Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

К сожалению, отец их рано умер.

Юноши выросли стройные, худощавые. Федор носил очки. Оба добросердечные и вежливые. Особенной мягкостью отличался старший — Федор, будучи к тому же глубоко религиозным. Учился он на историческом отделении.

Сергей рано нашел свою дорогу. В неопубликованной автобиографии3 он пишет, как это произошло. В шестом классе гимназии попала ему в руки книга о путешествии в Индию. В ней рассказывалось о таинственной и древней истории страны. Говорилось, что прошлое ее слабо изучено, потому что древние рукописи скрыты в малодоступных монастырях Тибета. Тайна этих манускриптов навсегда овладела сердцем мальчика. Он стал мечтать о том, как изучит санскрит, отправится в Тибет, проникнет в старинные монастыри, отыщет хранилища древних рукописей.

По окончании гимназии Сергей не раздумывал, куда идти. Конечно, на востоковедческий факультет, на санскритско-персидское его отделение. И уже на втором курсе университета посылал статьи об индусских текстах в журнал Парижской академии наук.

Старше других Дмитрий Шаховской. Единственный из всех аристократ по происхождению, князь, Рюрикович. Легкий, быстрый, энергичный. «Он весь вдохновенно, но сдержанно, гармонично горел могучим порывом к благу и истине», — вспоминал о нем Иван Гревс4. Короче, тот тип увлеченного идеалиста, каким всегда представлялся русский либерал. Может быть, с него этот образ и списывали многие писатели, начиная с Льва Толстого, который его знал. Ничего внешне аристократического в нем не было. Одевался просто. Носил бороду. Друзья звали его Митя.

Единственный раз в жизни ему пришлось побриться и надеть фрак, когда был вынужден присутствовать в Зимнем дворце на свадьбе своей сестры — фрейлины. Любопытно отметить, что в момент свадьбы Шаховской — студент Московского университета — сидел в карцере за участие в студенческой сходке. Ректор получил от Министерства двора просьбу отпустить вольнодумца на свадьбу, и Шаховской обрел свободу.

Через год Дмитрий перевелся в Петербургский университет. Профессор Ягич прочил ему большое будущее в славянской филологии.

Сам мемуарист, Александр Корнилов, или по-дружески Адя, выходец из большой и разветвленной семьи Корниловых, давшей России немало выдающихся людей, в том числе севастопольского адмирала, героя Крымской войны. Невысокий стройный юноша учился на историческом факультете.

Уместно здесь сказать о внешности Вернадского, сложившейся к студенческим годам. Рост его 174 сантиметра. На фотографиях кажется немного крупнее, напоминая хрестоматийный тип Пьера Безухова, потому что был склонен к полноте в молодости и зрелости и носил очки. Розовощекий, упитанный, с голубыми внимательными глазами. Усов и бороды не брил, густые русые волосы волнами ниспадали на высокий и широкий лоб.

К зрелости и старости стал красивее, чем в молодости. Как часто бывает с людьми, живущими интенсивной духовной жизнью, он как бы сам себя делал изнутри. Полнота исчезла, и к советскому времени он сделался стройнее. Голос негромкий и негустой, скорее высокий. Нрав ровный. Приветлив и улыбчив. Из всех друзей, пожалуй, наиболее здравомыслящий, но далеко не приземленный. Он обладал научным здравым смыслом. Правда, по свидетельству Ивана Гревса, говорил неровно, путаясь и не доканчивая фразы, мысли мешали, зато эти мысли были, всеми ощущалась глубина его познаний и широта умственных интересов. Упрямец, сбить его было невозможно.

Одевался просто, а в советское время носил подчеркнуто старорежимную одежду. На одной фотографии снят даже с галстуком, завязанным большим бантом, чего никогда не делал в молодости.

Ходили в Климовский переулок и другие студенты, в частности главный автор «Манежеады» Сергей Крыжановский, тогда просто Сережка (в отличие от младшего Ольденбурга — Сергея). Крыжановский выделялся левыми взглядами, пожалуй, самыми левыми среди друзей, но постепенно как-то правел, правел, рано поступил на судебную службу, а потом и вовсе переметнулся в правительственный лагерь. И стал известным Сергеем Ефимовичем Крыжановским, соратником Столыпина и государственным секретарем России в последнем царском правительстве, а затем — эмигрантом. В своих мемуарах он на удивление избежал всякого упоминания о своей молодости и тогдашних друзьях, сосредоточившись на своей правительственной карьере5.

Итак, на тигровых шкурах располагались люди, которых называли как раз входившими в употребление словами русская интеллигенция, принадлежавшие, несомненно, к самому верхнему слою этой «прослойки». Все они будущие ученые, профессора, академики. Ольденбург и Вернадский уже тогда будто знали, что станут академиками, настолько в них чувствовались ученые. Корнилов, Ушинский, присоединившийся к ним чуть позднее историк-медиевист Гревс тоже станут профессорами.

На широко известной и замечательной фотографии 1884 года десяти друзей-студентов изображены многие, кто вскоре приобретет общероссийскую известность как земские и общественные деятели, как тогда называли людей, которые волновались общими проблемами. Они войдут в Бюро земских съездов, в «Союз освобождения» и партию конституционных демократов; двое станут членами первого русского парламента, один из них будет арестован в составе последнего царского правительства, другой будет расследовать преступления этого правительства. Кто знал, что тут три будущих министра Временного правительства 1917 года? Кое-кто не избежит и тюрьмы, и сумы в советское время. Один закончит дни в лубянских подземельях, а другой получит Сталинскую премию.

Но трагедии и драмы — впереди. Пока же они переполнены желанием жить.

* * *

Надо что-то такое делать, не замыкаясь в рамках профессии, семьи, службы. «Мы высоко ставили культуру и личность, — суммировал их стремления Иван Гревс в своих воспоминаниях, — признавая великими путями их развития науку и просвещение. Мы любили народ и готовились ему служить своими идеалами и знаниями, не отделяя себя от него, желая не только его учить, но у него учиться, веруя в него, убежденные, что он нуждается в том, в чем и мы, главнее всего, в свободе и культуре»6.

Но чтобы взять на себя такие высокие задачи, нужно сформировать в себе личность, нужно воспитывать себя. Их кружок и стал средой самовоспитания высокого настроя духа. Вернадский вспоминал о их дружеском кружке как о групповом искании собственного смысла жизни, как о средстве самосовершенствования.

В нравственном центре группы постепенно соткался Шахвербург — такое триединое существо, состоявшее, как можно понять, из Шаховского, Вернадского, Ольденбурга (Федора). Первый исповедовал высокие замыслы и идеалы, второй вносил ум, здравый смысл и научность, третий — душевную теплоту и человечность. Как уверяет Корнилов, все трое никогда не пили вина, не участвовали в обычных студенческих вечеринках и попойках. Сам-то Корнилов «позволял себе», а к концу учебы уже имел внебрачного сына (от белошвейки). Шахвербург — строгий блюститель нравов, заставил его взять ребенка на воспитание. Все трое, уверяет в воспоминаниях их однокурсник, оставались девственниками до женитьбы, во что нетрудно поверить7.

Они дарили друг другу участие, откровенность и сердечность — все, что так естественно в молодости и что с годами повышается в цене. Сплачивала и общность интересов. Всех привлекала наука, и они как один вступили в Научно-литературное общество и даже составили его ядро.

В одно из таких «всенощных бдений» на шкурах, вспоминал Корнилов, кто-то в воодушевлении предложил, чтобы не расставаться и хранить дружбу после окончания университета, купить в складчину имение, построить там большой дом, где каждый сможет в случае нужды найти пристанище. Можно вообще там вместе проводить отпускное летнее время. Хорошо бы жить коммуной, вместе воспитывать детей. «Приютино», — произнес кто-то.

Идея очень понравилась. Воображение заработало. Все живо представили себе приют дружбы, наук и муз. Может быть, название всплыло по аналогии с Приютином пушкинской поры, созданным ректором Академии художеств Н. А. Олениным (на дочери которого едва не женился Пушкин, во всяком случае, влюбился в нее). То Приютино называли «северными Афинами», оно привлекало художников, музыкантов и философов.

Название на некоторое время привилось. Они полюбили свое будущее пристанище, даже стали называть себя «приютинцами». Вышедшие в нью-йоркском журнале воспоминания сына Вернадского Георгия назывались «Братство “Приютино”».

Но если быть точным, высокой идеи братства в «Приютине» еще не содержалось. Она тогда еще не выкристаллизовалась. Не хватало чего-то положительного, определенного, а не только желания стать лучше. Укрытие, убежище, светский монастырь — еще не братство. Воображаемое «Приютино» должно было дать им защиту от мира, но не свидетельствовало о содержании их жизни, о деянии. Во имя чего оно должно создаваться?