Александр Марголис - Петербург. История и современность. Избранные очерки

• Название: Петербург. История и современность. Избранные очерки
• Автор: Александр Марголис
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-227-05328-2

Книга составлена из очерков авторитетного петербурговеда А. Д. Марголиса. Он выбрал их для публикации под одной обложкой из множества своих работ культурологического и краеведческого характера, выполненных в разное время, но посвященных одному – любимому городу. Разнообразны затронутые в них темы: от «философических» рассуждений о Петербурге как объекте всемирного культурного наследия до горьких размышлений о местах захоронений жертв красного террора; от рассказа о дворцах и особняках Романовых до описаний петербургских тюрем; от рассказа о петербурговедах до истории самиздатовского журнала эпохи перестройки.

---

Но главная проблема видится не в границах охраняемого Объекта Всемирного наследия, а в том, что происходит внутри этих границ, насколько последовательно исполняются принятые законы, стратегические планы, регламенты, охранные режимы и другие «правила игры». Насколько вообще действуют в «самом европейском городе России» четкие, обязательные для всех правила. От наличия таких правил, а главное, от их неукоснительного и повсеместного соблюдения зависит, что из доставшегося нам уникального наследия мы сумеем передать потомкам.

Литература

Всемирное культурное и природное наследие в образовании / Под общ. ред. В. П. Соломина. СПб., 2001.

Горбатенко С. Б. Всемирное наследие – исторический ландшафт Санкт-Петербургской агломерации. СПб., 2011.

Горбатенко С. Б. Пространство императорского Петербурга: «священная пустота» или территориальный ресурс? // Пространство Санкт-Петербурга. Памятники культурного наследия и современная городская среда. СПб., 2003. С. 188–192.

Заворотный В. И. Спасти Петербург. СПб., 2011.

Кириков Б. М. 100 памятников архитектуры Санкт-Петербурга. СПб., 2000.

Лисовский В. Г. Архитектура Петербурга. Три века истории. СПб., 2004.

Марголис А. Д. Наследие и наследники // Петербург. Место и время. 2005. № 1. С. 44–48.

Марголис А. Д. Санкт-Петербург: История. Архитектура. Искусство. 2-е изд. М., 2010.

Охрана памятников Санкт-Петербурга. К 90-летию Комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры Санкт-Петербурга. СПб., 2008.

Петербургская стратегия сохранения культурного наследия. СПб., 2006.

Санкт-Петербург: Наследие под угрозой / Ред. – сост. Е. Минченок, К. Сесил. СПб.; М., 2012.

Семенцов С. В. Градостроительная охрана исторического наследия Санкт-Петербурга // Пространство Санкт-Петербурга. Памятники культурного наследия и современная городская среда. СПб., 2003. С. 56–76.

Венеция и Петербург на исходе XX столетия

Санкт-Петербург имеет несколько основных псевдонимов, отраженных в политических декларациях, концепциях развития города, публицистике и художественном творчестве: «Окно в Европу», «Северная Венеция», «Новый Амстердам», «Северный Рим», «Северная Пальмира», «Колыбель революции», «Город Великого Ленина», «Культурная столица России».

Самый распространенный из них – «Окно в Европу». Его определение, как известно, принадлежит венецианцу Франческо Альгаротти (Русские путешествия. Письмо IV. 30 июня 1739 г.).[1] Сохранилось высказывание лорда Балтимора о Петербурге, которое Альгаротти, быть может, подхватил и несколько видоизменил: «Петербург – это глаз России, которым она смотрит на цивилизованные страны, и если этот глаз закрыть, Россия опять впадет в полное варварство».[2]

Как и три века назад, Петербург расположен на самом краю России. Он и форпост России в Европе, и форпост Европы в России, место сплавленности Европы и России, их взаимовлияния.

Г. П. Федотов в 1926 году в статье «Три столицы», отвечая на вопрос «Чем же может быть теперь Петербург для России?», утверждал, что он «останется одним из легких великой страны, открытым западному ветру», ибо является преемником Великого Новгорода – и в военном, и в торговом, и в культурном отношениях. И далее: «Не может быть безболезненной встреча этих двух стихий, и в Петербурге, на водоразделе их, она ощущается особенно мучительно. Но без их слияния – в вечной борьбе – не бывать и русской культуре. И хотя вся страна призвана к этому подвигу, здесь, в Петербурге, слышнее историческая задача, здесь остается если не мозг, то нервный узел России».[3] Петербургский историк Г. С. Лебедев разделяет и углубляет взгляды Федотова: «Петербург был и остается одним из главных резонаторов мировой культуры. <…> Феномен Петербурга – концентрация наивысших достижений мировой культуры для качественного их преобразования на основе национальных ресурсов России».[4] С этим мнением не вполне согласен культуролог Г. Л. Тульчинский, полагающий, что «окном России в мир в изрядной степени стала Москва».[5] Никакой перспективы, кроме всеобщего развала «до основания», не видит у «навсегда уходящего от нас» города писатель М. Н. Кураев. Его книга «Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург» представляет собой очередную версию пророчества царицы Авдотьи – «Петербургу быть пусту». Теперь этот знаменитый приговор звучит так: «Цивилизаторская миссия была главной идеей существования этого города. Он смотрел с высоты невских берегов на всю остальную Россию, как на свою колонию. Задуманный как питомник и рассадник европейских саженцев на русскую почву, он почвой как раз и не интересовался. Его уникальное положение у моря определило его уникальную роль. Нужен ли сегодня такой рассадник, кто будет пользоваться услугами этого питомника, когда система финансовых, информационных и транспортных связей лишает Санкт-Петербург его исключительного положения, а стало быть, и значения? Он вымирает, не признаваясь себе в этом, он исчерпал себя, он отмирает, как ненужный орган, но делает вид, что только-то его время и наступило, только-то и начинается его настоящая жизнь!».[6] Мы видим, что по вопросу о том, сохраняет ли Петербург роль «окна в Европу», существовали в 1990-х годах различные, включая полярно противоположные, точки зрения.

По мнению искусствоведа Г. З. Каганова, «самый звучный и популярный» псевдоним Петербурга – Северная Пальмира. К широко известным трактовкам данной идентификации, возникшей во второй половине XVIII века, исследователь добавляет еще один важный смысл. Он полагает, что продолжатели дела Петра были увлечены идеей города, созданного одним героическим рывком, новой столицы, которая может сразу войти в историю и навсегда остаться в ней, ничем не уступая городам, враставшим в нее сотни и тысячи лет. Казалось, что если уж в гибельной сирийской пустыне удалось разом построить прекрасную Пальмиру, то на Неве тем более получится. «Тут не принималось во внимание, что историческая Пальмира возникла не на пустом месте и развивалась много веков. <…> Важны были не столько достоверные факты, сколько яркий образ».[7] Однако нельзя согласиться с мнением Каганова, когда он утверждает, будто «к 1840-м гг. обществом было отвергнуто само представление о возможности искусственной однократной имитации долгого исторического процесса»,[8] а идеал античной Пальмиры окончательно потерял всякую актуальность. Стремление «загнать клячу истории», «сделать сказку былью», гигантским скачком преодолеть многовековую отсталость – все это с новой силой актуализировалось в XX веке. Модифицированный образ Пальмиры вновь и вновь воодушевлял строителей социализма в отдельно взятой стране.

Еще одной популярной идентификацией Петербурга остается псевдоним Северная Венеция, поддерживаемый очевидным подобием этих двух городов. Их сближают мерцающая вода каналов, иллюзорность города, зеркально отраженного в водах, свойство Венеции и Петербурга провоцировать мистические настроения, само противостояние городской тверди и водной стихии, постоянно готовой потопить Петербург и поглотить Венецию…

Г. З. Каганов рассматривает шесть смыслов этого псевдонима Петербурга.[9] «Самый первый смысл был и самым конкретным: „Северная Венеция“ означала просто Амстердам». Именно так в XVII веке называли главный город Голландии. Венеция и Амстердам оказались как бы синонимами, вместе составляя образец, которому следовал Петр Великий. Второй смысл: город-остров среди моря. Третий смысл – не физическое подобие, а художественный образ Венеции. Изображения Петербурга в графике и живописи al modo di Venezia возникают с середины XVIII века и достигают вершины в творчестве Ф. Алексеева, получившего «титло русского Каналетто». Четвертый смысл – теснота городской застройки. Ссылаясь на Теофиля Готье, Каганов полагает, что «не величие, а уют и интимность, не широкий простор Невы, а тесные внутренние проезды и узкие городские речки, прорезающие каменное тело города, – вот что в середине XIX века создает сходство с Венецией и ценится выше всего».[10] Пятый смысл – среда венецианского карнавала. В начале XX века в Петербурге культ Венеции XVIII века исповедовался значительной частью художественной интеллигенции. Шестой смысл – греза об утраченном Петербурге. Такой смысл псевдоним приобрел на Западе в среде русской эмиграции: «Оттуда Петербург как-то сам собой воспринимался на венецианский лад» (например, образы Петербурга в поздней графике А. Н. Бенуа и М. В. Добужинского).

В XX веке destructio Петербурга, «города трагического империализма» (Н. П. Анциферов), проецируется на Венецию, отмеченную длительным умиранием. Поразительно много черт сходства обнаруживается при сопоставлении исторических судеб Венеции и Петербурга, хотя венецианская история в пять раз протяженнее петербургской.