Павел Шестаков - Остановка

• Название: Остановка
• Автор: Павел Шестаков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Детектив
• Год: 1987

В книге две повести: «Остановка» и «Он был прав». Остросюжетность и динамичность произведений подчеркивают основную антиалкогольную линию. В повестях показано, как пьянство приводит человека к моральному разложению, а зачастую к преступлению.

---

— Говорите, Толик не знает?

— В этом все дело.

— А если знает?

— Откуда?

— Я знаю? Сорока на хвосте занесла.

— Сюда?

— Может, и чуток раньше.

И хотя такое уже мелькало и в моей голове, я все-таки возразил:

— Не должен он знать.

— Это вещи разные — не должен и не знает.

— Тоже верно. Но спрашивать прямо рискованно.

— Что ж делать? Что мы ему скажем?

И тут мне пришло в голову:

— Если разрешите, я возьму эти записи с собой.

Он загасил сигаретку, прижав окурок к пепельнице.

— Без него?

— Без него.

— Вроде украдем!

— Я понимаю. Но думаю, бумаги необходимо, сначала показать моему другу, Игорю Николаевичу. Он лучше нас сообразит, как поступить правильно. Я уверен, он прочитает, и я через день-два вернусь, привезу. Мальчик не узнает. Но это необходимо. И для следствия необходимо, и для Анатолия. О его матери речь идет. Понимаете, мало с отцом беды, а еще с матерью? Нужно мне взять эти бумаги. Мы ему поможем, а не украдем.

Говорил я, кажется, излишне горячась и даже повысил голос, так что дядя Гриша вынужден был молча указать мне на открытые окна дома, и я резко перешел на полушепот.

Дядя Гриша все понял.

— Согласен я. Главное, чтобы он без вас не хватился. Но я придумал. Работы сейчас много. Он со мной в бригаде поночует. Три дня его оттуда домой не выпущу. Обернетесь за три дня?

— Обязательно. Может быть, раньше.

— Тогда берите листочки. Мы до света еще уедем, а вы сразу после нас. Сейчас попутных до автостанции много.

— Не беспокойтесь. Я на всякий случай вам свой телефон оставлю.

В город я въехал пыльный, потный, потрепанный дорожной тряской, но все-таки бодрый, с уверенностью, что делаю дело полезное. Эта уверенность побудила меня не терять времени, и я немедленно, позвонил Сосновскому, потому что искать Мазина в гостинице днем было, конечно, бесполезно.

Правда, новости свои я изложил довольно общо и в то же время длинновато, боюсь, с налетом самодовольства, но он легко выделил суть.

— Вас понял, Николай Сергеевич. Выхожу на поиск Игоря Николаевича. Будьте дома, принимайте душ, отдыхайте с дороги и ждите звонка, а может быть, и машину сразу. Короче, будьте в полной боевой готовности.

Совет был дельный, и я отправился в ванную, поставив телефон у порога, чтобы не прозевать звонок. Впрочем, эта предосторожность оказалась излишней, позвонили, когда я уже успел попить квасу после душа, однако скоро.

— Николай? — спросил Мазин.

То, что он не обозвал меня Перри Мейсоном, уже вселяло надежды. Значит, он отнесся к сообщению всерьез.

— Я, Игорь, я…

— Буду у тебя минут через пятнадцать. Квас есть?

— Для хорошего человека найду.

— Вот и хорошо.

В трубке прозвучали гудки отбоя.

Приехал он через двенадцать. Я, признаться, волновался и все время поглядывал на часы.

— Ну, Мейсон?

Все-таки не удержался! Отшучиваться я не стал.

— Садись, пожалуйста!

Я поставил на стол кувшин с холодным квасом, положил рядом странички. Он сел и начал читать, слегка относя странички от глаз. «И у тебя возраст!» — подумал я.

Мне показалось, а может быть, и в самом деле, Мазин читал медленнее, чем я вчера. Но, как и дядя Гриша, я процессу чтения не мешал. Ждал, пока он закончит и оценит мои заслуги. Он это понял.

— Оваций ждешь?

— Думаю, что тебе это пригодится, — откликнулся я скромно.

Он засмеялся.

— Все вы так! Думаете, милиция только и жаждет тайн и разоблачений. Ты же нам работы подкинул.

— Я думал, наоборот, упростил.

— Ну, упрощать тоже не нужно. — Он посмотрел на листки. — Чтобы оценить весь объем твоих заслуг, бумагу эту нужно читать и перечитывать. Давай вместе почитаем, а?

— Я ее за дорогу пять раз перечитал.

— Хорошо, тогда поговорим.

— Слушаю.

— Первое: что знает этот паренек?

— Как видишь, гораздо больше, чем я знал.

— И я. Но самое главное, о матери знает?

Я ответил то, что думал сам и что дядя Гриша думал.

— Вот видишь! И дядя Гриша предполагает, а он человек, как я понимаю, обстоятельный.

— Безусловно.

Перед чтением я коротко успел рассказать о поездке.

— Однако даже два предположения в сумме еще не факт. Зато об отце он знал много, это факт.

— Еще бы! Сколько здесь написано, — показал я на листки.

— Ну, я думаю, ему известно гораздо больше, — произнес Мазин, постукивая пальцами по столу. Это он делал довольно часто. — Ладно, гадать не будем. Лучше скажи, что ты об этой бумаге думаешь?

Я думал всю дорогу, мыслей было с избытком.

— На первый взгляд предсмертная записка.

— Для записки великовата.

— Письмо.

— Но не предсмертное. Если, конечно, не считать предсмертным каждый человеческий поступок…

— Черный юмор?

— Увы… Однако предсмертным мы обычно называем то, что делается за очень короткое время до смерти, а здесь…

— Здесь нет даты.

— Это я сразу отметил. Между прочим, одной датой тут и не обойдешься. Писалось-то не в один день.

— Но мысль о смерти присутствует постоянно.

— И ты считаешь это доказательством самоубийства?

— Разве оно под сомнением?

— Ты забыл, зафиксирован был несчастный случай.

«В самом деле! Как повлияло на меня письмо…»

— Записка проливает новый свет…

— Ради бога, Николай! Не выражай свои мысли языком старых детективов. Что значит «проливает свет»? Я всегда думал, что пролить значит потерять, молоко например. Даже слезу пролить значит остаться без слезы. Так что со светом этим бабушка надвое сказала. То ли его прибавилось, то ли убыло.

— Что же убыло?

— Ну хотя бы то, что раньше причина смерти не подлежала сомнению, а теперь под вопросом. Уверенности убыло. Вот тебе и дополнительный свет!

— Вы рассматривали вопрос в одном, узконаправленном луче, а теперь возник второй. Они пересеклись, высветили предмет шире.

— Ты, однако, софист. Но не будем спорить. Итак, перед нами предсмертная записка, а вернее, письмо, а еще точнее — целое послание, написанное за продолжительный промежуток времени. Так?

— Да, так…

— С настойчивой мыслью о желательности и даже необходимости лишить себя жизни?

— Так, — повторил я.

— А ты знаешь, что люди, которые часто помышляют о самоубийстве, сплошь и рядом доживают до глубокой старости? Мысль-то становится привычной, притупляется и постепенно перестает стимулировать решимость, становится своеобразной компенсацией поступка. Подумал, подумал, пережил в воображении собственную кончину и дальше живет, до очередного кризиса…

— Этот человек не дожил до старости.

Мазин снова дотронулся пальцами до скатерти.

— Резонно. Но все-таки. Ты, конечно, обратил внимание, что письмо как бы делится на две неравные части. До определенного события и после.

— Вот именно. Я думаю, событие и стало последней каплей.

— Каплей? Или стаканом?

— Ты имеешь в виду…

— Да. Он же алкоголик.

— Он сам пишет об этом.

— Мог бы и не писать. Тут от каждой строчки спиртным тянет. А ты помнишь: «Даю честное слово, пойду к отцу и проломлю ему голову!» Помнишь? Из письма карамазовского, написанного по пьянке в трактире? «Математическое доказательство». Помнишь? Исходя из него, мужички и «покончили Митеньку»! А он не убивал.

— Куда ты клонишь?

— Клонить-то некуда! Недавно ясная картина сменилась совсем неясной. Несчастный случай мы пока отклонить не можем. Самоубийство еще требуется доказать. Но мало этого, человека, связанного с преступной группой, и убить могли! Не дожидаясь, пока он собственный приговор в исполнение приведет.

— Значит, намерения его тебя не убеждают?

— Написано очень эмоционально, ничего не скажешь! Даже слишком. Но ведь это черновик?

И об этом я тоже думал.

— Не мог же Михалев оставить сыну написанное вот так сумбурно, противоречиво, где поминутно сомнения, хаос накаленных, хлестких строчек!

— Похоже на черновик, — согласился я.

— А может быть, нет? — возразил почти убедивший меня Мазин.

— Ну, знаешь…

— Да постой, я не оригинальничаю и не парадоксами тебя засыпаю. Я спорю.

— А я думал, советуешься.

Он моей мелкой обиды не принял.

— Конечно, советуюсь. Спорю с собой, а к тебе как к арбитру обращаюсь.

— Спасибо. Только арбитр я неквалифицированный.

— Не прибедняйся. Ты же не футбольный арбитр. У тебя задача не правилам соответствовать, а собственную мысль мне противопоставить. Пусть неожиданную. Мне, например, такая пришла: а что, если это вовсе и не письмо к сыну?

— Не понимаю.

— Ты должен понять. Студентов же учишь. Может быть, у нас в руках своего рода произведение? По форме письмо, а по сути…