Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

Книга Гревса о Таците тогда, конечно, не вышла, хотя была полностью закончена. А Мария Сергеевна и дочь их Екатерина Ивановна застряли в Ленинграде во время войны и не пережили блокады.

Из мужской части братства Вернадский остался один.

Глава двадцать шестая «Я СМОТРЮ НА ВСЕ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НООСФЕРЫ»

Вид на войну из Узкого. — «Болдинская осень» в Боровом. — Синтез научной работы. — «Наташа, это ты?» — Восьмидесятилетие. — Причина Космоса

Здоровье Вернадского все еще оставляло желать лучшего. Первая половина 1941 года проходит в напряжении — время от времени сердечные неприятности, требующие постельного режима, а объем дел не уменьшается, напротив, как будто возрастает. При помощи Анны Дмитриевны работает над пятым выпуском проблем — второй частью «книги жизни», которая вскоре превратится в большой труд «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения».

Сражается с нарастающей бестолочью, что постоянно отражается в дневниках. Расстройство всех сторон жизни увеличивается как снежный ком. Люди вместо решения своих творческих профессиональных проблем борются за элементарное выживание. Ко всем бедам прибавляется призрак голода, недостаток всего. Многие связывают это, записывает он, с увеличением продовольственной помощи дружественной Германии: через Брест идут эшелоны с хлебом. В то же время полицейский коммунизм, как он писал, разъедает все вокруг, обесценивает любые начинания. Чекисты проникают в каждую щель, агенты сидят даже на студенческих экзаменах, и профессора тайком извиняются перед студентами, что не могут поставить высокой оценки.

А вот собственное положение Вернадского, если не считать нездоровья, наоборот, улучшается. Его информированность, наверное, не хуже, чем у членов Политбюро, потому что кроме непосредственных контактов с высокопоставленными лицами и научными консультантами он читает зарубежную прессу: кроме научных журналов ему доставляют газету «Manchester Guardian». Укрепляется его авторитет среди коллег, руководства Академии наук, особенно у вице-президента Шмидта. Он был удивлен, как быстро по его просьбе Личкову через ВАК разрешили защищать диссертацию без сдачи кандидатских экзаменов. Так же успешно завершились хлопоты о талантливом минералоге А. К. Болдыреве — бывшем эсере, арестованном и оказавшемся на Колыме: его удалось перевести с рудника в геолого-разведочное управление в Магадане. Вернадский подумывал даже просить Молотова об освобождении, чтобы предложить Болдырева в академию, но не решился в столь сложный момент: как бы не навредить.

Вообще объем его деятельности по оказанию помощи людям и коллегам позволяет говорить о необычайном феномене: в советских невообразимых условиях существовала личная программа широкой благотворительности в обход полицейского коммунизма. Подлинная работа милосердия в духе братства.

Весной приехала к нему выбравшаяся из Кременчуга (оказалось, свободного проезда нет, надо получить вызов для приобретения билета) больная раком двоюродная сестра Софья Мамчич. Она надеялась на помощь брата и столичных врачей. Вернадский устроил ей операцию, которая прошла успешно. Добыв для нее санаторную путевку, Вернадский записывает: «Я так счастливо поставлен, что могу поддерживать много людей: Зиночка, Наташа Шаховская-Шик, Дима (внучатый племянник, студент. — Г. А.), Дон, Буткевич (дочь умершего историка, сотрудника КИЗ. — Г. А.), Елизавета Дмитриевна Ревуцкая, теперь Мамчич, Маша и Катя Гревс.

Безобразно построено призрение стариков и старух. Это больное место, которое обходят»1.

Список его не полон, поскольку в круг входили дети Натальи Дмитриевны Шаховской-Шик, например. Не отмечены случаи разовой помощи, записаны только постоянные пансионеры, как, например, Татьяна Павловна Дон. Та была скромным техническим сотрудником Геологического музея в Ленинграде и попала под широкую кампанию высылок после убийства Кирова. Неизвестно по какой причине была сослана сначала в Астрахань, потом в Котельнич Кировской области. И уже семь лет Вернадский ежемесячно высылал ей деньги.

Из рук вон плохи дела в академии. Президент Комаров очень болезнен, организационный уровень вице-президента Шмидта Вернадского не устраивал. Все время увеличивается, пишет он, власть секретарей, то есть технических работников, не обладающих достаточным кругозором для правильного планирования и распределения средств. Щедринские и гоголевские типы, характеризовал их Вернадский.

Совершенно не устраивало его состояние Урановой комиссии. Фактически против него шла тихая подковерная борьба — продолжение предыдущего раунда, когда Иоффе и Тамм пытались изъять циклотрон из Радиевого института. Побывав 15 мая 1941 года у Шмидта для решения принципиальных вопросов, Вернадский записал: «Между прочим, я ему указал, что сейчас обструкция в физиках (Иоффе, Вавилов — я не называл лиц) — они направляют все усилия на изучение атомного ядра и его теории и здесь (например, Капица, Ландау) делается много важного — но жизнь требует направления рудно-химического. Я ему напомнил, что наши физики остались в исторический момент при создании учения о радиоактивности в стороне от мирового движения и теперь повторяется. Тогда, может быть, ранняя смерть П. Н. Лебедева [помешала], а [выступившие] <…> не имели нужного авторитета. Ведь ненормально, что я — не физик — организовал Радиевый институт. Шмидт ответил любезностями»2. Но любезностями не заменишь реальные решения, которые Вернадский изложил ему же в письменной форме, с конкретными предложениями. Он писал в этой записке, что организация ныне такова, что «в XXвеке мы работаем в темпе XVIII столетия»1.

«Совершенно неожиданно для себя», то есть экспромтом, он выступил на общем собрании Академии наук, где, в частности, сказал: «По урану вопрос, который становится сейчас, это вопрос не об атомном ядре, не о теории атомного ядра, а это вопрос получения изотопа, который не связан с этими теоретическими представлениями, но вопрос в том, чтобы добыть урановую РУДУ-

И я опять вижу сомнение. Из того, что я пережил, наблюдая весь ход радиевого дела, я вижу, что мы накануне огромного переворота. Теория ядра очень хороша и важна, нужно над ней работать, но сейчас в уране вопрос идет о получении изотопа-235. Между тем мы связаны и перевязаны, потому что для этого нужны деньги, для этого нужна добыча урановой руды, а тут дело обстоит неблагоприятно»4.

Но если бы были приняты все предлагавшиеся им правильные решения, Урановая комиссия, пока не направленная прямо на получение оружия, все равно не имела бы развития, потому что 22 июня весь этот идейный и организационный хаос накрылся еще большим хаосом.

Война оказалась внезапной только для тех, кто обязан предусматривать все неожиданности. Простой же народ войну ожидал всегда, был слухами к ней приучен, всегда запасался солью и мылом и, наверное, не очень удивился, когда услышал, что немцы напали.

Не попали впросак и люди информированные. Вернадский уже давно считал столкновение России и Германии неизбежным из-за однотипности чрезвычайно агрессивных режимов. Покой и мирное развитие для вождей — погибель.

Семнадцатого мая он записывает в дневнике слухи: «Говорят, что немецкие войска на границе. Думают, что они с нами не будут церемониться — и пустят в действие газы.

И в то же время ослабление — умственное — комунистического Центра, нелепые действия властей (мошенники и воры проникли в партию), грозный рост недовольства, все растущий. “Любовь” к Сталину — есть фикция, которой никто не верит.

Будущее тревожно. Я уверен в силе русского (украинского и т. п.) народа. Он устоит»5.

Накануне обычного летнего отъезда в Узкое продолжает развивать тему. Дневник 19 мая: «Я боюсь, что официальную лесть и пресмыкательство ЦК партии принимает за реальность — а между тем грозно идет недовольство, и власть, окруженная морально и идейно более слабой, чем беспартийные, массой, может оторваться от реальности. Две фигуры — Сталин, Молотов, остальные незначительны.

Большинство думает, что мы и наша армия не могут бороться с немцами.

Я думаю, что в конце концов — немцы не справятся — но фикция революционности, которая у нас существует, — где две жандармские армии и миллионы каторжников (в том числе — цвет нации) не могут дать устойчивой революционности»6.

Убеждение в конечной победе основано у него на том, что моральное окружение немцев, ведущих уже почти два года несправедливые войны в Европе, еще хуже, чем наше. Те вступили уже в борьбу с англосаксонской демократией, которую победить невозможно. Наша страна объективно становится союзником Англии. Оттуда идеи демократии и свободного научного поиска перейдут в нашу страну. Свобода, к которой шла деятельность братства, не пустой звук, а необходимое условие экономического развития и, значит, военного могущества. «Невольно мысль направляется к необходимости свободы мысли как основной, равноценной основной структуры социального строя, в котором личность не является распорядителем орудий производства. Равенство всех без этого невозможно. Но оно невозможно и без свободы мысли.