливая любовь ко всем есть не что иное, как проявление его давно забытых юношеских свойств. Но он, зная, что это пройдет, как только довольство и счастье станут привычными, волею великого князя позволял себе продлить это состояние, потому что оно было ему приятно.

Поэтому, когда к нему в покои был допущен весь разгоревшийся от долгой езды по морозу молодой рязанский князь Всеволод Глебович, великий князь принял его предупредительно-добродушно, как бы давая понять, что любая новость может быть подана и так и этак, в зависимости от чего к этому известию может сложиться и такое отношение, и этакое. Важно не торопиться, прислушиваться к себе, спрашивать: не повредишь ли ты в горячке и запальчивости ближнему своему, напрасно навлекая на него гнев великого князя? Всеволод Глебович начал рассказывать с самого начала.

Благодаря хорошему отношению к нему великого князя Всеволод Глебович мог не сковывать себя условностями, которые устанавливаются между государем и подданными. Он сразу ухватил суть: государь, по воле которого живут столь многие, не может печься только о ком-нибудь одном. Он должен печься обо всех, ибо, несмотря на склонности и привязанности его человеческого сердца, его государеву сердцу одинаково дороги все. Всеволод Глебович старался не приукрашивать свою речь разными преувеличениями, чем очень многие князья грешили, а просто рассказал, как все было.

И даже при таком скупом изложении рязанских событий старшие Глебовичи оказывались кругом виноваты. Как ни хотелось Всеволоду Юрьевичу сохранить душевное спокойствие, но злость все же сдавила ему горло. В который раз уже князь Роман Глебович поднимал на него руку! Ведь это именно на него поднял руку князь Роман, задумавший убить родных братьев, князь Роман Глебович, бившийся с великим князем еще на Колокше, вместе с погаными грабивший владимирские пределы. Позорно струсивший и бежавший от Святослава — для великого князя это был единственный воинский позор, поэтому он и не забывался. Внешне похожий на своего отца, но раболепно заглядывающий в глаза, унаследовав Глебово коварство, он был лишен отцовской твердости. Ядовитый змей, он должен быть раздавлен!

И все же он — подданный, пока открыто не заявивший о своей непокорности, а значит — все еще находящийся в руке великого князя и имеющий право на его покровительство. Решение великий князь отложил.

А пока поселил Всеволода Глебовича у себя, осыпал его ласками, одаривал дружеской беседой. Старался успокоить рязанского князя, видя, как тот страдает по оставленным в Пронске жене и детям. Княгиня Марья тоже душевно прониклась сочувствием к Всеволоду Глебовичу, упрашивала мужа дать войско. Великий князь сделал по-иному.

Как раз в это время вернулась дружина из булгарского похода, и с ней — Юрята. Всеволод Юрьевич считал, что лучше Юряты никто не сможет поговорить с мятежными Глебовичами, и отправил его послом. Хотя у Юряты, пока он воевал с булгарами, тоже родился сыночек и верному Всеволодову подручнику надо было бы дать возможность на него как следует налюбоваться, великий князь именно Юряту услал к Пронску. Сыновья Юряты, вернувшиеся с ним из булгар, просились с отцом, но он не взял их — дело было спешное и строгое.